Мне нравится Додома. В городе этом нет красот, но люди очень приятны. Танзанийцы не навязчивы, они не проявляют лишнего любопытства, не склонны к укоризненным и назойливым взглядам. Они просто спокойно занимаются собственными делами, например продают деревянные свистульки перед зданием парламента. «Сколько стоит?» — «Четыре сотни». — «У меня есть только две сотни». — «Отдам за три сотни». — «Но у меня есть только две сотни». — «Хорошо. Пусть будет две сотни». Мы торгуемся, как же иначе.

Слуги Бога пользуются здесь несомненным влиянием. Религия процветает. На одном из главных перекрестков увенчанное огромным куполом неоклассическое шато индийских христиан соседствует с четкими современными очертаниями кирпичных стен лютеранского собора, в свой черед обращенного к приземистым многогранным башенкам и куполам англиканской церкви.

На страницах выходящей на английском языке News читаю вполне привычный, даже ностальгический уже заголовок: «Неистовства разъяренных болельщиков».

Футбол здесь популярен, и сегодня предстоит великий матч: «Черные бойцы» Занзибара встречаются с «Железнодорожниками» из Морогоро, на телах которых, по всей видимости, в каком-нибудь укромном уголке выведено TRC.

В десять минут пополудни большой металлический цилиндр, повешенный снаружи конторы станционного начальника в Додоме, издает громкий звон, и все поставщики орехов, вареных яиц, бананов, вяленой рыбы, сладкого картофеля, резиновых сандалий, пресной воды, буханок хлеба, игрушечных аэропланов и прочих, необходимых в поездке разностей перемещаются поближе к колее. Появившийся вдали как трепещущее облачко дизельный локомотив с красным скотоотбойником и четким желтым «V» впереди медленно материализуется, влача за собой экспресс из порта Дар-эс-Салам[49], находящегося в 280 милях к востоку отсюда. При виде его я испытываю огромное облегчение. Вместе с лодочной переправой через озеро Танганьика он представляет собой второй важнейший этап оставшегося нам пути. Оба даются нелегко. Элемент неопределенности существует в отношении наших прав на купленные места, ибо подтверждения мы так и не получили, и в самом деле все наши купе заняты. Вежливые уговоры не дают результата, и нам остается только погрузиться в вагон и надеяться, что вид тридцати ящиков со съемочным оборудованием сможет заставить кого-то сдвинуться с места. Трогательное прощание с Калулуи и Кабагире, заботившимися о нас от самой границы с Эфиопией. Я оставляю Калулуи мою карту «Северо-Восточная Африка и Аравия», которая страшно интересовала его.

Танзанийский базар

Семь вечера. Отправляемся в вагон-ресторан, чтобы пообедать. На выбор курица или рыба с рисом или картошкой. Здесь жарко и людно, но находится и нечто знакомое. Металлическая табличка изготовителя над дверью гласит: «BREL, Derby 1980»[50]. Ну конечно, эти потрепанные вагоны, катящиеся по восточноафриканскому бушу, ничем не отличаются от вагонов British Inter-City. И при всем своем облике они лет на тридцать моложе тех, в которых приходится ездить на работу жителям лондонских пригородов.

Танзанийцы из народности маконде славятся резьбой по дереву. Фигурки изображают персонажи мифов и легенд

Мы часто останавливаемся, и я начинаю жалеть, что поел в поезде. Возле вагонов устраивается целое пиршество — на столах отварные куры, рис и бобы, подаваемые горячими с внушительной сковородки. Через окно можно купить кебаб, живую курицу и даже утку. На всех остановках я замечаю какое-то особенное настойчивое звяканье. Сперва мне кажется, что его производят цикады, но теперь я понимаю, что это дети, несущие свой товар — сигареты или бананы — в одной руке, зажимают в кулаке другой монетки и звенят ими, чтобы привлечь удачу.

Когда мы отъезжаем от Итиги, расположенного в 105 милях от Додомы, появляется наш проводник Мбего, похожий на призрак, в белой шапочке, синей рубашке и брюках, с бесформенным свертком, завернутым в зеленый брезент. Из свертка он извлекает мое постельное белье и стелит его с бесконечной тщательностью и аккуратностью. Позже я вижу его сидящим в проеме открытой двери вагона и задумчиво поглаживающим по голове сидящего рядом с ним молодого человека.

Наступает ночь, а вместе с нею темнота приходит в вагон: свет выключен. Перед сном читаю «Сердце тьмы» Джозефа Конрада[51] при свете фонарика. Снаружи Африка… «…ее тайна, ее величие, удивительная реальность ее прикровенной жизни».

День 103: От Додомы до Кигомы

Мне снятся тысячи шаркающих ног, говор странных голосов, кудахтанье кур, крики младенцев, звук влекомых мимо тяжелых предметов, звяканье, ругательства и непонятные крики. Мои глаза широко раскрыты, но я ничего не вижу. Окно мое загорожено. Шумы нарастают, становятся более громкими.

Утром оказалось, что наш поезд стал короче, и вагон-ресторан теперь тоже другой (часы в нем стоят на 8:10, а не на 1:05). За завтраком, состоящим из яичницы, вареной картошки, хлеба, маргарина и трех стаканов сладкого чая, я слышу объяснение вчерашнего сна. Вскоре после полуночи наш поезд остановился в Таборе, чтобы состав разделили и перегруппировали в три отдельных поезда. Патти и Крейг провели три часа на платформе, стараясь проследить, чтобы наше оборудование не уехало на север в Мванзу или на юг в Мпанду. Патти удостоилась предложения вступить в брак. Крейг, увы, такового не получил. Анжела пыталась помочь им и посветить фонарем, но наконец поняла, что все маневрирование в Таборе координируется с помощью фонарей.

Идем в вагон-ресторан на одиннадцатичасовой завтрак Вагон закрыт. Все окна занавешены какой-то тканью.

В экспрессе Кигома, Танзания

Вокруг неуверенные улыбки. Впрочем, кроме меня никто не встревожен. Я делаю вторую попытку через полчаса и обнаруживаю, что сдержанные улыбки превратились в искреннее веселье, хотя дверь ресторана по-прежнему остается закрытой. Наконец изнутри появляется просто сияющий солдат.

— Это девочка, — объявляет он.

Оказывается, едва ли не точно в тот самый миг, когда впервые после Средиземноморья мы оказались на 30-м меридиане, в вагоне-ресторане экспресса Дар-эс-Салам — Кигома родилась крохотная девчушка. Факт этот, на мой взгляд, с самой лучшей стороны характеризует вагон-ресторан, и я нахожу в нем очень доброе предзнаменование в отношении продолжения нашего путешествия.

В данное мгновение Меркурий давно уже находится не в ретрограде, дела идут сами собой, если и без особого комфорта, то, во всяком случае, гладко, и в конце дня по последней дуге мы въезжаем в Кигому, опоздав всего на три с половиной часа. Густой и тяжелый жар вливается в открытую дверь. Дети выскакивают из зарослей бананов, папайи и манго, чтобы помахать поезду. Мбего сидит на ступеньке в конце нашего вагона. Никаких признаков напряженности и стресса…

Вокзал Кигомы представляет собой отличное старое здание колониальных времен, и при своих арках и лоджиях вполне мог бы располагаться где-нибудь на севере Италии. Большие вокзальные часы стоят — в точном соответствии с прекрасной традицией TRC. А вот и информация по ведомству Департамента бесполезных фактов: из таблички на двери одного из помещений я узнаю, что начальник станции, Stationmaster, на суахили будет «стешинимаста».

На постой нас везет не особо речистый мужчина средних лет в ухоженной «тойоте-королла». На одном из окон переводная картинка с изображением папы римского. Наш таксист оказывается заодно врачом и приносит нам извинения за то, что не везет в гостиницу кратчайшим путем: