— Что? Хороши намерения — убеждать своего лучшего друга и отца в том, что ты мертв? Питеру должно быть стыдно!

— Кэйт, — тихо сказал мистер Скокк, — несомненно, у Питера были на это веские причины…

Питер натянул поводья, остановил повозку посреди полей, залитых лунным светом, и обернулся к Кэйт и отцу.

— Всей душой я хотел сохранить мою тайну до самого конца. Сожалею, что так огорчил вас. Я хотел избавить вас от боли.

— О чем это ты говоришь? — воскликнула Кэйт.

— Я должен был спасти всю свою жизнь. Я ведь прожил хорошую жизнь, с хорошими людьми. Не скрою, порой я задумывался о возможности возвращения, но никогда не забывал при этом оценивать то, каким я стал. Я давно понял, что важно всему давать определение. Не по своей вине, но вы прибыли слишком поздно. Вы нашли не меня, а того мужчину, которого видите перед собой. А искали двенадцатилетнего Питера, у которого вся жизнь впереди. Могу вас заверить, что память о тех драгоценных днях, которые мне было позволено провести рядом с вами, останется со мной навсегда. Но ваши поиски еще не закончились, вы же не нашли того мальчика. Я хотел избавить вас от болезненного осознания того, что вам придется оставить меня здесь.

Питер взял поводья и прищелкнул языком; лошадь тронулась, и тяжелая повозка двинулась по пустынной дороге.

К тому времени, когда вдали показалось шато де Хьюмиэйр, забрезжил холодный, серый рассвет. Сначала путешественники ошибочно приняли струи дыма за облака, но вскоре почувствовали запах гари. Маркиз де Монферон спрыгнул с повозки и побежал вперед… В имении догорал костер. Тяжелые двери шато были открыты, и дверной проем зиял, как рана. Холл был выпотрошен. То, что не понадобилось грабителям, уже превратилось в пепел.

— Ох, сэр, — вздохнула Ханна, — это слишком жестоко…

Мистер Скокк поднял обгоревшую книгу. Это была книга Вольта по электричеству, которую они привезли из Лондона. Маркиз де Монферон повернулся и пошел, не говоря ни слова.

— Подозреваю, — сказал мистер Скокк, — что маркиз все-таки поедет с нами в Лондон.

Кэйт побежала в холл, посмотреть, цел ли ее рюкзачок. Его нигде не было видно, но она нашла то, что искала в углу за дверью — бутылочку с пенициллином для Луи-Филиппа.

Путешественники осмотрели холл и сделали одно утешительное открытие: грабители забыли взять или не заметили драгоценную люстру. Забравшись на спину лошади, которую держали все остальные, Питер с трудом снял и опустил на пол эту прекрасную вещь, а Ханна завернула ее в занавески.

Тут все услышали, что их зовет маркиз де Монферон. Он стоял на другом конце подъемного моста, не желая заходить в разоренный дом. У него, сказал он, слишком много приятных воспоминаний, связанных с шато де Хьюмиэйр, чтобы портить их жуткими впечатлениями. Случившееся он расценивает как знак, что пришло время порвать с прошлым. Кэйт, Питер и мистер Скокк перешли через мост, чтобы лучше его слышать.

— После того, чему я был свидетелем несколько последних часов, — сказал маркиз, — я убедился, что все, о чем вы говорили, правда. У меня есть предложение к вам. Я буду сопровождать вас и сына в Лондон и постараюсь отладить вашу машину на следующих условиях: если я добьюсь успеха, вы позволите мне вместе с вами отправиться в будущее. Что вы на это скажете?

Кэйт и мистер Скокк обменялись взглядами.

— Считаю, что лучше добраться до дому с аристократом восемнадцатого века, чем не добраться вовсе, — сказала Кэйт.

Мистер Скокк кивнул:

— Согласен.

— Согласна, — добавила Кэйт.

Итак, Кэйт и Ханна, два отца и два сына собрались в трудное обратное путешествие в Лондон. К удивлению Монферона, Луи-Филипп после всего лишь двух доз пенициллина почувствовал себя гораздо лучше, хотя представители двадцать первого века не могли объяснить, как действует это лекарство. И все-таки на ночь решили остановиться в уютной гостинице в деревне Инксент, чтобы Луи-Филипп перед морским путешествием чуть-чуть окреп. После ужина, когда солнце садилось в плодородной долине, оставив Луи-Филиппа отдыхать, все пошли к ручью, где водилась форель. Вскоре Ханна и Кэйт вернулись в гостиницу, чтобы отец с сыном могли поговорить наедине. Простояв над ласково бормочущей водой ручья до темноты, они разговаривали, что-то вспоминали и иногда спорили. Мистер Скокк рассказывал Питеру о его маме, а Питер, в свою очередь, рассказывал о своей жизни. Были и слезы, и смех, а временами и тягостное молчание.

Кэйт проведала Луи-Филиппа, немного посидела с ним, пока он, лежа в кровати, пил бульон. Бульон приготовила жена хозяина гостиницы, которая была так тронута красотой больного, что готова была сделать для него все что угодно.

— Наверное, здорово быть таким красивым, — сказала Кэйт. — Но с другой стороны, пристальное внимание окружающих, должно быть, порой раздражает?

— Вы мне льстите! — ответил Луи-Филипп. — Вы назвали бы меня простаком, если бы увидели моих кузенов.

Кэйт улыбнулась. «Ну и семейка!» — подумала она.

— Вы уже простили Питера? Я видела, что он не решается говорить с вами за ужином…

— Простить его! Этого напыщенного ханжу…

У Кэйт вытянулось лицо.

— О, не говорите так!

Луи-Филипп громко рассмеялся.

— Я вас дразню. Разумеется, я его простил. Он ведь волновался из-за того, что вам грозит опасность. Я это понимаю. Я был виноват… немножко. Если бы Сорель не схватил меня в Монтрейле, я все еще валялся бы в канаве — слишком был слаб, чтобы двигаться! Получается, Сорель спас мне жизнь!

— Знаете, Питер хороший…

Луи-Филипп снова засмеялся и чуть было что-то не сказал, но вовремя остановился.

— Что? — спросила Кэйт. — Продолжайте…

— Сначала я принял Питера за рассудительного, спокойного парня, но теперь вижу, сколько в нем страсти. В его манерах есть что-то такое… Думаю, он по натуре — защитник. Мальчик Питер, должно быть, был в вас влюблен.

Все видели, что мистер Скокк потрясен. Он был в отчаянии, убеждал Питера вернуться с ним и в то же время волновался: а вдруг видение Кэйт правильно и его сын-мальчик уже ждет их в двадцать первом веке? Все это было загадкой, которую никто не мог разгадать. Впрочем, Питер не поддавался уговорам, потому что его отец искал двенадцатилетнего мальчика, а не мужчину, достигшего среднего возраста.

— Вам по другому поводу надо печалиться, мистер Скокк, — не слишком тактично заметила Ханна за завтраком. — При всей учености маркиза де Монферона машина может даже его привести в недоумение, прошу прощения, сэр.

Теперь, когда тайна была раскрыта и гнев Кэйт остыл, она при общении с Питером испытывала некоторую застенчивость. Она тайком поглядывала на него и пыталась увидеть мальчика в мужчине и мужчину в мальчике, зачарованном и переменившемся с течением времени. Кэйт хотелось бы, чтобы ее юный друг увидел, кем он станет, и думала, что ему бы это понравилось.

По дороге в Кале, где они должны были сесть на дуврский пакетбот, Кэйт ухитрилась занять место рядом с Питером.

— Если нам удастся исправить антигравитационную машину, — сказала она ему, — и двенадцатилетнему мальчику удастся вернуться домой, что я должна рассказать ему о вас? И есть ли что-нибудь такое, что вы хотели бы рассказать ему?

Питер расхохотался.

— Честное слово, Кэйт, ну и вопросик! С чего же мне начать…

— У вас есть время. До Кале еще плыть и плыть.

Через две-три мили Питер повернулся к Кэйт и сказал:

— Не знаю, как ты опишешь ему меня — это уж твое дело. Но могу сказать себе, двенадцатилетнему, три вещи. Во-первых, не бывает совершенной жизни, но он гораздо счастливее, чем ему кажется. Многие годы я засыпал, представляя подробные картины жизни, которую потерял. Было очень больно сознавать, что только тогда, когда я уже не жил той жизнью, я понял, как был счастлив. Второе — его папа на самом деле любит его, и он никогда не должен в этом сомневаться. И чем взрослее он будет становиться, тем яснее будет это понимать.