Они, как собаки-ищейки, обследовали все гостиницы, мимо которых проезжали, и в конце концов признали свое поражение. И Питер, и доктор Дайер лелеяли надежду, что по возвращении в Хоторн-Коттедж увидят там ожидающих их Кэйт и мистера Скокка. Но когда Гидеон толкнул дверь в пустой дом, все уже понимали, что им остается только один-единственный путь.

Питер грустно смотрел на Гидеона — Питер не только готовился к еще одной трудной поездке, но и к трудному возвращению домой.

Когда мама Кэйт попросила ее сделать какой-то дополнительный десерт для малышей, Кэйт обрадовалась небольшой отсрочке начала праздника. Улучив момент, она ущипнула себя. Была ли она когда-нибудь более счастливой, чем сейчас? Ушла тревога, которая давила на нее все время с того момента, как она проснулась в зарослях чертополоха в 1763 году. Она — дома! Питер — дома! Все — дома! Она чувствовала себя легкой, как воздух, будто для нее временно был отменен закон тяготения!

Кэйт, мистер Скокк и маркиз де Монферон появились на ферме в субботнее утро. Кэйт уговорила оставить фургон, который они наняли на дороге, ей хотелось пешком дойти до дома. Она подбежала к входной двери и остановилась, не решаясь постучать. Наконец-то она дома! Как она надеялась, что именно мама подойдет к дверям! Кэйт постучала по знакомой двери с растрескавшейся красной краской и услышала шаги, а потом звук отодвигаемой задвижки. Медленно, или, возможно, ей казалось, что медленно, дверь начала открываться. И вот перед Кэйт, жмурясь от яркого солнца, стояла мама.

Миссис Дайер отступила на шаг и прижала руки ко рту, она не могла ни шевельнуться, ни что-нибудь произнести.

— Мам! Это я!

Мама вскрикнула и так крепко прижала к себе Кэйт, что той стало трудно дышать. Внезапно Кэйт высвободилась и посмотрела наверх.

— Что такое? — испугалась миссис Дайер, увидев осунувшееся лицо Кэйт.

— Мы не нашли Питера… Я не все там проверила — это моя вина…

Но мама лишь рассмеялась и, повернувшись, крикнула в холл:

— Питер! И все! Идите посмотрите, кто тут у нас!

Услышав свое имя, Питер высунул голову из кухни и вышел в холл к слепящему дневному свету. Кто-то с развевающимися рыжими волосами бросился к нему, они столкнулись и оба упали на пол.

— Ты вернулся! — крикнула Кэйт. — И ты снова маленький!

— Что-о-о? — возмутился Питер.

— Не обращай внимания, — засмеялась Кэйт. — Потом все объясню. И смотри — здесь и твой папа!

В тот день царило такое ликование, что никто из присутствовавших никогда этого не забудет. Когда Кэйт, мистер Скокк и ошеломленный маркиз де Монферон вошли в полную людей кухню фермы, раздались крики приветствий, всяческие возгласы и вздохи; все обнимались, безостановочно говорили, выкрикивали вопросы, подбрасывали кое-кого в воздух, приплясывали, плакали и смеялись.

К кухонному столу, чтобы его удлинить, приставили стол на козлах, за которым должны были поместиться все до одного. Этот длинный стол был уставлен едой, и вокруг, плечом к плечу, уселись все. Почти все они помогали готовить этот импровизированный ланч. Конечно, Милли до этого еще не доросла, а маркиз де Монферон и инспектор Уилер, который вместе с сержантом Чадвиком сопровождал антигравитационную машину и ее пассажиров от Хоторн-Коттеджа, доказали свою несостоятельность на кухне. Так что полисмен и аристократ из восемнадцатого века во время всеобщей суеты уселись на лестнице, забыв, что сидят на дороге у домочадцев, и получали большое удовольствие, расспрашивая друг друга, каждый о другом времени. Сэм прилип к Кэйт. Миган, которая прибежала, как только ей позвонили, получив обратно свой драгоценный мобильник, ни на минуту не отходила от подруги.

— Знаешь, — сказал доктор Дайер на ухо Кэйт, — если можно было бы измерить температуру счастья, то термометр зашкалило бы.

Шестнадцать человек плюс один золотистый лабрадор собрались вокруг кухонного стола за праздничным ланчем: доктор Дайер, Скокки, доктор Пирретти, Миган, аристократ из восемнадцатого века и два английских полисмена. Все раскраснелись от жары, возбуждения и шампанского. Это был, как сказал Сэм, самый удивительный праздник. Это был обед века! На что его старшая сестра ответила, что, приняв во внимание присутствие маркиза де Монферона и то, откуда они прибыли, это обед веков! Было произнесено множество тостов. Питер поднял бокал за Гидеона Сеймура, который был так добр к нему, пока он жил в 1763 году, а Кэйт подняла бокал за маркиза де Монферона, который исправил антигравитационную машину. Когда встал мистер Скокк, все тоже встали.

— За Гидеона Сеймура! За маркиза де Монферона!

Монферон в благодарность поклонился. Он сидел во главе стола, с одной стороны рядом с ним была доктор Пирретти, с другой — инспектор Уилер. Маркиз все еще был в костюме восемнадцатого века, и его наряд, так же как и рост, привлекал всеобщее внимание. В середине обеда маленькая Милли оказалась под столом, где сначала обследовала пряжки элегантных, с каблуками, туфель маркиза, а потом забралась к маркизу на колени и, сидя на таком удобном месте, поглаживала золотую вышивку на его манжетах и ползала пальчиком по вышитым на жилете розам. Маркиз мало ел и, извинившись, встал из-за стола и начал обследовать кухню… Он позволил себе только один вопрос. Когда миссис Дайер включила свет, он посмотрел на нее и спросил:

— Электричество?

Миссис Дайер кивнула, а по лицу маркиза расплылась широченная улыбка, и он предложил тост:

— За прогресс!

Питер сидел между своими родителями. Его мама опустила голову на голову сына, а папа обнял их обоих. Ошеломительное чувство утраты, которое мистер Скокк испытывал всего лишь несколько часов назад, сменилось радостью от возникшей возможности доказать сыну, какой он на самом деле отец. Сердце его было переполнено чувствами, и он едва сдерживал слезы. Когда папа смотрел ему в лицо, Питер все думал: а которое лицо тот видит? Мистер Скокк уже рассказал Питеру, как он гордится тем мужчиной, которым Питер стал (или может стать?). И, несмотря на радость и отчаянное желание узнать больше о загадочном себе в будущем, сознание Питера будоражил неприятный вопрос — вопрос о своей личности и о том, как папа мог оставить его в 1792 году, пусть и взрослого. Но во время такого праздника нельзя было об этом расспрашивать.

— Кто знает, какая жизнь тебе предначертана, — неожиданно сказал сыну мистер Скокк, — но в одном я уверен: в тебе есть то, что делает тебя лучше меня. Мне столько нужно тебе сказать… Но для этого найдется время, когда мы все успокоимся и обо всем поразмыслим. Теперь мы всегда будем вместе…

Питер внимательно посмотрел на папу — сейчас он уже не сомневался в его чувствах.

Кэйт тоже сидела между своими родителями. Она поймала взгляд Питера и стала обмахиваться салфеткой. Питер задышал как собака с высунутым языком. Оба рассмеялись. Как хорошо было снова видеть друг друга. Но то ли ему кажется, то ли Кэйт и на самом деле выглядит немного странно? Как любимая майка, много раз побывавшая в стиральной машине…

Миган смотрела на фотографии, которые Кэйт сделала ее мобильником на дуврском пакетботе. Она протянула руку мимо мистера Дайера и коснулась Кэйт, чтобы привлечь ее внимание.

— Ты говоришь, что сделала только один снимок, Кэйт!

— Мне было некогда заниматься фотографиями!

— Но здесь только большие белые паруса и море!

— Нет, — сказала Кэйт, — посмотри внимательно, там еще мужчина в костюме восемнадцатого века.

— Я никого не вижу…

— Дай-ка мне, я тебе покажу… — сказала Кэйт.

Кэйт уставилась на крохотную картинку. На ней должен был быть взрослый Питер Скокк, смотрящий на море, — Кэйт была в этом уверена. Она приблизила мобильник к глазам и повернула его под другим углом. Все верно. Он там был! Не очень четкий, но был… Но потом Кэйт глянула еще раз — и уже не увидела его. Что, скажите на милость, происходит? Какое-то странное чувство заставило ее быстро протянуть телефон подруге.