— А затем отец мой умер, — сказал он под конец, — а мать во второй раз вышла замуж.

У Кэролайн уже вертелся на языке следующий вопрос, но на сей раз она задавать его не спешила. Позади нее зевнула за столом Мэри — и встала.

— Может быть, вы… — Кэролайн замолкла, а потом начала снова: — Вы, наверное, скоро уедете домой.

— На следующей неделе.

— Но вы же придете к нам еще раз? — Она коснулась его руки. — Обещайте, что непременно придете.

Колин был вежлив и уклончив.

— Ну да, почему бы и нет.

Но Кэролайн была настойчива:

— Нет, я серьезно, это очень важно.

Мэри уже шла в их сторону; Роберт тоже поднялся из-за стола. Кэролайн понизила голос до шепота:

— Я не могу спуститься вниз по лестнице.

Мэри остановилась было с ними рядом, но, услыхав шепот Кэролайн, прошла чуть дальше, к книжному шкафу, и взяла с полки журнал.

— У меня такое впечатление, что нам пора, — обернулась она в их сторону.

Колин с благодарностью кивнул ей и попытался встать, но Кэролайн схватила его за руку и тихо сказала:

— Я вообще не могу выйти из дома.

Роберт подошел к Мэри, встал возле шкафа, и они принялись вдвоем разглядывать большую фотографию. Она взяла ее в руки. Человек стоит на балконе и курит. Фотография была зернистая и нечеткая, снимок явно сделали с большого расстояния и увеличивали многократно. Он позволил ей несколько секунд подержать фото, потом взял его у нее из рук и поставил обратно на полку.

Колин и Кэролайн встали, Роберт отворил дверь и включил свет над лестницей. Колин и Мэри поблагодарили Роберта и Кэролайн за гостеприимство. Роберт объяснил Мэри, как добраться до гостиницы.

— Не забудьте… — сказала Колину Кэролайн, но остальных ее слов он не расслышал, потому что Роберт закрыл дверь.

Спустившись по первому лестничному пролету, они услышали позади резкий звук, похожий, как позже говорила Мэри, на звук падения какого-то предмета или пощечины. Они спустились по лестнице вниз, пересекли маленький дворик и вышли на неосвещенную улицу.

— Ну, — сказал Колин, — и куда теперь?

В течение следующих четырех дней Колин и Мэри выходили из гостиницы только для того, чтобы, перейдя через оживленную улицу, занять столик в кафе-понтоне, до которого солнце добиралось на два часа раньше, чем до их собственного балкона. Ели они теперь исключительно в гостинице, в тесной столовой, где не только накрахмаленные скатерти, но и сама еда была в желтых и зеленых пятнах — от цветных витражных стекол в окнах. Прочие постояльцы оказались людьми любезными и любопытными, они вежливо подавались в сторону соседского столика, чтобы поделиться наблюдениями о не слишком известных храмах, о запрестольном образе работы некоего своенравного художника, принадлежавшего к известной школе, о ресторанчике, в который ходят только местные.

Всю дорогу от квартиры Роберта до гостиницы они прошли, держась за руки; и уснули в одной постели. Проснувшись, они с удивлением обнаружили, что лежат обнявшись. Секс удивил их еще того пуще, потому что такого мощного, всеобъемлющего удовольствия, таких острых, едва ли не болезненных приступов возбуждения они оба не помнили — как выяснилось позже, в вечернем разговоре на балконе, — со времен семилетней давности, когда они только-только познакомились. Неужели они и правда так легко об этом забыли? На все про все ушло меньше десяти минут. Они долго лежали лицом к лицу, удивленные и взволнованные. Они вместе отправились в ванную. Хихикая, стояли под душем и намыливали друг друга. Тщательно вымывшись и надушившись, они вернулись в постель и занимались сексом до середины дня. Голод погнал их вниз, в крохотную столовую, где от серьезных разговоров соседей-постояльцев они принялись хихикать, как парочка школьников. Они съели на двоих три основных блюда и выпили три литра вина. Они держались — поверх стола — за руки и говорили о родителях и о детстве так, словно только что познакомились. Прочие постояльцы бросали на них одобрительные взгляды. По прошествии трех с половиной часов они вернулись к своей постели и обнаружили на ней свежие простыни и наволочки. Лаская друг друга, они уснули, а когда, ближе к вечеру, проснулись, короткое потрясающее утреннее чудо случилось еще раз. Они опять искупались вдвоем, на сей раз без мыла, и слушали как зачарованные мужчину, который на противоположной стороне двора тоже мылся в душе и пел свою арию: «Mann und Weib, Weib und Mann». Им в номер принесли на подносе аперитивы; на серебряном блюдечке тонко нарезанные дольки лимона, в серебряном ведерке кучкой навалены кубики льда. Поднос они вынесли на балкон, где, прислонившись к окантованной геранями стене, они, затягиваясь косячком, стали смотреть на закат и на прохожих.

Таким образом, с минимальными вариациями, и устоялся распорядок на ближайшие три дня. Они смотрели через канал на большой собор, они время от времени упоминали название ресторана, который дома рекомендовали им друзья, в полуденном пекле им приходила на память тенистая прохлада некой маленькой улочки, проложенной вдоль заброшенного канала, но сколько-нибудь серьезных попыток выбраться из гостиницы они не предпринимали. На второй день, ближе к вечеру, они даже оделись для вылазки в город, но тут же рухнули обратно на кровать, стягивая друг с друга одежду и хохоча над тем, насколько они все-таки безнадежны. Они до поздней ночи засиживались на балконе с несколькими бутылками вина, в свете неоновой вывески, которая заглушала свет звезд, и снова говорили о детстве, время от времени выкапывая в памяти то, чего раньше не помнили, формулируя на ходу теории о прошлом и о памяти как таковой; каждый давал другому волю говорить хоть целый час — не перебивая. Это был праздник, посвященный взаимопониманию и тому факту, что, несмотря на столь долгое знакомство, они по-прежнему в состоянии вызвать друг в друге такую страсть. Они поздравляли друг друга. Они удивлялись этой страсти и описывали ее; сейчас она значила больше, чем семь лет тому назад. Они вспоминали всех своих друзей, женатые и неженатые пары; подобной полнотой любовного чувства похвастаться не мог никто. Они не обсуждали своей ночевки у Роберта и Кэролайн. Если об этом вообще заходила речь, то разве что вскользь: «Когда мы шли от Роберта, я подумал…» или «Я смотрела на звезды с того балкона…»

Потом они начали говорить об оргазмах и о том, испытывают ли мужчины и женщины одни и те же ощущения — или же совершенно различные; совершенно различные, согласились они, но не является ли это различие культурно обусловленным? Колин сказал, что он довольно долго завидовал женским оргазмам и что ему случалось испытывать ноющее ощущение пустоты, похожее на желание, где-то между мошонкой и анусом; ему казалось, что это хотя бы отчасти может быть похоже на женское желание. Мэри описала, а потом оба они осмеяли один эксперимент, о котором она прочитала в газете и целью которого было ответить на этот самый вопрос: испытывают ли мужчины и женщины одно и то же. Добровольцам, мужчинам и женщинам, выдали список из двухсот фраз, прилагательных и наречий, и попросили выделить десять пунктов, которые в наибольшей степени подошли бы для того, чтобы описать испытанные каждым из них оргазмы. Второй группе предложили взглянуть на результаты и определить пол каждого из добровольцев, а поскольку правильных ответов было примерно столько же, сколько неправильных, был сделан вывод, что мужчины и женщины испытывают одинаковые ощущения. Логичнейшим образом они перекинулись на политические аспекты полового вопроса и стали говорить, уже в который раз, о патриархате, который, по словам Мэри, представляет собой наиболее действенный и всеобщий организационный принцип, формирующий как социальные институты, так и отдельные человеческие судьбы. Колин ответил на это своим обычным тезисом о том, что классовое господство — вещь куда более фундаментальная. Мэри покачала головой, но даже и спор этот велся ради того, чтобы найти общую почву.