Клавдия взяла узелок из рук мальчика, развернула на дубовом столе. В узелке лежала только что испеченная хала; ее горячий, вызывающий слюнки запах теперь заглушал все остальные запахи комнаты.

Янкель, по прежнему глядя себе под ноги, проговорил:

— Грoши, тата сказал, какие он брал у вас, послезавтра он возвратит. Сказал: извиняйте, послезавтра обязательно будут.

— Ну добре, скажи мамке спасибо за халу.

Клавдия вышла в сени и через минуту вернулась с высоким гляком.

— А теперь давай твой подарок отведаем. Тебе, Янкель, молоко наше пить дозволяют?

Мальчик хотел было ответить, как вдруг на полатях громко и страшно застонал во сне Иван Высатинский.

— Чур меня, чур! — приподнявшись на локте, но не открывая глаз, крикнул он на всю хату, так, что Янкель невольно ахнул и, моргая, вытаращился на Ивана.

— Все деду небылицы снятся, — сказала Клавдия. — Не обращай внимания, Янкель. Садись-ка лучше к столу, а я пойду позову Михася.

— Ну, хлопцы, — сказала Клавдия, поднимаясь из-за стола. — Мне надо опять за работу. Теперь давайте во двор!

— Мамка, — Михась кулаком вытер пухлые губы, сделал жалобное лицо. — Расскажи сказку про русалку, которая в князя влюбилась!

— Я же сто раз рассказывала, — женщина, вернувшись к высокой скамейке, снова взялась за прялку. — Мне надо работать.

— Мамка, Янкель не слышал!

В это время в сенях послышались чьи-то шаги; затем в дверях показалась статная фигура Иосифа Высатинского. Облокотившись о косяк двери, Иосиф обвел жену и мальчишек веселыми, с хитринкой, глазами. Взгляд его остановился на госте.

— Здоров, угрюмый, — подмигнул он и, подойдя к печке, открыл заслонку; железякой принялся помешивать угольки.

Янкель, пунцовый до мочек ушей, беспокойно глядел на свои коленки. Ему показалось, что хитро подмигнувший ему Иосиф прекрасно знает о том, что подглядел он вечером на Янку Купала за старинным бродом возле омета.

Тем вечером Янкель, тщетно пытавшийся разыскать запропастившегося куда-то теленка, дошел до Волчьих Оврагов, над которыми в красной туманной дымке садилось солнце. Так никого и не обнаружив, он, уставший от бесплодных блужданий, решил возвращаться домой. Однако для полной очистки совести он не вернулся к идущему вдоль еврейского кладбища большаку, а, делая крюк, добрался до того места, где встречались смешанный лес с сосновым, и между ними направился к старинному броду.

Вечер был душным; нагретые за день деревья пахли свежестью древесины; сквозь их корявые руки, рассеянные лиственным абажуром, мелькали осколки заката; верхушки огромных сосен алели отблесками зари.

Наконец, в просвете между деревьями показалось поле. Мальчик спустился в заросший паречкой овражек, обрамляющий эту сторону леса, и уже собирался выбраться на другую сторону, как вдруг прямо перед собой услышал приглушенные стоны.

Янкель, испуганный и удивленный, нырнул в кусты; затем осторожно выглянул.

Шагах в десяти от него, скрытая от поля полуразвалившимся ометом, уронив в солому руки и голову, стояла на коленях совершенно голая Клавдия Высатинская; одежда ее была кучей накидана рядом. Потное, с закрытыми глазами, лицо женщины, обращенное в его сторону, показалось сейчас мальчику отталкивающим и злобным. Такой же нагой, как жена, Иосиф стоял за ней, опустив ей на бока руки; дыша тяжело, прижимался и прижимался к ее приподнятому бесстыже заду… Они занимались тем же, чем в открытую занимались лошади, коровы и овцы, как будто пытались им подражать, однако в этой игре людей было что-то загадочное и страшное…

Янкель, впервые в жизни видевший то, что он видел, то торопливо нырял головой в кусты, то снова, не в силах побороть какой-то бурлящей и темной силы, выглядывал из-за ветвей. Сердце его билось в груди отчаянным боем. Выпорхнувшие неизвестно откуда бабочки — белые, синие, пурпурные с осыпанными золоченной пыльцою крылышками — кружились над его головою цветною взволнованной тучей…

— Ну маманя, расскажи! — Михась, вечный нытик и попрошайка, все еще продолжал скулить, все просил о какой-то не нужной никому сказке.

— Да расскажи ты им, работа твоя никуда не денется, — Иосиф закрыл заслонку, поднялся. Уже выходя из комнаты, опять весело, заговорщически подмигнул гостю. ( “Знает, знает!” — совсем растерявшись, подумал Янкель.)

— Ну добре, добре, — вздохнула, поднимаясь и возвращаясь к столу, Клавдия. — Одно условие: чтобы потом мне до ужина не мешали. Итак, — голос ее вдруг стал таинственным, как у произносящей заклинание ведьмы, — слушайте. Однажды, давным-давно, красавец литовский князь, проезжая мимо речки Ужени, остановился в нашем лесу на ночлег…

И в это самое время частыми оглушительными хлопками послышались выстрелы. Женщина, оборвав свою сказку, вздрогнула, в ужасе схватилась за голову; потом лица Клавдии, маленького Михася и спящего на полатях деда Ивана исчезли; в комнату с треском и скрипом полезли со всех сторон ветви кустов и деревьев…

Яков открыл глаза и увидел бегущую на него дорогу.

Генерал НКВД Яков Шейнис открыл глаза, вопросительно посмотрел на шофера. Он уже понял, что задремал в машине, однако не мог сказать, приснились ли ему или же прозвучали в реальности перебившие сказку выстрелы. Освобожденная Белоруссия поднималась со всех сторон зеленеющими холмами, величественно и безмолвно плыла навстречу; на горизонте руины литовского замка царапали редкие облака.

Оглядевшись по сторонам и никого не увидев, Яков спросил:

— Стреляли или мне показалось?

— Стреляли, — шофер, приземистый лысый поляк лет сорока пяти, пальцем показал на дорогу. — Там, впереди где-то.

— Прибавь-ко газу.

Через минуту они догнали хвост растянувшейся по дороге роты. Солдаты были оживлены, в кабину “виллиса” залетали обрывки хохота.

Яков приказал шоферу остановиться; высунувшись из машины, обратился к ближайшим ему солдатам:

— Кто здесь стрелял?

Сразу несколько веселых, красных от смеха лиц повернулось к нему.

— Медведицу пугнули, товарищ генерал.

— Какую еще медведицу? Кто здесь главный?

К “виллису” уже подбегал дебелый пожилой старшина.

— Старшина Казилин, товарищ генерал.

— Объясните, что здесь происходит, — выходя из машины, приказал Яков.

— Тут вот какое дело, товарищ генерал. — В тоне старшины чувствовалось то же нескрываемое веселье, что прыгало и в глазах солдат. — Вчера около Тасницовки медведица с медвежонком дорогу переходили, прям перед нами, — а мы как раз обедать присели. Перешли они, значит, дорогу, в лес уже направлялись, а тут рядовой Малой (старшина кивнул головой на белобрысого солдата лет девятнадцати) возьми да и окликни звереныша. Показывает ему сгущенку, льет себе на язык: гляди, мол, как вкусно. Медвежонок остановился и смотрит так с любопытством, — подойти, однако ж, боится. А Малой сам навстречу ему идет с этой чертовой банкой, манит: иди, дескать, я и тебя угощу! Потом поставил сгущенку возле дороги, а сам отошел, чтобы зверь не пугался (на свое счастье отошел!). Ну а медвежонок не выдержал, любопытство его одолело, пошел осторожно так к банке, а сам то на нее, то на нас поглядывает. Мы все даже есть перестали, следим, подойдет он к сгущенке нашей или не подойдет. И вот, когда он уже в двух шагах был, — как вдруг бабахнет у него под ногами, и — земля вверх… Все только и успели в траву попадать. А когда поднялись, глядим: там, где звереныш стоял, только воронка виднеется. Никто и не думал, что мины здесь… Медведица, та в чащу бросилась, орет дурным голосом. Уже потом мы видели, когда уходили, как она вокруг воронки той ходит и, верите ли, будто бы плачет… Ну а сегодня уже, вот только что, Малой отправился по своей великой нужде, — тут лицо старшины расплылось в улыбке, — за те вон кусты, а через минуту как выскочит: штаны на ходу натягивает, орет, как оглашенный. А за ним… — не докончив фразы, Казилин расхохотался. Но Яков и не думал смеяться, и старшина, осекшись, перешел на серьезный тон: — Видно, она за нами всю ночь шла, товарищ генерал. Может, решила, что мы ее медвежонка сгубили, или не понимает куда, он исчез, ищет…