Посол Гарриман думал об окончании своей дипломатической миссии в Москве и о человеке, которому здесь принадлежала такая огромная власть. «Я видел его исключительный ум, фантастическое владение деталями, его проницательность и удивительную человеческую чувствительность, которую он способен был показать — по крайней мере, в военные годы. Я нашел его лучше информированным, чем Рузвельт, большим реалистом чем Черчилль, в определенном смысле он был самым эффективным из военных лидеров. В то же время, он был, конечно, кровавым тираном. Я должен признаться, что для меня Сталин самым противоречивым и не поддающимся анализу человеком, из всех, кого я знал — и пусть окончательное суждение сделает история».
Миссия Бирнса
Государственный секретарь Бирнс колебался. Через несколько недель он сказал скептически слушающим его Паттерсону, Маклою и Форрестолу, что позиция Сталина в отношении Японии «здравая», и что Советы «полагают, что весь мир группируется против них». В своей речи 31 октября 1945 г. Бирнс попытался неким образом совместить «рижскую» и «ялтинскую» аксиомы. Он сказал, что Соединенные Штаты вполне понимают «особые интересы безопасности» Советского Союза в восточноевропейских странах. Соединенные Штаты «никогда не присоединятся к неким группам в этих странах, которые затевают враждебные интриги против Советского Союза». Но Бирнс при этом подчеркнул, что в атомном мире США стоят за «мировую систему. Региональный изоляционизм еще более опасен, чем национальный изоляционизм. Мы не можем создать необходимое для мира сотрудничество в мире, поделенном на сферы влияния и особых привилегий».
Чувствуя, что примирительная часть его политики распадается, он предпринял два существенных шага.
1. Первым была миссия Этриджа на Балканы. Тупик в Лондоне, полагал Бирнс, был результатом взаимного непонимания в этой части Европы. Бирнс полагал, что американские дипломаты в этих странах настроены заведомо антисоветски и вредят реализации американских целей. Следовало послать стороннего и объективного наблюдателя. Бирнс выбрал издателя газеты «Луисвил Курир-Джорнэл» Марка Этриджа. Задача: «С неудачей лондонской конференции в наших отношениях господствует отчуждение и я хочу установить контакт». Расчет был на независимость Этриджа и его «свежий» взгляд. При этом было известно, что Этридж, деятель рузвельтовской эпохи, верит в налаживание двусторонних отношений. Его напарником был молодой принстонский историк Сирил Блэк (который ныне — 2003 — написал самую впечатляющую биографию ФДР).
Два американца покрыли в своих переездах 20 тысяч километров между Москвой Бухарестом и Софией. Но результирующий доклад Этриджа и Блэка показывает, как противоречия на Балканском полуострове повлияли на общую американскую политику в Европе. Это была победа «рижской аксиомы». Авторы доклада исходили из того положения, что Россия «ведет себя как империалистическая держава», используя местные коммунистические партии для установления экономического и политического доминирования над Румынией и Болгарией.
Как вести себя Вашингтону? Доклад вел к мысли об опасности вести «нереалистическую мюнхенскую политику в отношении этих стран, ныне оккупированных Россией». Все же Этридж и Блэк считали, что «Россия исправима… Если бы мы могли читать в умах российских политических деятелей, то увидели бы их сомнения в собственных действиях». Если США будут твердо вести свою линию, то России придется корректировать свою линию. А альтернативы улучшению двусторонних отношений нет. Но доклад оправдывал стратегию и тактику поведения государственного департамента. «Американский народ должен знать больше». Госдеп получил превосходное оправдание своей тактики и своих предложений.
Посмотрим на доклад из исторического отстояния. Советская Россия категорически нуждалась в прикрытии, это прикрытие могло восприниматься как зона влияния. А на кого должен был полагаться СССР? На проамериканскую ООН? Положиться на США? Когда президентом был Рузвельт, это виделось возможным. Но новый президент жестко держался за атомную монополию. Оставалась автаркическая альтернатива.
Бирнс решил не публиковать доклад, который углублял пропасть. Это могло вызвать общественный взрыв и сокрушить карьеру Бирнса как миротворца.
Итак, русские следовали автаркической оборонительной политике, которая воспринималась американскими сторонниками вильсоновских универсальных принципов как агрессивная и потенциально опасная.
Посол Гарриман 15 ноября 1945 г. шлет Бирнсу свое объяснение происходящего. «Нужно иметь в виду, что высшее советское руководство прожило свою жизнь в обстановке страха или напряжения, начиная с дней конспирации и революционной борьбы. Они боялись капиталистического окружения и раскола во внутренних рядах партии, что привело к двум ужасающим чисткам… Германское вторжение почти уничтожило их. Они должны ныне испытывать чувство огромного облегчения — теперь, когда начался прилив. С победой пришла уверенность в Красной армии и в контроле над внутренним развитием, что дало им впервые чувство безопасности для себя лично и для их революции, такого чувства они еще не испытывали. И здесь возникает атомная бомба, лишающая их чувства безопасности… Русский народ снова вернулся к мысли, что перед ним враждебный мир. Американский империализм стал угрозой России».
Даже если бы советские цели ограничивались Восточной Европой в духе процентного соглашения Сталина с Черчиллем от октября 1944 г., американская сторона отныне не была намерена мириться с подобным отходом от глобальных принципов. Но русские не собирались обращаться в новый вильсонизм «демократии и открытости по всем азимутам». Нужды их безопасности были выше любых благих пожеланий. К тому же у победоносной России были силы защитить себя и свой, воспринимаемый как оптимальный, курс. Восточная Европа была рядом и американское вмешательство вызывало разочарование вплоть до ярости. Разве позволяет Америка кому-нибудь вмешиваться в «доктрину Монро»?
Сталин говорит сыну Чан Кайши в январе 1946 г., что его (Сталина) намерением является укрепить позиции своей страны повсюду, где это возможно — в Восточной Европе и в других регионах. Говоря о Дальнем Востоке, Сталин поделился советскими планами индустриализовать Сибирь в течение следующих пятидесяти лет. «Он полагал, что в течение этого времени соединенные Штаты не прибегнут к войне и это позволит ему укрепить советские позиции на Востоке. Он сказал, что Китай и Советский Союз должны работать вместе, и что промышленность Маньчжурии жизненно важна для индустриализации Сибири».
Спустя десятилетия видно, что государственный департамент и посланцы типа Этриджа, не видели мировой картины полностью; они решительно отмежевывались от любой оценки в духе того, что Соединенные Штаты сами создают собственную огромную зону влияния. Через три десятилетия Сирил Блэк напишет, что «на большой арене мировой политики Соединенные Штаты в реальности обменивали влияние в Болгарии (а также в Румынии и Венгрии) на доминирующую роль в Италии и Японии».
Но престиж Бирнса по-прежнему был под угрозой. Одиноко сидел он в госдепартаменте, пытаясь найти выход. Если Советский Союз не войдет в Комиссию ООН по атомной энергии, то сама ООН может потерять всякий смысл. Многое стояло на карте. Что можно было назвать позитивным? В Лондоне он пытался выйти непосредственно на Сталина.
2. И он предпринял еще одну попытку сближения. Может быть больший эффект будут иметь встречи в более узком кругу — США, СССР, Британия? Бирнс 23 ноября 1945 г. попросил Гарримана уговорить Молотова собрать в Москве совещание «тройки» Бирнс-Молотов-Бевин. Бирнс прибыл в пургу 14 декабря в заснеженную Москву.
Повторить ход Рузвельта, сузить круг обсуждающих. А может абстрагироваться даже от англичан? Они встретятся в Москве. Рядом с ним будет сравнительно небольшая делегация, они отгородятся от зловредной прессы. Он обойдет упрямого Молотова и встретится непосредственно со Сталиным. В 5 часов вечера 15 декабря в особняке на Спиридоновке началась сессия. Первоначальное продвижение было медленным. Эта конференция началась немалыми сложностями. Русская метель закрыла поле видимости и пилот посадил Бирнса на далекий от желаемого аэродром. Но еще сложнее было для американцев приспособиться к расписанию Сталина, спавшего днем и работавшего ночью. Это буквально выматывало американцев и англичан.
