И ни разу о том не пожалел, ты меня понимаешь? Меня мутило не от того, что я сделал с ним, а от того, что сотворил я с самим собой. Я лишь то хочу сказать, что ему удалось стащить меня на самое дно джунглей и тоже превратить в животное, это-то мне и не нравилось. Я размышлял над этим несколько дней и решил, что поступил как обычный человек, но только не как полицейский. Негоже полицейскому пугаться, впадать в истерику или сходить с ума только потому, что какой-нибудь выродок пытается с помощью кнопочного ножа выдолбить из него каноэ. Выходит, я поступил так же, как поступил бы на моем месте любой другой. Но это не значит, что мне не под силу справиться с этим чуть лучше, случись оно опять. Добавлю кое-что еще: за то, что он едва меня не пришил, ему дали сто двадцать дней, и это не слишком ему докучало. Но я готов побиться об заклад, что преподал ему тогда такой полезный урок, что теперь он дважды подумает, перед тем как нанизывать на нож полицейского. Дело, которое ты делаешь, мальчуган, — жестокое дело. А потому не изводись по мелочам. А коли узнаешь про себя такое, чего лучше б не знал, что ж, живи с этим дальше, и рано или поздно все образуется.

Серж кивнул Мильтону, выражая напарнику признательность за его заботу и хлопоты. Осушив чашку, он прикурил очередную сигарету. В следственный отдел вошел один из сыщиков, неся в руках фонарик и желтый блокнот. Он скинул пиджак и направился к ним.

— Собираемся оприходовать этих четверых пижонов, — сказал сыщик, молоденький курчавый сержант, чье имя Серж никак не мог запомнить. — Троим из них по семнадцать, они отправятся на Джорджия-стрит, но скажу вам наверняка: в понедельник они будут на свободе. У нас нет доказательств.

— А сколько лет тому, что стрелял в моего напарника? — спросил Мильтон.

— Примитиво Чавесу? Совершеннолетний. Восемнадцать стукнуло. Он отправится в Центральную тюрьму, но, если нам не подвернется под руку эта пушка, через сорок восемь часов его придется выпихивать оттуда пинками под зад.

— Что там насчет пули? — спросил Серж.

— Учитывая то, где стоял ты, и то, где сидели на полу своего «шевроле» эти ребята, траектория вылета пули из окна машины должна составить по крайней мере сорок пять градусов. При правильном прицеле она угодила бы прямехонько в твою физиономию, ну а так, похоже, она прошла между домом, в который вы заходили, и следующим, к западу. А там пол-акра пустоши. Иными словами, чертова пуля не задела ничего такого, что можно бы назвать «предметом» или «вещью», и сейчас, по всей вероятности, валяется себе где-нибудь на автостраде, что за Общей больницей. Так что, ребята, примите мои сожаления. Мне хочется ничуть не меньше вашего прибить гвоздями по самые шляпки к тюремным нарам все эти четыре задницы. Одного котенка, Хесуса Мартинеса, мы вычислили: замешан в нераскрытом убийстве в Хайлэнд-парке, тогда какого-то парнишку разнесло взрывом в клочья. Но только мы и этого не можем доказать.

— А как насчет парафинового теста, Сэм? — поинтересовался Мильтон. — Разве с его помощью нельзя подтвердить, что мальчишка палил из пистолета?

— С его помощью не подтвердить даже того, что человек испражняется дерьмом, а не парафином, — сказал сыщик. — Сойдет для детектива в кино. А нитраты на свои ладошки любой парень может заполучить и тысячей других способов. От парафинового теста толку мало.

— Может, свидетель какой или сама пушка хоть к завтрему объявятся, — сказал Мильтон.

— Может, и объявятся, — сказал сыщик с сомнением. — Хорошо, что я не работаю инспектором по делам несовершеннолетних. Нас вызывают тогда только, когда эти жопы начинают друг в дружку стрелять. И не по мне каждый божий день обихаживать их из-за всяких там опостылевших грабежей, краж и тому подобного. Я бы себе такого не пожелал. Мое дело — расследование преступлений, настоящих, на которые способны люди взрослые и зрелые. Во всяком случае, чтобы признать их виновными, мне требуется куда меньше времени.

— Ну а по каким делам проходят эти? — спросил Мильтон.

— Как и следовало ожидать: уйма краж со взломом, A.D.W., частые увеселительные прогулки на угнанных автомобилях, ограбления, наркотики и на каждом шагу попытки к изнасилованию. Этот Чавес разок уже сидел в детской колонии. Другим пока не доводилось. В качестве совершеннолетнего Чавес попался впервые. Лишь в прошлом месяце разменял свои восемнадцать.

Что ж, по крайней мере за несколько дней испробует на вкус, каково оно во взрослой тюрьме.

— Таково, что просто даст новую пищу для разговоров, когда он вернется к себе, — сказал Мильтон.

— И я так думаю, — вздохнул сыщик. — Пальнув в Дурана и избежав наказания — одним этим он заработает авторитет, какого в его мире хватит с лихвой. Я уж столько времени пытаюсь раскусить этих маленьких задиристых бандюг! Вы ведь, ребята, их сюда исправно поставляете. Хотите кое-что послушать? Тогда пошли.

Сыщик повел их к запертой двери. Когда она открылась, за ней возник крошечный кабинетик, уставленный звукозаписывающей аппаратурой. Сэм включил магнитофон, и Серж узнал тонкий, но дерзкий голосок Примитиво Чавеса.

— Да ни в кого я не стрелял, старичок. К чему оно мне?

— Так-таки ни к чему? Почему бы тебе и не пальнуть? — произнес другой голос — сыщика.

— Хорошенький вопрос, — сказал мальчишка.

— Скажешь правду — будешь умницей, Примо. От правды всегда легчает, с нее и новую жизнь начинать сподручней.

— Новую жизнь? Мне и прежняя по душе. Может, закурим?

Мгновение лента прокручивалась вхолостую, и Серж расслышал только, как чиркнула спичка. Потом снова раздался ровный голос сыщика:

— Пистолет мы найдем, Примо, это лишь вопрос времени.

Мальчишка гаденько рассмеялся, и сердце Сержа, стоило ему вспомнить то ощущение, когда он держал в руках эту тощую глотку, гулко застучало.

— Вам ни по что не сыскать никакого пистолета, — сказал мальчишка. — Я даже о том нисколечко не беспокоюсь.

— Готов поспорить, ты здорово его упрятал, — сказал сыщик. — И еще готов вообразить, что у тебя и мозги имеются.

— Я не говорил, что при мне был пистолет. Я только сказал, что вам ни по что не сыскать никакого пистолета.

— Прочти-ка вот это, — вдруг скомандовал сыщик.

— А что это? — спросил мальчишка с подозрением.

— Обычный журнал, в котором печатают всякую всячину. Он просто здесь валялся и попал мне на глаза. Почитай-ка мне оттуда.

— Чего ради, старичок? В какие игры ты играешь?

— Всего-навсего маленький эксперимент моего собственного изобретения.

Такую штуковину я проделываю с любым членом шайки.

— Хочешь что-то доказать?

— Может, и так.

— Тогда доказывай это с кем-нибудь другим.

— Примо, а как далеко ты продвинулся в школе?

— Двенадцатый класс. В двенадцатом классе бросил.

— Вот как? Ну тогда ты здорово умеешь читать. Открой журнал и почитай что-нибудь.

Серж услыхал шелест страниц, спустя минуту раздалось:

— Слушай, старичок, нет у меня времени на глупые детские игры. Vete a la chingada <иди к черту (исп.)>.

— Читать ты не умеешь, верно, Примо? Тебя переводили из класса в класс вплоть до двенадцатого, надеясь, что, перейдя в него, ты автоматически станешь настоящим учеником выпускного класса, но тут-то они и заупрямились, до них дошло, что выдать диплом неучу, не различающему букв, они попросту не могут. Эти благодетели вконец тебя затрахали, так ведь, Примо?

— О чем это ты говоришь, старичок? Чем ковыряться в этом дерьме, я уж лучше поболтаю о том выстреле, который ты мне шьешь.

— А как далеко ты продвинулся в жизни, Примо?

— Как далеко?

— Вот именно, как далеко? Живешь ты в тех коробках, что расположены сразу за скотофермой, верно?

— Собачий город, старичок. Можешь называть его Собачьим городом, нам оттого стыдно не сделается.

— Пусть так, Собачий город. Насколько далеко ты выбирался из своего Собачьего городка? Был когда-нибудь в Линкольн-хайтс?

— В Линкольн-хайтс? Конечно, был.