Полет осуществлялся на правительственном самолете Ту-134, в передней части которого размещалась кухня, в средней – салон с большим столом, диваном и креслами, в задней части – кресла со столиками, как в обычных самолетах.

Как только самолет поднялся, Величко, Тарасенко, Головин и я в хвостовом отделении начали игру в преферанс. Минут через 10 в наше отделение зашел Бабаджанян. Увидев, что играют три генерала и один полковник Головин, он поднял его за шиворот, отвел в сторону и сел на его место. Играл маршал хорошо, но азартно, часто темнил на первой руке и поэтому периодически лез на горку. В самолете кормили три раза в день, с коньяком и икрой. Он не давал нам сделать перерыв, чтобы поесть. Мы были вынуждены питаться поочередно, оставляя за себя запасного – Митю Головина.

Видя, что я часто подсаживаю Бабаджаняна при игре в темную, в Волгограде Величко сказал мне: «Ты хочешь служить у него?» Я ответил: «А чего он зарывается?» После этого разговора мы с Величко начали маршалу немного подыгрывать, да и он стал играть поосторожнее.

В Ташкенте Бабаджанян сказал Тарасенко: «Вы дальше с нами не полетите. Вылетайте рейсовым самолетом в Москву». Последний принял приказ к исполнению, хотя очень хотел посмотреть заводы. Как только самолет поднялся в воздух, маршал произнес: «Захотел лететь дальше, а играть-то не умеет...»

Во время этой командировки под Волгоградом и в Теджене мы посмотрели, как испьггываются «объекты 172», на заводах ознакомились с производством, выслушали их руководителей. В Тагиле я набил рюкзак с одеждой для дочери, так как она к тому времени перевелась учиться из Тагильского педагогического института в Московский областной педагогический институт и жила у бабушки в Москве.

За этот период времени мой новый начальник Радус-Зенькович ушел в отпуск, и мне пришлось заниматься всеми делами НТК. У меня сразу стали возникать недоразумения с Рябовым. Например, главный конструктор ЧТЗ П.П. Исаков представил проект модернизации боевой-машины пехоты (БМП-1) с удлинением корпуса, а главный конструктор Курганского машиностроительного завода Б.Н. Яковлев – с сохранением старого корпуса. Создалась ситуация, аналогичная нашей в Тагиле при создании танка Т-62. Я, конечно, был за удлиненный корпус, при котором улучшаются условия обитания экипажа, уменьшается удельное давление на грунт, повышается плавучесть машины. Яковлев же делал упор на сохранение существующего производства корпусов, хотя трудности перестройки были незначительными. Рябов принял предложение Яковлева. История рассудила нас. Яковлев оказался недальновидным конструктором. У новой машины БМП-2 снизился запас плавучести.

Рябов начал наседать на меня с предложением о реорганизации НТК.

Многие годы в НТК существовали отдел танков и бронемашин, а также отделы вооружения и защиты. Он предложил эти отделы аннулировать и вместо них создать отдел танков и отдел легких бронемашин. Я это делать категорически отказался по двум причинам. Первая – это дело не мое, а председателя НТК. Вторая – пропадут узкие специалисты. Каждый будет знать кое-что обо всем, что затруднит работу с промышленностью и взаимодействие с другими родами войск.

После этого он ко мне не приставал, а я старался к нему не ходить. Когда оставался один, ходил к Бабаджаняну. У Бабаджаняна была хорошая черта – он доверял подчиненным. Поближе с ним я познакомился в командировках. Это был простой в обращении, жизнерадостный, кампанейский человек. Он рассказывал о многих случаях в его жизни, знал множество анекдотов и умел их рассказывать, разделяя по категориям: армянские, еврейские, солдатские и другие. К тридцатилетию Победы в Великой Отечественной войне Бабаджанян сам написал хорошую книгу «Дороги Победы», один экземпляр которой подарил мне с надписью: «Л.Н. Карцеву, славному конструктору наших боевых машин, от всей души. Бабаджанян. 9.4.75 г., г. Москва».

Где-то в двадцатых числах сентября мне позвонил Юрий Евгеньевич Максарев, который был тогда председателем Комитета по изобретательству при Совете Министров СССР. Он предложил мне должность его заместителя по военной тематике с оставлением в кадрах Министерства обороны и с перспективой занять его должность. Я ответил отказом, мотивируя тем, что мне надо добиться постановки на вооружение «объекта 172», в котором реализован весь конструкторский задел, наработанный при мне в Тагиле.

После выхода из отпуска Радус-Зеньковича его сразу уволили и назначили на его место пятидесятичетырехлетнего генерал-майора Дикого Валентина Петровича. Всю свою военную службу он провел в войсках, дослужившись до помощника командующего округом по бронетанковой технике, а перед прибытием в Москву два года был советником начальника бронетанкового управления в Египте.

Дикий оказался умнейшим человеком, чудесным дипломатом, тактичным и чинопослушным военным. Мы с ним проработали вместе 10 лет, как говорят, душа в душу, пе мешая друг другу, хотя попыток рассорить нас со стороны Рябова было множество. Мне досталась промышленность, ему – все остальное.

До нового года я практические все время был в Тагиле, настраивая Бенедиктова на нужный лад, хотя он и сопротивлялся. Так, после испытания первой партии «объектов 172», как я и предполагал, ненадежной оказалась харьковская ходовая часть. Мне с Вайсбурдом пришлось потратить много энергии и нервов, чтобы уговорить Бенедиктова войти с предложением об установке на этот танк ходовой части с нашего «объекта 167». Он все твердил, что против этого Зверев, с которым не хочет ссориться. В конце концов, это предложение Венедиктов вынес на обсуждение, и все его одобрили.

Кстати, в один из приездов в Москву я посетил Красногорский механический завод и договорился с конструкторами, чтобы они для «объекта 172» создали лазерный дальномер вместо оптического, который стоял на башне харьковского танка Т-64А. Они этот дальномер сделали очень быстро, это облагородило лобовую часть башни, упростило измерение дальности, повысило его точность.

С начала 1970 г. я объездил все заводы, с которыми имел дело НТК, и в первую очередь посетил Волгоградский тракторный завод, на котором до этого никогда не был.

В конце декабря 1970 г. Бабаджаняну позвонил из Мурома директор тепловозостроительного завода с жалобой на военпредов, которые не принимают бронелетучки, в связи с чем завод не выполнит годовой план, отчего материально пострадает коллектив предприятия. Бронелетучки состояли из бронированного тепловоза и двух платформ, на одну из которых устанавливался танк. С боков тепловоза за броней было пространство для размещения людей.

Дикий попросил меня поехать в Муром и разобраться на месте. Я взял с собой двух офицеров, которые занимались этим делом. Приехали мы во второй половине дня, посмотрели летучку, послушали директора и военпреда, приняли решение начать рассмотрение замечаний с 9 часов на другой день.

Директор решил провести совещание в зале заседаний. Когда мы зашли, зал был переполнен. Он стал представлять присутствующих: второй секретарь Горкома КПСС, секретарь парткома завода, председатель профкома завода и т.д. Я попросил принести тетрадь, расчертил ее на графы и записал первое замечание: «При выстреле из танка открываются дверцы тепловоза». Я спросил директора: «Что будем делать?» Он ответил: «Надо усилить запор у ручки двери». Я записал его предложение в соответствующую графу, а затем спросил: «С какого номера?» Он немного растерялся, а потом сказал: «С первого». Дальнейшее рассмотрение пошло таким же порядком.

Дошли до самого крупного замечания. Во время испытаний образца на Дальнем Востоке кто-то предложил на пустой платформе поставить бронированный ящик шириной и высотой 120 сантиметров, чтобы туда сажать солдат. С этим ящиком попали под какой-то дождь, после чего ему приделали крышу. Солдаты прозвали это сооружение «собачья будка». Так как в этом ящике стало темно, ПTK потребовал провести в него свет от тепловоза. Посмотрев на директора, я сказал: «Этот ящик вообще надо убрать. Вы согласны?» Он, конечно, с радостью согласился, при печальных лицах приехавших со мной офицеров. И так до обеда мы рассмотрели почти все замечания.