Я выскажу «крамольную» мысль, что создание МКС в самом начале 80-х годов было все же преждевременным.
Однако все мои рассуждения из серии шолом-алейхемовского высказывания «если бы я был такой умный „до“, как моя жена „после“». К моменту принятия в СССР решения делать «Энергию-Буран» были два главных для советского руководства и военных аргумента. Раз американцы делают, то они все просчитали, в том числе экономику, и все получится. Второе — МКС будут использовать для ПРО США, значит, и нам нужно делать свою МКС.
В СССР было принято решение делать нашу советскую МКС (напоминаю, многоразовую космическую систему). Перед этим нужны были некоторые организационные меры, проведенные чисто в советском стиле.
Во-первых, надо было закрыть программу высадки человека на Луну, как полностью провалившуюся, но продолжающую пожирать кучу денег. Сам по себе ЦК КПСС, принявший в свое время специальным постановлением эту программу, на это из неведомых мне соображений (ЦК — всегда прав) пойти не мог, кто-то должен был обратиться с такой просьбой. Но занявший место Королева его первый зам. Мишин этого делать не собирался.
Выход — Мишина снять, объединить ракетное ОКБ Королева и двигательное ОКБ Глушко, создав ракетно-космическую корпорацию (РКК) «Энергия» во главе с Валентином Петровичем Глушко, убежденным, как мы помним, противником королевской лунной программы, и поручить этой новой совершенно гигантской, даже по советским масштабам, фирме создание советской МКС. Сказано — сделано. Став Генеральным конструктором РКК «Энергия» Глушко обратился в ЦК с предложением закрыть лунную Н1-Л3, сосредоточив все силы на МКС, эти предложения ЦК и принял. Так что декорум был полностью соблюден. ЦК КПСС не открывал и не закрывал работы, а принимал согласованные всеми предложения об этом. Ошибается не ЦК КПСС, а те, которые выступают с предложениями.
Придавалось большое значение МКС «Буран» (слово «Энергия» добавилось намного позже), ее разработка была поручена первой сборной РКТ: носитель и возвращаемый аппарат (то, что в США называли «Шаттлом»), а также четыре самых мощных в мире жидкостных двигателя — РКК «Энергия» во главе с В. П. Глушко, система управления — НИИ-885 во главе с Н. А. Пилюгиным и стартовый комплекс — ОКБ ОМ (общего машиностроения) во главе с В. П. Барминым. Конечно, вся кооперация включала еще десятки НИИ и заводов (к работам были привлечены сотни тысяч людей, но основных я назвал). Все же нельзя не назвать НПО «Молния» из Минавиапрома во главе с Лозино-Лозинским, которое должно было сделать мягкую посадку корабля, используя аппаратуру НИИ-885, на нем размещенную.
Еще раз обращаю внимание, что для советской МКС, как и для американской, вначале использовалась единая СУ, размещаемая на КА.
Спустя несколько лет (!!!) Н. А. Пилюгин понял, что с таким объемом работ его институту не справиться, и вышел с предложением поручить СУ ракеты и КА двум разным организациям. Тем самым в СССР появилась самостоятельная ракета, которую назвали «Энергия» в честь РКК, и автономный КА.
С Пилюгиным в такой ситуации спорить никто не мог, и я поехал в Москву. Я считал, что поскольку нас подключают в помощь, первой на ЛКИ должна выйти ракета, сроки на создание СУ которой уже частично использованы НИИ-885, Пилюгин нам предложит КА. Ракета мне не нравилась еще и потому, что для отработки ее системы стабилизации нужны мощные рулевые приводы поворачивать двигатели, а для создания им реальных нагрузок — гигантские механические стенды, которые я никогда не любил.
Как часто уже случалось, я переоценил значимость нашей фирмы. Пилюгин и не думал обсуждать со мной, что нам поручить, а просто сказал, что мы будем делать СУ ракеты, а он — СУ орбитального корабля. Тем более что такое решение давало ему дополнительные сроки, так как сразу стало ясно, что первый пуск ракеты будет произведен без орбитального корабля.
Так мы снова (как в «Метеорите») оказались втянуты в разработку, хотя в первоначальном постановлении ЦК нас не было. Нас вписали в очередное постановление по РКТ, так как нужно основание для участия в этой работе, ну и получение положенных разработчикам минимальных благ, ибо их только так, через постановление, можно было получить.
Конечно, «Энергия» была грандиозным сооружением, я пишу об этом потому, что чем больше объект управления, тем сложнее его стабилизировать с учетом колебаний свободных поверхностей наполнителей в топливных баках, поперечных упругих колебаний корпуса и под действием ветровых нагрузок. В этом смысле «Энергия» — уникальна и трудно сказать, сколько сил и мозгов специалистов теоротделения было потрачено на решение этой задачи. Но мы ее решили, причем с первого раза, во что никто, включая РКК «Энергия», не верил. После первого удачного пуска их теоретики сказали, что — случайно, нам просто повезло. Но после второго также удачного пуска даже такие снобы, как теоретики РКК «Энергии», поняли, что в лице НПО «Хартрон» они имеют дело с организацией с самой высокой в СССР квалификацией, не только не уступающей остальным, а даже во многом их превосходящей.
К сожалению, работа нашей организации по «Энергии» отнюдь не была наполнена победами. При сравнительно хорошем начале, мы, как и всегда, оказались «крайними», причем «крайними» настолько, что ракета ждала нас на полигоне, а наша фирма «ухитрилась» не поставить наземных проверочных программ. Это программы не для БЦВМ, а для обычных наземных ЭВМ, которые широко использовались в СССР для автоматизации производственных процессов, так что завод-изготовитель мог снабжать нас ими в любом количестве. Нет сомнений, что программы для этих машин во много раз проще и легче делать, чем программы БЦВМ.
Я вижу причину нашего провала в этой работе в том, что мы изменили разработчика этих программ. Я уже писал, что первоначально (и это длилось много лет) все программы делались в теоротделении, тем более что на всех остальных ракетах мы использовали для программ проверок аппаратуры ту же БЦВМ, которая стояла на борту ракеты и управляла затем полетом.
Для разработки СУ «Энергии» было создано, конечно, отделение главного конструктора, весьма многочисленное, а потом специально для создания наземных программ проверок из него выделили еще одно отделение во главе с сыном В. Г. Сергеева. Его старший сын Толя совершил, наконец, сказочную карьеру, уйдя с должности начальника группы или сектора (уже точно не помню) теоротделения в отделение главного конструктора СУ «Энергии», и став сначала начальником созданного для него отдела, а затем и специального отделения. Я ничего плохого о нем сказать не могу, кроме того, что на такую должность (не только отделения, но и отдела и сектора) он по своим организационным и техническим способностям совершенно не подходил.
Под давлением В.Г. я помог Толе защитить кандидатскую диссертацию, но никак не реагировал на его постоянные «советы» (он ведь — генеральный директор) разделить 35-й отдел на два, назначив его сына начальником второго отдела. Скажем прямо, меня бы не поняли в отделении, да и я сам считал неправильным создавать отдел для сравнительно несложных проверочных программ наземных управляющих ЭВМ.
Тогда было принято решение, что он должен административно расти не в теоротделении. Отношение Сергеева ко мне это, безусловно, не улучшило, но против совести я идти не мог, тем более, что «советы» давались все же не в директивной форме.
Я так подробно пишу об этом, потому что это (конечно, главное не в Толе, а в начальнике отделения — главном конструкторе этого заказа на нашей фирме) послужило одной из причин катастрофического срыва сроков, что и привело к печальным для самого Сергеева последствиям.
Но до этого должно было пройти еще достаточно времени.
Начальником отделения, а значит и главным конструктором заказа, был назначен Андрей Саввич Гончар. Мы с ним проработали в одном подразделении с 1956 г.
Я уже писал, что после возвращения в Москву Д. Ф. Клима все были уверены, что именно он, участник войны, член партии, станет начальником теоротделения. Назначение меня Сергеевым после работ по системе стабилизации 8К64, стало для Гончара, как и для всех остальных, полной неожиданностью, тем более при категорических возражениях обкома партии. Но это был первый период истории ОКБ-692, и Сергеева интересовало только дело, а мой авторитет в нашей отрасли был уже высок. В дальнейшем ситуация изменилась, но менять меня уже не стали.
