При такой истории, приличной архитектуре и двух сотнях церквей можно ожидать, что Новгород будет гордиться собой. Однако нигде не видно даже почтовой открытки. Меня направляют в сувенирную лавку, надпись на двери которой оптимистично повествует: «Открыто с 9 до 18 часов». Дверь заперта, хотя уже 10:15 утра. Я сдаюсь и готовлюсь к церемонии подтверждения побратимских уз.
Русский танец с поцелуями
Оказывается, Новгород не соблюл абсолютной верности Уотфорду, ибо, отправившись инспектировать серебристую березку, посаженную 9 сентября 1983 г. в знак взаиморасположения между двумя великими городами, я обнаруживаю возле нее целую рощу знаков подобной дружбы. Здесь растут деревья из французского Нантерра, германского Билефельда, финского Уусикау Пунки и Рочестера, штат Нью-Йорк.
Церемония должна произойти на открытом воздухе, в наиболее выдающейся части старого Новгорода, перед куполами Святой Софии. Появилась фолк-группа, ставится и испытывается внушительная по виду и размеру звуковая система. На мне — впервые с начала путешествия — пиджак и галстук, я сжимаю в руках уотфордский стеклянный графин с надписью: «Дар народу Новгорода, август 1991 г.». Отсутствует лишь мэр Новгорода. Парочка парнишек, заложив руки в карманы, с вежливым интересом взирает на наши затруднения. Оказывается, один из этих парнишек и есть мэр Новгорода.
Он произносит непринужденную речь на бойком английском, превозносит перспективы свободного предпринимательства в городе Новгороде и вручает нам прекрасное, но слишком изящное керамическое блюдо, которому дай бог благополучно, то есть в целости, доехать до Киева, не говоря уж об Уотфорде. После этого он возвращается к браздам правления городом, оставляя меня на попечение атлетической фолк-группы, горячо стремящейся вовлечь меня в русский танец с поцелуями. Занятие явно болезненное и лихорадочное, пиджак и галстук — не говоря уже о расстроенном чреве — совершенно не пригодны для него.
Если бы в ущерб танцам я мог провести больше времени в обществе мэра, то спросил бы у него, почему в городе с населением в 250 000 человек всего пять ресторанов. И почему тот, в котором мы заканчиваем мероприятие, именуется таковым. Он образует часть Дворца культуры, огромного, унылого, современного здания в пригороде Новгорода, некогда являвшего собой лик «золотого века» пролетарской культуры, а в данное время разлагающегося в буквальном смысле этого слова. Посреди его мрачных и пыльных залов находится столовка, в которой подают худшую пиццу из всех, что приходилось мне есть. В подавленном настроении наша команда отправляется от ступенек Дворца культуры в 60-мильную поездку до станции Дно, чтобы сесть там на экспресс Ленинград — Киев. «Дно» по-русски и есть дно, низ, яма. По прошествии трех часов мы полностью заблудились. Полная тьма и отсутствие чего-то похожего на дорожные знаки сбили с толку наших водителей, которые родом как на подбор из Москвы и не знакомы с этими болотистыми краями.
Наконец методом исключения обследовав сельские дороги, мы натыкаемся чудесным образом на железнодорожную колею и переезжаем через нее.
День 33: От Дно до Киева
Час ночи на станции Дно. Здесь пересекаются основные линии, ведущие из Таллина в Москву и из Ленинграда в Киев, но у этой станции был миг собственной известности в истории. Именно здесь в апреле 1917 г. генералы вынудили Николая И отречься от престола, завершив тем самым 460-летнее правление царей.
Понимаю, что не стоит судить об этом месте после часа, проведенного посреди ночи в ожидании поезда, но похоже, что там царит отчаяние. Группа подростков выныривает из-под товарного состава, перебегает рельсы и вспрыгивает на платформу. Они неряшливы, пьяны и лихорадочно озираются по сторонам. Одному из мальчишек разбили лицо, одежда его перепачкана грязью и кровью. Они подбираются к малому кружку света, в котором мы устроились, чтобы снимать поезд, и начинают требовать пива. Мы привыкли к тому, что люди стремятся поучаствовать в наших съемках, но на сей раз в этих юнцах ощущается наглая агрессивность и угроза насилия. Железнодорожный персонал не обнаруживает желания помочь нам, прочие пассажиры также не замечают ситуации. Все мы чувствуем облегчение, когда посвист дизельного сигнала оповещает всех о прибытии киевского экспресса. Во всех купе темно, серебристый огонек светится лишь в вагоне-ресторане, где немногочисленный персонал досматривает в видеозаписи мягкое порно. Утешаю себя тем, что каким бы глубоким ни было это Дно, с него начинается наш 620-мильный бросок на юг, который мы совершим менее чем за двадцать четыре часа. По сравнению с нашим недавним продвижением это уже чистейший спринт.
Та самая станция Дно…
В постель в два часа, в шесть побудка и марш в неудобный туалет к умывальнику, обслуживающему весь вагон. В моем купе есть деревянная рама для раковины, однако самой раковины нет, как и большинства осветительных приборов.
Во время завтрака мы проезжаем Оршу. Теперь мы в Белоруссии, третьей на нашем пути советской республике после Эстонии и России. Спускаясь на юг, к Одессе и Черному морю, мы следуем течению Днепра, третьей по длине реки Европы, служившей в стародавние времена частью исторического маршрута, связывавшего Русь и Скандинавию с Азией и Средиземноморьем. Север остается за нашей спиной, мы приближаемся к центру цивилизации.
Я иду вдоль поезда. Температура снаружи растет, и окна в вагонах опускаются. Открытые плацкартные вагоны полны, но в них странным образом мирно и уютно. Каждый старательно использует по максимуму свое место, люди спят, невзирая на окружающее их общество. Я протискиваюсь мимо босых ног, ног, одетых в чулки, мимо почивающих бабушек, мимо играющих в шахматы стариков, мимо теснящихся у окна детей. По вагону гуляет стук колес, самый громкий здесь звук, но тем не менее гипнотический и убаюкивающий.
В городе Злобин, находящемся в 200 милях от Киева, переезжаем на левый берег Днепра, на территорию Украины. Мы сидим вместе с украинским писателем и кинорежиссером Вадимом Кастелли и поднимаем по стаканчику гранатового сока за здравие его отчизны. Он неистово гордится своей родиной.
— Украина потенциально настолько богата… мы производим почти одну треть промышленной продукции СССР, мы производим более одной трети всей сельскохозяйственной продукции СССР. И 80 процентов этих богатств уходят… в бездонную яму, которую представляет собой советская экономика.
Я спрашиваю у Вадима, возможно ли предоставление независимости Украине.
— Это будет небыстрый процесс. Мы — люди консервативные, мы видим, что происходит в Прибалтике… мы видим, что происходит в Литве… нам такого не надо, но разделение неизбежно… мы слышим, как на улицах Киева разговаривают по-украински… возвращается культура, которую многие считали ушедшей навеки. Для тех, кто считает себя украинцем, кто ощущает свои корни, настало очень волнующее время.
Трогательно слышать подобные излияния, да еще выраженные так красноречиво, а тем более когда я узнаю о личных страданиях Вадима, много претерпевшего от рук советских властей. Его отец, писатель и кинорежиссер[11], был арестован КГБ в 1977 г., после того как его произведения, критические по отношению к режиму, были изданы на Западе. Проведя шесть месяцев в киевской тюрьме КГБ, этот здоровый сорокадевятилетний человек вышел оттуда парализованным и в состоянии умственного расстройства. Его положили в больницу, но через шесть месяцев он все равно умер. Через два месяца его тюремные дневники были опубликованы на Западе. Сотрудники КГБ были в ярости, но так и не сумели обнаружить, каким же образом эти писания смогли просочиться из надежного заключения за рубеж Двенадцать лет и сам Вадим подвергался преследованиям, пока политика гласности не позволила ему опубликовать произведение отца вместе с его дневниками на родине. Однако закончилось для него далеко не все. Архив отца до сих пор находится в руках властей. Вадим предостерегает:
