На первоначальном этапе раскольники с его помощью охраняли гигантскую строительную площадку от межзвездных наблюдателей ортодоксальных ди. С той поры, как на планете были возведены Рииха Борсалос, Лераад, Фрекки, когда на полную мощность заработал Стильмачез, ковчег превратили в жилую зону, а в эпоху гражданских войн также в лечебный и оздоровительный центр.

Когда же архонты сгинули, их наследники-губошлепы, со временем добравшиеся до ковчега и обнаружившие архивы исчезнувших хозяев, с упорством обреченных начали вгрызаться в эту заповедную территорию. За несколько сотен лет губошлепы мало преуспели в овладении тайнами галактической цивилизации, разве что сумели разобраться в принципах работы некоторых частей планетоида, на котором они в случае возвращения архонтов мечтали всей расой сбежать из цепких объятий Дауриса-Тавриса, да пополнили запасы оружия, хранившиеся в подземельях горного кряжа Рииха Борсалос.

Чтобы завершить историю ковчега, мы с Быстролетным первым делом наполнили внутренние объемы ковчега мириадами мелких нейтринных сущностей, пробудивших у работавших там и лишенных прежней памяти губошлепов способность видеть сны.

Никакое другое средство не могло вернуть им память. В любом другом случае, открой им глаза, укажи на прошлое, дело могло кончиться массовым психозом. Когда во время ночного отдыха у собранных на ковчеге специалистов начали возникать картины их пребывания в инкубаторах, воспоминания о мамках, забытых соплеменниках, дело едва не дошло до бунта. Только благодаря помощи апостолов, сумевшим успокоить несчастных, объяснить, что нет больше Черного гарцука, и их сны — это только их сны, что теперь по ночам каждый может жить своей, отличной от других жизнью, отвернуться в нее, напряжение спало. Теперь по окончанию рабочих смен обслуживающий персонал поголовно собирался послушать сказки. Затем последовал декрет Третьего столпа, разрешающий всем, кто пожелает, возвратиться на родину.

Скоро начался исход. Отказывавшимися вернуться на родину целеустремленными инженерами, а также до конца приверженными долгу занялся Быстролетный. Он построил для них обитель, в миниатюре напоминающую прежний ковчег. Пусть копаются, сколько хотят…

В самый разгар зимней стужи, когда Даурис и Таврис окончательно скрылись за горизонтом и над северным полушарием Хорда безраздельно засияли звезды, на планете наступил день великого торжества, приуроченный к празднику, посвященному новому поколению Героев.

Наступило обещанное Третьим столпом чудо.

В ясном, насквозь прозрачном небе вспыхнула новая звезда. Петр и Павел объявили, что сам великий ковчег, творимый руками многих миллионов хордов, уверовал в нерукотворного Творца и вознесся к нему. Он исчез в благодатном светоносном потоке, которым Создатель одарил поселян без различий разрядов и мест проживания. Одарил беглецов и провокаторов, инженеров и работяг, крестьян и воинов, вожаков и ведомых, старцев и молодых птенцов. Каждому досталась часть светоносной силы, в которую обратился прежний повелитель. Теперь хорды могут безбоязненно смотреть на звезды.

Они — частичка той же животворящей силы.

Не могу сказать, сколько наших земных месяцев прошло с той поры, как однажды жарким июльским днем я очутился в Восточной Якутии, где в недрах обособленно стоявшей в долине реки Джормин сопки когда-то отлеживался фламатер.

Год, столетие? Подсчитать трудно. Непонятно, по какой шкале оценивать время, проведенное на Хорде? Или срок пребывания в сером лимбо? Я настаивал на том, что мне следует появиться в родном городе спустя несколько месяцев после отъезда из Снова, однако попечитель дал промашку в расчетах, и я появился на родной планете спустя десяток лет после сражения при Сатурне.

Это по земному счету.

Возродили меня сорокалетним, молодым и сильным мужчиной. Первое время, оказавшись в якутской тайге неподалеку от того места, где прятался «Неугомонный», которому так не терпелось покинуть Землю и вернуться на Ди, я долго не мог приспособиться к своему новому телу, чесался по всякому поводу. Когда печалился, приседал, прикрывая голову руками, когда становилось радостно, прыгал с ноги на ногу. Разумом понимал, что обернулся прежним, земным человеком, но приобретенные на Хорде привычки, долго давали о себе знать. Пришлось более месяца отлеживаться на берегу Брюнгаде, в брошенном поселке Нонгакан.

Жил в той самой избе, возле в которой когда-то повстречался с чудом. Уже облачившись в свою прежнюю плоть вновь овладевал волшебным поясом. В компании с Прокопием Егоровичем Спиридоновым, местным шаманом, хранителем окрестностей, прилегавшим к Чисхан-реке,[9] — осваивал якутские обряды и заклинания, позволяющие менять личину. По утрам кувыркался, оборачивался то волком, то человеком, ловил крупных, гулявших по ручью, успевших потемнеть хариусов, бродил с ружьишком по ближайшим сопкам.

Стрельбой не злоупотреблял… На день мне хватало пары полярных куропаток, при надобности глушил тайменя в Брюнгаде. Наконец подоспела грибная пора и быстро схлынула. Потом по уремам пошла ягода. Устраивался в брусничнике, собирал в туесок, вспоминал… Пил пригоршнями былое, вникал в настоящее. Оно было нерадостным. Поперла из-под земли всякая нечисть, и Георгию-царевичу в компании с Василь Васильевичем то и дело приходилось надевать боевые доспехи.

Наконец пришел день, когда больше не было сил находиться вдали от дома. Однажды, сентябрьским утром собрал манатки, перекувырнулся через голову и помчался на запад. Было время, когда мне уже приходилось следовать этим маршрутом. Выше Якутска переправился через Лену, через пару дней допрыгал до Енисея. Великую реку одолел возле Туруханска — напугал при этом нескольких рыбаков. В болотах на правом берегу Оби, пришлось сбавить ход, дожидаться ночей, а через Уральский хребет вообще переползал на брюхе. Наконец добрался до тверских, уже начавших осыпаться лесов, там вновь перекувырнулся и в человечьем обличье автобусом из Калязина доехал до Москвы. Погостил денек у моего наставника, Евгения Михайловича Неволина. Посудачили о том о сем, пришли к выводу, что не все так ладно на родной земле, упрятанной под голубыми небесами. Наконец поутру, едва сдерживая нетерпение, отправился в Снов.

Родной город встретил меня холодной солнечной погодой и обильным листопадом. Тополиные забеленные листья ложились поверх бурого, уже спекшегося слоя подгнивающей листвы. Добравшись до родного дома, обнаружил, что ключи не подходят к замкам — видно, за время моего отсутствия их поменяли. Посидел на скамейке во дворе, потом отправился бродить по городу. Заглянул в городской парк, вышел на обрыв.

Пахра все также зябла у высоких желтоватых откосов. Мимо ухоженной, вновь окрещенной церкви Воскресения Христова я спустился по узкой, секущей речной обрыв дорожке к новому мосту. Здесь, как и в давние годы, когда малым ребенком я прыгал возле колен матери, по-прежнему располагалась лодочная станция. Деревянный настил тянулся вдоль берега, к нему тесно, в ряд были причалены лодки. Два человека — один в телогрейке, резиновых сапогах, на голове кепка, другой в широком светлом плаще, необыкновенно высокий, длиннорукий, с толстоватыми ножищами, борода лопатой, глаза стоячие, — беседовали о подготовке к зиме, о ремонте материальной части. Парень в телогрейке, указывая на лодки, с погасшим жаром отвечал.

— Я когда один эту прорву перегоню?

— Что же делать? — спрашивал собеседник.

— Нет, вы погодите! — горячился парень. — Я один могу эту флотилию до зимы перегнать? Это человеку по силам?

Ответа он не дождался. Его собеседник вскинул голову, долго созерцал голубые до пронзительности небеса — видно, соображал, что же человеку по силам, — потом повторил.

— Так что же делать? — и вновь оцепенел.

Река тоже обречено замерла, словно не в силах поверить, что сможет когда-нибудь освободиться от тяжести суетливых суденышек, истоптавших ей грудь за долгий летний сезон. Счастье укрыться льдом, прикорнуть до весны, увидеть во сне исток — маленький родничок, пробивающийся из-под мшистых камней, — казалось недостижимым.