Раздражающая ситуация. Мэйс всего второй раз в жизни присутствовал на встрече такой высокой степени секретности. И возможна эта встреча была только благодаря его старым знакомствам. А эти идолы теряют драгоценное время, позируя с каменным видом... Если б он хотя бы понимал их грязный жаргон! Но за десятилетия, прожитые на Востоке, он овладел только минимумом выражений — необходимым, чтобы сделать заказ в ресторане или опиумном притоне. Ладно, но ведь проклятые азиаты в совершенстве владеют английским, по крайней мере, Шан и тот, которому под пятьдесят!

По одному из удивительных стечений обстоятельств, которое позже встревожило Мэйса, старший из посланцев Бейджина — ему было где-то под восемьдесят — вдруг перешел на английский, словно прочитав его мысли.

— Позволю обратить ваше внимание на обострение ситуации с Палаваном. Возможно, ваш признанный соратник, достопочтенный лорд Мэйс?.. — И старик вопросительно посмотрел на Мэйса.

— О да, конечно. — Англичанин вскочил, осчастливленный возможностью заговорить.

— Мы ни на минуту не забываем, что наше производство сопряжено с риском. Обычно — в силу технических причин. Иногда — в связи с небрежностью рабочих. Но работы продолжаются. Потерь нет, нет спада, производственные линии полностью отлажены.

— Мы находим положение тревожным, — произнес самый молодой без тени тревоги в голосе. — Как мог при такой высокой степени секретности на территорию проникнуть диверсант?

Мэйс почувствовал, как пот сочится под давящим воротничком белой сорочки.

— Диверсант — не вполне точное слово, уверяю вас. Этот человек прибыл с полномочиями наблюдателя по поводу... э... другого производства.

Он стрельнул взглядом на бесстрастное лицо Шана.

— Лорд Мэйс упомянул о наших фармацевтических линиях, — гладко ввернул Шан. — Короче говоря, вышеупомянутый инцидент не имеет к вам отношения. — И он снова перешел на китайский.

Мэйс снова сел и начал прислушиваться, не в состоянии разобрать ни слова. Проклятые изворотливые узкоглазые ублюдки. Пятидесятилетний перебил Шана.

Мэйсу показалось, что он узнал два слога, он даже потянулся вперед, но тут же оборвал движение, выдававшее его интерес. Он ждал. Наконец в гладком без запинки ответе Шана он снова услышал эти два слога.

Кожу под воротником снова стянуло. Не от жары — кондиционированный воздух! — от внезапного приступа страха. У лорда Хьюго все в порядке со слухом. Он с первого раза выловил самое важное.

Мэйс давно узнал, как Шан ухитрился обеспечить китайцам твердую валюту, — он снабжал их запрещенным химическим оружием, а они в свою очередь перепродавали его любому, кто платил настоящими деньгами, а не юанями. Только правительство может проделывать такие вещи и выходить сухим из воды. Так что не это потрясло Мэйса.

Слово, которое он подслушал, было «anthrax»[74].

Осень — чудесное, прохладное время года для горных деревушек Сицилии. Но в этом году осень принесла в Корлеоне ливни, каких не могли припомнить даже старожилы. Целыми днями под беспрерывным дождем нагруженные штабелями коробок шестиколесные подводы скользили по грязи и увязали в глине.

Все знали, что бизнес дона Лукки Чертомы и двух его компаньонов сменил вывеску. Но никто не знал, что изменится и штаб-квартира. Все перевозилось — столы, шкафы, телефонные аппараты.

Корлеоне предстояло потерять свою индустрию, а местным жителям — возвратиться к коровам, козам и овцам. Вовлеченное — не без сопротивления! — в жизнь конца двадцатого столетия, в самую гущу, суть, костный мозг передовой технологии, население деревушки лишалось всех преимуществ этого уже пережитого потрясения. Все, имевшие работу, ее лишились. Вокруг нового босса крутились незнакомцы с еще более разбойничьими рожами.

Пухлая большеглазая женщина из бара на площади — ставшего станцией отправления дона Лукки в вечность — пользовалась репутацией исключительно осведомленной особы, поскольку имела возможность подслушивать разговоры Молло и его парней.

— Ни одного из Корлеоне! — воскликнула она, всплеснув руками, отчего свойственный ей аромат расползался все дальше. — Даже не сицилийцы! Сплошные иностранцы.

— Откуда они, эти иностранцы? — спрашивали крестьяне.

— Из Калабрии! — отвечала она негодующе. Калабрия — соседняя с Сицилией провинция Италии, отделенная только Мессиной, — имела собственную мафию, на местном диалекте называвшуюся «ндрангетта». Молло не возражал против распространения таких сплетен по Корлеоне.

Женщина из бара была права: бандитские рожи новых мафиози принадлежали калабрийцам, землякам и родичам жены Молло, уроженцам некогда огромного греческого города Локри. Измельчавший городок носил по-прежнему гордое греческое имя, но теперь это было просто грязное бандитское логово. Локрийская ндрангетта не могла быть предметом особой гордости — грязная шайка террористов и вымогателей, под видом охраны обиравших местных торговцев.

Молло держал при себе свои планы насчет виноградников, унаследованных от дона Лукки. Для южноитальянцев правительство в Риме — просто дойная корова, которую нужно потеребить за вымя, приговаривая «агротуризм», и сразу в подойник посыплются миллиарды лир — на развитие, на устройство и прочие начинания.

Агротуризм — это буколические каникулы в домишках, среди поселян, живущих натуральным хозяйством, где туристы могут неделями наслаждаться солнечным сиянием, видом зреющего винограда, праздником урожая — осенью и, конечно, постоянной дегустацией винодельческой продукции прошлогоднего урожая. Как и многие другие мафиози, которых Чио Итало называл «новыми людьми», Молло давно сообразил, что замерзшие англичане и скандинавы, немцы и датчане готовы платить хорошие деньги просто за южное солнце. Но только не в тех краях, где стреляют или похищают людей. И где шарят карабинеры в поисках наркотиков, или оружий, или беглых преступников. Раз так, перенесем грязное производство в Калабрию, сделаем Сицилию краем мира и довольства, кредитных карточек и туристических чеков! И пусть Калабрия станет pozzo nero, ночным горшком Сицилии, выгребной ямой своей буколической соседки. Калабрийцы не возражают. Им ни от чего не бывает тошно. А Сицилия пусть отряхнет перышки. Она будет благоухать, как полевой цветок.

Женщина из бара такого и вообразить не смогла бы. Как и ее заинтересованные слушатели. А между тем виноградники находились всего лишь в нескольких километрах от деревни, и, пока не стало поздно, никто не понимал, что двадцатый век прошел мимо жителей деревушек, похожих на Корлеоне, а в двадцать первом им и вовсе делать нечего.

Первое, что уяснил себе лорд Мэйс по приезде в Локри, это что во всем городке нет ни одной приличной гостиницы. Локри — самый большой город на всем побережье до столицы Калабрии, Катанзаро, но если бы кто-то задался целью найти здесь чистые простыни и работающую уборную, ему пришлось бы покинуть город в унынии.

Вся провинция — это прибрежная линия, оттененная горными хребтами и альпийскими лугами. На посторонний взгляд, место идеальное для туризма, еще более живописное, чем Сицилия. Но, как скоро выяснил Мэйс, одной живописности мало, чтобы перевесить врожденный фатализм калабрийцев.

Может ли чужак вроде Молло наладить здесь производственные линии для изготовления героина? Пусть так. Могут ли богатые иностранцы, вроде некоего английского лорда, оказывать поддержку Молло, обеспечивая ему успех? Пусть так. Могут ли местные знатные семьи, потенциальные конкуренты Молло, однажды ночью оказаться вырезанными, вместе со старыми и малыми, по приказу Молло? Пусть так.

Лорд Мэйс, проживший много лет в бывших английских колониях вроде Сингапура и Гонконга, привык к густонаселенным восточным городам, с легкостью обеспечивавших энергичной рабочей силой линии ручного труда и офисы. Поэтому здешний бездуховный угрюмый нечистоплотный народ нагонял на него уныние.