Вскоре весь придел заполняется писком младенцев и воркованием родителей. Звучат чтения, распевы, а когда я ухожу, идет процессия со свечами.

На землях монастыря находится Тихвинское кладбище, часть которого отведена под Некрополь мастеров искусств. Качество потрясающее. За десять минут я успеваю нанести визит Достоевскому, Римскому-Корсакову, Мусоргскому, Бородину и Чайковскому. Печально видеть памятник Чайковскому. Бюст великого человека, утопающий в клумбе бегоний и обрамленный по сторонам двумя музицирующими ангелами, похож на произведение, взятое из барахолки старьевщика.

Затем мы посещаем два совершенно не похожих друг на друга объекта общественного питания. Во-первых, рынок, на котором можно продавать выращенные на своем участке продукты. Он похож на любой крытый рынок, хотя уровень гигиены здесь невысок, особенно за мясными прилавками, где продавцам приходится постоянно отгонять мух от выставленных свиных голов. Впрочем, все настроены здесь деловито и приветливо… один из мужчин превосходно имитирует птичьи голоса, и, когда Фрейзер поднимает микрофон, чтобы записать общую атмосферу, просторный зал вдруг наполняется птичьей песней. По словам нашей переводчицы Ирины, средний русский не может позволить себе покупать здесь продукты. Даже ее родители, люди не бедные по местным стандартам, могут бывать здесь всего два-три раза в месяц. Пакет с семью грушами обошелся мне в 15 рублей. Средняя зарплата в Ленинграде равна 70 рублям в неделю.

На противоположной стороне улицы государственный продовольственный магазин. Здесь чисто, светло, соблюдены гигиенические меры, но продуктов немного. Продавщицы в накрахмаленных колпачках и белых халатах стоят за грудами маргарина и нераспроданными банками сардин. По невероятной иронии, он носит название «Гастрономия». Пробую купить бутылку подлинной русской водки. Бутылки выглядят как-то необычно, и я спрашиваю, водка ли это. Да, это водка, однако в Советском Союзе сейчас нехватка стеклотары, и водку разливают в бутылки из-под детского апельсинового сока. Однако оказывается, что водку я все равно купить не могу, поскольку торговля ограничена, а у меня нет талонов. Я прошу вина, однако на полках его нет, поскольку антиалкогольные реформы Горбачева привели к огромному спаду производства.

День 29: Ленинград

Сегодня мне предоставлена редкая честь, которой я вовсе не добивался. Мне позволено произвести полуденный выстрел с кровли одного из бастионов Петропавловской крепости. Традиции этой 250 лет, она была рождена в годы, когда лишь пушечный выстрел мог стать средством ежедневной проверки точного времени. К обычаю до сих пор относятся с крайней серьезностью. И сегодня все зависит от моей способности — точно в 12 часов дня произвести выстрел из 152-мм гаубицы производства 1941 г. и дальнобойностью в восемь миль. По вполне очевидным причинам никакие тренировки невозможны, поэтому пожилой артиллерийский офицер подготавливает меня к делу, заранее объясняя возможные сложности; заканчивает он тем, что протягивает мне наушники. По мере приближения значительного мгновения начинает собираться толпа русских туристов. Мне еще не приходилось в такой мере ощущать себя человеком приговоренным. Расчет поправляет наушники, офицер приказывает всем, кроме меня, отойти подальше, а я остаюсь, глядя вдоль ствола гаубицы на блестящие башни и купола прекрасного города. Я думаю о том, что в городе проживает более 5 млн человек и о том, что грохот будет большой. Но вот офицер опускает руку, и, сам не осознавая того, я тяну за веревку, и пушка выстреливает. Город разлетается в мелкие дребезги, а я из трепещущего желе превращаюсь в артиллериста, мечтающего только о том, чтобы повторить выстрел.

Петропавловская крепость

День проходит столь же занимательным образом. Я провожу его в обществе Эдуарда Берсудского, в небольшой мастерской создающего вещи, которые он называет «кинематическими скульптурами». Эти сложные машины, созданные в стиле Хита Робинсона, поворачиваются, вертятся, крутятся и жужжат, давая часовые представления.

Одна из них называется «Великая идея»: деревянный Карл Маркс в набедренной повязке крутит старомодную рукоятку, приводящую в движение груду зубчатых колес и блоков, пружин, рычагов и маховиков. Еще одна конструкция, несколько непривлекательно именуемая «Осенняя прогулка в эпоху перестройки», заставляет раскрываться чемодан, из которого появляется костяная рука скелета, пара автоматически шагающих армейских сапог, самоиграющий аккордеон, укомплектованный сортирной цепочкой и встающей вертикально ракетой, с громким хлопком и очень неторопливо извергающей крошечный шар. Эдвард усматривает в своих машинах скорее символ порядка, чем наоборот. Он стремится доказать, что все мы находимся во власти круга жизни и смерти, рая и ада. Все движется, но остается на месте.

Индусы называют этот круг сансарой. Он зовет его «советским абсурдом».

Наконец мы пьем чай в его уютной заставленной кухоньке позади мастерской. На скатерти изображена карта мира, однако Эдуард никогда не бывал за границей. Он — еврей, один из «невыездных». Сейчас он впервые собирается за границу, демонстрировать свои произведения на фестивале в Глазго, но паспорт его, как и прежде, содержит графу, определяющую еврейскую национальность. Комнату согревают лучи солнца, и я на мгновение ощущаю себя дома воскресным днем, когда время замедляет свое течение, приходят люди и разговор журчит наподобие машин Эдуарда. Сам Эдуард и его помощники кажутся мне очень симпатичными. Родственные души, надо полагать. Он много смеется, как и все русские, по его словам.

День 30: Из Ленинграда в Новгород

В последний раз просыпаюсь на тринадцатом этаже с видом на Ленинград. Мне будет не хватать умиротворяющего присутствия широкой реки, ее мощеной набережной, по которой я бегу ранним утром, мимо ловящих рыбу мальчишек, мимо мужчин, прогуливающих собак, и спорящих о чем-то влюбленных. В один из прошедших вечеров я нашел здесь дом своей мечты — Свердловская набережная, дом 40. Наверное, построен еще в XVIII столетии — золотом веке Петербурга, — элегантный классический трехэтажный фасад, над которым простираются гнутые полумесяцы, завершающиеся элегантными павильонами. Подход к дому прегражден тяжелой цепью, пропущенной сквозь пасти пятнадцати каменных львов[10]. Заброшенная реликвия прежних времен, аристократического прошлого города, ныне почти затерявшаяся среди фабрик, складов и пролетарских домов.

Дом Кушелева-Безбородко. Свердловская наб., 40

На автобусной станции в Ленинграде я вижу небольшую доску объявлений, предлагающих разнообразные услуги и вещи — на продажу, потерянные и найденные. Интересы ленинградцев во многом похожи на наши собственные: «массаж спины, мануальная терапия», «клуб ротвейлеров»…

В автобусе удобно. Есть даже кондиционер, но, когда я попытался отрегулировать его, вентилятор упал мне на ладонь, и мне приходится обойтись открытым окном — как, впрочем, и всем остальным, давно открывшим их. Проезжаем мимо дорожного указателя: «М20. Киев 1120 километров». Киев тоже находится на интересующем нас меридиане, однако сейчас нас ждет Новгород, расположенный в 117 милях от Ленинграда по главной дороге в Москву. Одним из вечных оснований претензий Новгорода на славу является братская связь с Уотфордом, и я должен способствовать подкреплению этой дружбы, а потому везу в Новгород подарок из Уотфорда.

На единственной полосе уходящей на юг дороги больше всего шумных и пыхтящих дымом грузовиков, вокруг простираются широкие поля, чередующиеся с березками, тополями и небольшими деревушками, в которых попадаются и ярко окрашенные домики, окруженные полями и клумбами подсолнухов. Мы уже месяц продвигаемся на юг, и я рассчитывал, что вот-вот окажемся в средиземно-морском климате, но пока пребываем на широте Шетландских островов.