Законы, касавшиеся частного образа жизни, также были направлены на уничтожение неравенства. Ни один спартанец не имел права есть у себя дома, а все пользовались общим столом в т. н. общественных фидитиях или сисситиях, обыкновенно из 15 человек за одним столом. На покрытие издержек такого общего стола каждый спартанский гражданин был обязан ежемесячно доставлять какое-то количество съестных припасов: ячменной муки, вина, сыру и фиг. Приправы приобретались на незначительные денежные взносы, составлявшие для каждого десять оболов. Самые бедные, кто был не в состоянии платить взносы, от них освобождались. Но от сисситии мог быть освобожден только тот, кто занят жертвоприношением или устал после охоты. В этом случае, чтобы оправдать отсутствие, он должен был послать в сисситию часть принесенной жертвы или добычи. Это исполнялось так строго, что когда впоследствии царь Агис, возвратившись домой после войны с афинянами, пожелал обедать дома, распорядители не отпустили из сисситии следовавшей ему порции. Для поддержания этих сисситий служил еще один закон, по которому ни под каким видом не дозволялось есть до обеда дома, а за общественным столом только делать вид, что ешь. К различного рода невкусным кушаньям принадлежала и знаменитая «черная похлебка». То был род супа, сваренного из крови и уксуса. Однажды сиракузский тиран Дионисий попробовал этого национального спартанского блюда. На вопрос, как ему понравилось, он отвечал, что оно ему пришлось вовсе не по вкусу. Тогда повар заметил: «Охотно верю, потому что в нем недоставало приправы – ни трудов на охоте, ни испарины после купания в Эвроте, которые и составляют приправу, придающую вкус кушанью для спартанцев». В частных жилищах Ликургом был изгнан всякий признак роскоши, для чего им было предписано не употреблять при постройке домов никаких других инструментов, кроме топора и пилы.
Естественным следствием простоты таких отношений и потребностей было то, что в государстве деньги в большом количестве не обращались, и при ограниченности торговли с другими государствами, в особенности в первые времена, жители легко обходились без золота и серебра. Это обстоятельство приписывается Ликургу, будто бы изгнавшему из государства все золото и серебро и заменившему их железной монетой, которая тяжестью и количеством должна была затруднить денежный оборот. Но в столь ранние времена не было ни надобности, ни необходимости отменять золотую монету: у спартанцев никогда не было большого количества благородных металлов, так что они не могли впоследствии даже доставить золота, потребного на позолочение головы Зевса Амикклейского. Поэтому скорее всего можно предположить, что малое количество золота и серебра во времена Ликурга было весьма естественно и только позже, когда в остальных греческих государствах золотая монета вошла в большое обращение, Спарта стала отличаться тем, что в ней было мало золота. Таким же образом напрасно приписывают Ликургу и запрещение всякого умственного занятия в то время, как в остальной Греции сначала в немногих местах, а потом и во всей эллинской нации уже проявлялись признаки научного образования.
При необыкновенной привязанности спартанцев к своим законам и обычаям умственное развитие их задерживалось всей системой древних учреждений, приспособленной к их государственному устройству. И когда в других греческих государствах появлялись ораторы, софисты, философы, историки и драматические поэты, умственная сторона воспитания у спартанцев ограничивалась лишь обучением грамоте и письму, священным и воинственным песням, которые пели на празднествах и начиная битву. Мальчиков приучали с ранних лет к кратким, ясным ответам. Такая речь называлась лаконической. Речь эта отличалась меткостью и остроумием, а в выражении духовной свободы и независимости возвышалась над речью тех, кто, хоть и имел прославленное образование, но утратил силу, ясность и душевную чистоту. С такими понятиями, вытекавшими из жизненного опыта, неразрывно было связано свойственное преимущественно спартанцам и прославившее их почитание старших, ибо мудрость приобретается главным образом долгой жизнью. Цицерон рассказывает один показательный случай. Однажды в Афинах некий мудрец вошел в театр, но не нашел себе места между согражданами. Тогда он подошел к местам, занятым случайно находившимися в Афинах спартанскими послами, которые все встали, чтобы дать мудрецу место. Такая самобытность в нравах и образовании, которую поддержали законы Ликурга, еще больше усиливала отличие спартанцев от прочих эллинов и вела к пущей отчужденности природного характера спартанско-дорийского племени. Поэтому, хоть и указывают на Ликургов закон, по которому ни один иностранец не мог оставаться в Спарте дольше необходимого времени и ни один спартанец не имел права долго жить вне отечества, очевидно, что таков просто был обычай, вытекавший из самой сущности вещей. Природная суровость Спарты уже сама по себе удаляла от нее чужеземца, а привлекать его туда могла только любознательность. Для спартанца же чужая сторона не могла иметь никакой заманчивости: там он встречал чуждые обычаи и условия жизни, к которым приучался с самого детства относиться не иначе как с презрением. А поскольку Ликург постарался как можно теснее слить всех граждан с государством, каждый в отдельности и не стремился удаляться из страны и долго жить в чужих краях, за исключением того случая, когда он шел туда в составе всего государства, т. е. войной.
Кроме изложенных выше законов, устанавливающих умеренность, сохранение телесного здоровья, презрение ко всякого рода опасностям, существовали и другие постановления, непосредственно стремившиеся образовать из спартанцев воинов и храбрых мужей. Пребывание в военном лагере считалось праздником. Здесь строгость домашней жизни получала некоторое облегчение и жилось несколько свободнее, а отнятая у неприятеля добыча доставляла большее разнообразие и изобилие в пище и питье. Багряная одежда, носимая спартанцами на войне, венки, которыми они украшали себя, вступая в сражение, звуки флейт и песен, сопровождавших их при наступлении на врага, – все это придавало страшной прежде войне веселый и торжественный характер. Храбрые воины, павшие на поле битвы, погребались в лавровых венках. Еще почетнее было погребение в багряной одежде; имена указывались только на могилах убитых в сражении. Трус же наказывался оскорбительным позором. Кто бежал с поля битвы или уходил из строя, тот лишался права участвовать в гимнастических играх, в сисситиях, не смел ни покупать, ни продавать – одним словом, во всем выставлялся на всеобщее презрение и поношение.
Ликург запретил окружать город стенами и укреплениями и искать защиту его в чем-либо ином, кроме храбрости его граждан. Спартанцы не любили и не умели осаждать укрепленные города и башни. Сражаться один на один – вот искусство, которое они изучали с детства, и все гимнастические упражнения и звериная охота, составлявшие их ежедневные занятия, основывались только на правилах подобной войны. Упражняясь в единоборстве, метании диска, военных плясках, плавании, приобретали они ту неустрашимость, благодаря которой их короткий, изогнутый меч в единоборстве, длинное, далеко достававшее копье, тесно сплоченная фаланга при наступлении приводили к расстройству противника. Для того, чтобы никакие посторонние влияния не могли помешать этому направлению, спартанские девушки и молодые женщины должны были также участвовать в гимнастических упражнениях, причем имели отдельные места для этих занятий, но при некоторых состязаниях и играх молодежь обоего пола присутствовала вместе. Законодатель хотел, чтобы они даже ценой потери женской стыдливости не только рожали стройных и сильных сыновей, но и сами проникались мужественным духом и не уступали мужчинам в любви к отечеству, презрении к смерти и перенесении всяких лишений. Поэтому насколько их похвала была поощрением для спартанских юношей, настолько порицание было огорчением и унижением. Нет ничего удивительного в том, что спартанские женщины пользовались в государстве таким большим уважением. Женщины в Спарте так же мало, как и мужчины, занимались ручным трудом, но проводили жизнь исключительно в занятиях, наиболее соответствовавших их гражданскому призванию. Такая свобода граждан основывалась на тяжелом рабском труде, давшем повод к известной во всей Греции поговорке: «нигде свободный человек не свободнее, а раб не более притеснен, чем в Спарте».
