Я их остановил — окликнул, когда те начали барабанить в дверь камеры.

— Успокойтесь! Там наверху и так все знают.

Вечером сказок не было. После отбоя я допоздна проговорил с товарищем Тоотом, которого, как оказалось, вместе с Эттой тоже решили отправить на Дьори. Начальник канцелярии объявил, что им доверено задание особой важности — сопровождать гарцукову дочь Дуэрни, собиравшуюся на соседний материк сдавать экзамены. Какие экзамены, мне так и не удалось выяснить. Самый осведомленный в хордянской властной и кастовой иерархии Тоот ответил просто — пришел ее черед. Сдаст экзамены, освободится от излишков памяти, получит специальность и вперед строить ковчег. Все другие вопросы он попросту игнорировал: либо отмалчивался, либо плечами пожимал. Наконец усмехнулся, положил мне руку на плечо и сообщил.

— Послушай, товарищ, что ты меня пытаешь? Я бы и рад объяснить тебе, что к чему, однако у меня нет выхода.

— То есть?.. — не понял я.

— Если бы мы с тобой встретились на воле, я рискнул бы просветить тебя насчет этих экзаменов, что значит «очистить память», каким образом добраться до ковчега. У меня в этом случае был бы выбор. Распустил язык, значит, можешь спокойненько отправляться в тюрьму, пока ковчег не оценит тяжесть твоего проступка, а сейчас куда я могу пойти, кому довериться? Я и так уже в тюрьме. Нет, это исключено. Выбора нет, значит, и говорить не о чем.

— Можно сбегать в канцелярию и там все выложить, — робко предложил я, нутром ощущая всю нелепость подобного предложения. — В крайнем случае, мигни вон тем, — я кивком указал на Роовертов.

Главный инженер — седеющий, напоминавший попугая, поселянин, с крючковатым носом, хохолком и большими залысинами по обе стороны выпуклого лба, усмехнулся еще горше.

— Я товарищей не предаю. Если совершил промашку, сам иду и каюсь, но стучать на друзей?.. О чем ты говоришь, Роото!

В этот момент он поймал мой взгляд, брошенный на культю, улыбнулся, почесался здоровой рукой под мышкой и успокоил.

— Пустяки!.. Отрастет…

До побережья мы добирались по реке. В безлюдном, заброшенном морском порту баржу направили к дальнему причалу, где мы пересели на единственный на всей акватории парусник, стоявший у полуразвалившегося пирса.

Издали на фоне закатного, в полоску неба вычурные расписные обводы «Калликуса», что означало «Устойчивый на волне», просматривались особенно хорошо. Это было небольшое, тонн на двести, судно с низкими бортами и высокими надстройками на носу и корме. Прямые паруса на фоке и гроте были подобраны, на ветру плескались лишь треугольные, раскрашенные цветными полосами, косые полотнища на бизани. На мачтах трепетали вымпела, на корме был поднят напоминавший змеиный язык, раздвоенный на конце флаг Дираха. Вершина грота была также украшена набором из параболической антенны и плоского рупора вращающегося локатора. Там же была натянуты несколько проводов, унизанные желтыми керамическими изоляторами — по-видимому, длинноволновая антенна.

Парусник пришел на Дирах с соседнего материка, и капитан-дьори волком смотрел на нас. Как объяснил мне Этта, этот ублюдок (он кивнул в сторону капитана, которого звали Хваат) одно время «путешествовал», потом его списали со службы, отправили в нижний мир и оттого весь Хорд ему теперь не мил. Особенное отвращение у него вызывали эти слюнтяи и тугодумы дирахи.

Парнишка употребил глагол, который означал, что этот плечистый, малорослый, метр с кепкой, оперенный вокруг шеи густой рыжеватой бородой, крепыш с огромными, под стать филину глазами, поминутно срывающийся на грубую брань, «путешествовал» в космическом пространстве. Я переспросил Этту, тот подтвердил.

— Точно так. Водил корабли в безатмосферных далях. Вот уж, наверное, где натерпелся страха, потому теперь и наглеет.

— Как ты можешь знать об этом? Ведь ты же видишь его первый раз в жизни?!

Юноша пожал плечами, а Тоот объяснил.

— Так они устроены, сварщики. Порода такая. Стоит им взглянуть на металлические листы, сразу скажут, какой ток потребуется для электротеплового соединения, в какой среде и как его варить. Могут даже химический состав сплава назвать.

— Но поселянин, даже такой придурок, как этот дьори, это же не металл! Это — живое существо!

— Им, сварщикам, все равно. Такая уж у них порода — востроглазая…

Я удивленно глянул на Этту. Тот был явно доволен. Подобная оценка со стороны старшего товарища позволила ему расправить плечи, вскинуть голову. Теперь он, как петух, гордо почесывался, поглядывал по сторонам.

— И при этом засыпаешь, как убитый? — усмехнулся я.

— На здоровье пока не жалуюсь. Лег — и готово!..

Грузились мы долго — сначала сопровождавшие нас стражи из замка обследовали посудину, потом мы с Тоотом и Эттой принялись перетаскивать тюки и сундуки с пожитками, затем на борт поднялся недавно появившийся в канцелярии гарцука надменный чиновник по имени Огуст, к которому даже гарцук Дираха первым старался не обращаться. Наконец на палубу взошли два дряхлых, пугливых старика, ведущих на коротком поводке дочь гарцука. Каждый держал свой конец. Девица была на голову выше каждого старца, однако покорно плелась между ними. Как объяснил Этта, старики «по какой-то линии» приходились родственниками гарцуку Дираха и головой отвечали за дочь губернатора. Они специально прибыли с Дьори на этом самом корабле. Глядя на Дуэрни, парнишка порывисто вздохнул и авторитетно заявил.

— Девок вообще-то следует держать на более коротком поводке, — затем вполне серьезно добавил. — Вот когда доверят совокупиться, мужчина имеет право чуть-чуть удлинить шнурок.

При этом он не сводил долгий, настойчивый взгляд с девицы.

Старики, по-видимому, не были знакомы с этой нехитрой житейской мудростью, либо считали ее предрассудком, а может, просто любили эту тоненькую, оперенную густыми, черными, вьющимися локонами девушку, и как только Дуэрни оказалась на палубе, отпустили повод на всю длину. Сами уселись в подставленные им стражами кресла, концы обоих шнурков, прикрепленных к ошейнику, по очереди привязали к раздвоенным спинкам. Один из них тяжко вздохнул, вытер пот с совершенно лысой головы и замер, глядя на морской пейзаж. Другой доброжелательно посматривал на Дуэрни, на стражу, на Огуста, на нас, укладывавших на палубе тюки, покрытые просмоленной материей. Что было в этих тюках, даже я не мог разобрать — их содержимое не прощупывалось и было наглухо прикрыто от постороннего ментального взгляда.

Дуэрни, перебирая руками по перилам, прикусив нижнюю губу, пошла вдоль борта — так добралась до трехэтажной надстройки на баке. Здесь замерла, побледнела, потянулась в сторону исполинского, в четверть горизонта, Дауриса, погружавшегося в низкую розвесь цветастых облаков.

Я вздрогнул и, почувствовав легкий укол в сердце, зажмурился…

В памяти возникла другая девушка — земная, путешествующая морским путем до Индии. Вот какие слова прозвучали в сознании — «вы так легки, сударыня, что при желании могли бы пробежаться по волнам и отыскать незримый остров».

Я открыл глаза, мои брови полезли вверх… Казалось, еще мгновение, и Дуэрни, вскрикнув: «Почему бы нет, сударь!» — спрыгнет за борт и побежит по воде в сторону закатного, догонявшего своего великого собрата, мячиком падавшего на океанскую гладь Тавриса.

Старик, следивший за девушкой, ласково погрозил ей пальцем и осторожно потянул за поводок. Дуэрни едва слышно выдохнула «Ах!..», крепко схватилась за перила — ее коготочки впились в выбеленное дерево. Взгляд был прежним — ищущим, настойчивым.

Сердце в моей груди забилось гулко, с мучительной болью. Чьими глазами я в тот миг смотрел на нее? Губошлепа или потерявшего родину человека?