— Сергей Дмитриевич, закуски подавать? — Соня спрашивала и всхлипывала одновременно.

Запах гусиной печенки и свежего укропа заставил повременить с чаепитием. Гущин и Колчин дружно накинулись на еду, в два счета уничтожили поданные закуски, потребовали еще. Обнаружилось, что за столом легче смотреть в глаза друг другу, и даже возможно разговаривать. Катя нашла их оживленно обсуждающими преимущества новых авто, появившихся на городских улицах. Можно подумать, не слышали, как она звонила в дверь, не ждали новостей из больницы, а просто ужинали. Катя отметила более чем на половину опустошенную бутылку хереса и неожиданно расплакалась. Она держалась в больнице, вынесла ужасную сцену у Любы дома, но херес и беседа об авто — это оказалось чересчур.

— Вам не интересно, жива ли Любаша, — крикнула она. — Ну, так я вам и не скажу ничего, и объясняться не стану.

Муж захлопотал вокруг нее, усадил на диван, подложил под спину подушку, велел Соне принести чаю и валерьянки. Петр Александрович, внимательно и ревниво наблюдающий его суету, взялся уверять Катю, что ни минуты не верил в серьезную опасность для Любы. Он же сам сделал ей промывание желудка. Никакого яда, Люба травилась спичками, тогда в коляске он не успел сказать, Катерина же ему не давала рта раскрыть. Самое страшное что Любе грозит — язвенная болезнь, и то вряд ли. Следствия никакого не будет, разумеется, если из-за каждой неуравновешенной барышни следствие проводить, то это, знаете ли… Проблема у них одна, пусть и серьезная, чтобы Павел Андреевич не узнал, что Люба пыталась покончить с собой в их рабочей лаборатории, и почему она там находилась. Кстати, действительно, почему? Катерина Павловна не хочет объяснить?

— Петр, что ты, ей Богу, видишь же, в каком она состоянии. Давай отложим до завтра. Думаю, ты прав, никто так скоро нас в участок не потянет. Разве, через неделю, для проформы. Кстати, если вызовут, то тебя — ты ведь Любу нашел, ты в больницу доставил, и ты же сбежал, не представившись. Так-то. А, в самом деле, как Люба себя чувствует? — Колчин стоял на коленях подле дивана и гладил жену по голове и плечам.

Катя не могла взять в толк, почему они спокойны. Неужели сытный ужин и бутылка хереса подействовали? Ну да, они-то сидели за столом, пока ее допрашивали сперва в больнице, после — Любин отец. Гущин, когда примчался к ней со страшным известием, был сам не свой от волнения, из больницы сбежал — надо же придумать. Откуда сейчас такое равнодушие?

— Люба жива, опасности для жизни нет, — кратко ответила и уткнулась лицом в подушку с голубым цветком. Разговор окончен.

— Серж, а ты знаешь, почему Люба оказалась в нашей мастерской, — возвысил голос Гущин. — Мне кажется, Катерина Павловна использует свою слабость, чтобы не отвечать, на самом деле, она не… — ему не удалось докончить фразу. Катерина резво вскочила на ноги, прикрывая лицо ладонями, оттолкнула мужа и гордо, насколько позволяла ситуация, направилась в ванную. Тщательно вымыла лицо оливковым мылом, промокнула тонким льняным полотенцем и вернулась в столовую. Взялась за спинку стула — спокойно, не стискивая ее, и пальцы не побелели, а рассеянно поглаживали дерево — прищурилась на своих мучителей.

— Я дала ей ключи, чтобы Люба могла встретиться там с одним человеком.

Колчин вспыхнул: — Ты устроила из нашей мастерской дом свиданий? Сколько времени это продолжалось? А, какая разница… — Обежал вокруг стола, поравнявшись с женой, протянул руку, взял со стола фужер и бросил его об стену, но фужер выбрал чистый, наверное, чтобы не осталось следов на новеньких обоях. Катя еле удержалась, чтобы не съязвить: это ее обязанность — бить посуду во время скандалов. Выглянула совсем уж перепуганная Соня, выглянула и сразу обратно в каморку.

— Серж, друг мой, что ты себе позволяешь, — настроение у Гущина заметно поднялось, он впервые наблюдал, как ссорятся его друзья. Эта сцена чудесно усмирила боль, не покидавшую Петра Александровича более полугода, с самой их свадьбы.

— Какие глупости, подозревать Катерину Павловну, или несчастную Любу. Я и сам хорош, накинулся на Катю, как инквизитор, да оба мы хороши. Но у меня есть оправдание, терпеть не могу политики, потому и тянул из Катерины признание. Хотел удостовериться. Ну что ж, худшие подозрения подтвердились.

По внешнему виду Гущина, его довольной и плутоватой улыбке, топорщащимся, как у кота, усам никак нельзя бы предположить, что подтвердились худшие подозрения, скорее, наоборот, радостные чаяния: — Люба встречалась там с Самсоновым.

Катерина так удивилась, что забыла сердиться. Но промолчала, не спросила, откуда Гущину известно. Знала, муж спросит, и он не подвел, принялся выяснять, заикаясь от волнения и обиды, никак не мог уразуметь, чем неизвестный Самсонов отличается от любого другого мужчины. Все одно, получается дом свиданий, и тем самым обида для мужа. «Мужа» Гущин проглотил, прищурился ехидно, но выправился.

— Самсонова я имел неудовольствие знать. Он с нами учился, на другом факультете, ты-то, конечно, запамятовал. Из вечных студентов, жил на пособие, неизвестно какое, в общих затеях участие никогда не принимал. И всегда увлекался политикой, его за это и отчислили, в конце-то концов, а не за «хвосты». Самсонов — красный, с первого взгляда видно, по одной манере носить тужурку. И опасаюсь я, что он Любе в лаборатории какие-нибудь прокламации передавал для товарищей, нет, не скажу, что она знала, поди, втемную использовал бедную девушку, Люба наша сообразительностью не отличается. Что он ей наплел — неизвестно. И всем нам как раз выгодно представить их свидание как любовное, чтобы не выползло что похуже. Как бы это, друг мой Серж, не оскорбляло твое самолюбие супруга.

— Но с чего ты взял, что Люба встречалась именно с Самсоновым? — настаивал Колчин.

— Да уж, взял-с, — отвечал Петр Александрович, а Катерина возмущенно фыркнула:

— Тебе бы романы писать, с такой фантазией. — Но подумала немного, поняла, что для нее это выгодно и не стала дразнить Петю. Друзья вели себя как дети, уж не важно им было, почему Катерина дала ключ от общей лаборатории, а то важно, не вляпались ли в политику. Какая глупость. Но нет, это Сережа демонстрирует дремучую наивность, а Петя дурачит его. Зачем бы ему? Ладно, доживем до следующего дня. Любаша и прокламации — смешно, ничего не скажешь. Петя выручил ее, как нередко выручал раньше, но в детстве он отвлекал внимание отца, а сейчас — мужа. Если Катерина не льстит себе, если, вправду Петя ее любит, зачем предложил устроить их брак с Колчиным? Затем, что в первую очередь, купец, что дело для него важнее — казалось ему, что важнее. А сейчас — не выдерживает. И Катя пожалела и Гущина, и мужа. Оптом.

Гроза миновала. Соня тихонько убирала со стола, Гущин отправился домой. Уязвленный Колчин закрылся в кабинете делить обиду с головой лося, стеклянными глазами поблескивавшей на книжные шкафы вдоль стен. Катя легла и уснула тотчас, крепко, без сновидений.

Их вызвали через два дня, Петра Александровича и Сергея Дмитриевича. Друзья решили признаться, что Люба отравилась в их мастерской — придумать что-либо другое оказалось трудно. Но можно договориться со следователем, чтоб держал это по возможности в секрете от Любиного отца и, соответственно, от Катиного. Гущин уверял, что за небольшую мзду столкуется. Все судейские берут взятки, известно. Они отправились вместе, но Гущина пригласили первым. Следователь показался, если и не вполне дураком, то простоватым недотепой. Соломенные прилизанные волосы с нелепым пробором — скажите, англичанин выискался, безвкусные бачки, старомодный сюртучок: вот и весь Иван Гаврилович Копейкин, долговязый судебный следователь. Он соглашался и мелко кивал, похоже, поверил всему, что говорил Гущин. А тот говорил чистую правду, как не поверить. Да, у Любови Васильевны Терентьевой был роман с Самсоновым. Они Самсонова почти не знали, зато давно и коротко знакомы с Любовью Васильевной. Конечно, у той есть ключи от лаборатории, они почти одна семья. На всякий случай, знаете ли, вдруг кто-то из них ключи потеряет… Да что в этом странного, собирались там, чай пили. Любаше, Любови Васильевне нравилась тишина, дома у нее нет условий, вот, заходила иногда, посидеть в одиночестве. Она же барышня романтическая, стишки сочиняет, требуется уединение. О том, что Любаша вздумает приглашать в их отсутствие сердечного друга, никто не подозревал. Очень, очень неприлично. Катерина Павловна совершенно ни при чем. Она ни за что не позволила бы двоюродной сестре поступить так безнравственно. И вот, пожалуйста, расплата. Отравилась спичками, у барышень такая глупость в голове. Слава Богу, что чувствует себя сносно, что он, Петр Александрович вовремя успел, не растерялся. С отцом пусть сама объясняется, наврет что-нибудь. Но не надо, не стоит говорить о мастерской ее отцу. Тут такая история, родители не должны знать об их деле — ничего противозаконного. Захотелось самостоятельности, вот и задумали собственное дело. Если следователь Иван Гаврилович пойдет навстречу, то они сумеют быть благодарными. Что, если им завтра отобедать вместе? Только Катерину Павловну не следует беспокоить, для нее это такие волнения. Совершенно не представляла, что сестра начнет своевольничать, да еще так двусмысленно, некрасиво. Катерина Павловна молода, неопытна и очень доверчива. Нет, ключи Любаше вручала не она, решили на семейном совете и сообща передали, они же как семья, да, это уже говорил. Петр Александрович и Катерине Павловне и Любаше все равно, что брат, с детства знакомы. А следователь кивал и кивал маленькой гладкой головой и слушал не так, чтоб очень внимательно. Для проформы вызвали, ясное дело. Гущин хотел предупредить Колчина, чтоб тот держался общего плана, следователь не страшен, главное — стоять на своем. А как взятку возьмет, совсем покладистым станет. В чем они виноваты, ни в чем. А что наше сукно за английское продают, то бизнес, не обман, и следователю совсем неинтересно, и упоминать не стоит. Но не успел сказать Сержу и двух слов, только подмигнул, выходя из кабинета — того позвали.