Голос Сквозь ватное время, сквозь воздух, мелькая, Как бабочка в елках над тенью от стула, В затянутых наледью стеклах трамвая, В густых спотыканьях невнятного гула… Внутри треугольников и полукружий, Сквозь блики на поручнях, в точке покоя Нам было предсказано что-то такое, Что все остальное осталось снаружи. Осталось спокойно держать на весу Снопы и царапины света на грани Пустой пустоты, в черно-белом лесу, Среди отражений цветов на поляне. Осталось стоять, как живой человек, В трамвае, гремящем то громче, то тише Сквозь ватное время, танцующий снег И голос, которого тут не услышишь. 1997 «Видение философа Хомы…» Видение философа Хомы: Простор, как сон, и шелковистая трава… Потом — прозрачно-обморочный лес, Сухая шапка мха. Потом — пустые точки близких звезд, Ночная неподвижная листва, Испуганные жаркие глаза, Холодная рука. Потом — в невероятной тишине, Как призраки, белея в темноте, Вы медленно идете по траве, И те же, и не те. 1987 «Любовь, как Чингачгук, всегда точна…» Любовь, как Чингачгук, всегда точна И несложна, как музыка в рекламе; Как трель будильника в прозрачных дебрях сна, Она по-птичьи кружится над нами. Есть много слов, одно из них душа, Крылатая, что бесконечно кстати… Шуршит песок; старушки неспеша Вдоль берега гуляют на закате, Как школьницы, попарно… Мягкий свет, Попискивая, тает и лучится; Морская гладь, как тысячи монет, Искрится, серебрится, золотится… Рекламный ролик — это как мечта О взрослости: табачный сумрак бара, Луи Армстронг, труба, тромбон, гитара; Прохладной улицы ночная пустота, В которой чуть тревожно и легко Дышать и двигаться, опережая горе, И, главное, все это далеко, Как противоположный берег моря; Как то, чего на самом деле нет, Но как бы есть — что в неком смысле даже Чудеснее… Часы поют рассвет; Индеец целится и, значит, не промажет. 1986 «В пустоте из полиэтилена…» В пустоте из полиэтилена С непривычки можно задохнуться. По стволам течет туман, как пена С помазка на стол по краю блюдца. Лес стоит испуганный и гладкий, Выцветший и бархатный с изнанки; На песке ржавеют в беспорядке Ведра и расплющенные банки. Чтобы не оглохнуть от беззвучья, Как улитка, спрячься за очками; Белизна цепляется за сучья И на землю падает клоками; Задевая розовый репейник, Пролетает пепельная птица; Тишина шипит, как муравейник, И никак не хочет расступиться. 1987 Письмо То серебристый дождь, то ватный коридор Ночной гостиницы, то голубь над ковчегом, То утренний туман, то монастырский двор, То избы вдоль шоссе, засыпанные снегом; То роща, где меня окликнул почтальон, Я подошел, и он подал с велосипеда Письмо, и тут же мир раздвинулся, как сон, В котором быль уже не отделить от бреда. Все стихло: море, лес, сорочья трескотня, Домотдыховская игра аккордеона; В трех метрах от земли порхали без меня Надорванный конверт и призрак почтальона; Над ними в вышине, светясь, парил покой, Мелькали, как стрижи, подарки и утраты, Признательность и страх, что я своей рукой Вписал и текст письма, и имя адресата. 1987 «Надо постучаться — и отворят…» Надо постучаться — и отворят. Снег, шурша, мелькает над полотном. В вертикальном небе зарыт клад. Демон знает о нем. Человек стоит на краю перрона Навытяжку перед судьбой. Чтобы отнять золото у дракона, Нужно вступить с ним в бой. Снег лежит — как покров бессилья… Главное — не побежать назад! У дракона фиолетовые крылья, Неподвижный мертвый взгляд. Главное — крикнуть дракону: «Нет!» Крикнуть: «Убирайся!» ночному бреду… Просыпаясь, мальчик видел свет, Чтобы взрослый смутно верил в победу. 1988 «И лес, и шкаф, и фотоаппарат…» И лес, и шкаф, и фотоаппарат, И чайки, и очки, и плоскодонка, И солнце уплывало вверх, как взгляд Играющего на полу ребенка — Когда в передней щелкает замок, И на пороге возникает папа, Его большая фетровая шляпа Едва не задевает потолок — И вешалка, и ветер, и брелок, И водоросли, и пальто, и море, И облако ложилось поперек, И волны набегали на песок И пенились, откатываясь вбок, Как съежившийся сумрак в коридоре. 1987 |
