— Все? воскликнулъ Орликъ нетерпѣливо.

— Постой, покуда все… это вчера… Ну, вотъ остался этотъ странничекъ у атамана… у нея на верху; накормила она его и оставила тамъ у себя. Меня сомнѣніе взяло — чудно это. Лазалъ я три раза на лѣстницу послушать, что они втроемъ говорятъ… да вотъ, дьяволъ, кажинный разъ, какъ ты полѣзешь, а она завоетъ волкомъ.

— Кто?

— Да лѣстница, дьяволъ, скрипитъ! Какъ заскрипитъ, Устя ко мнѣ: тебѣ, князь, чего надо?… Тьфу! да и только. Ну, скажешь что пустое ей въ отвѣтъ и пойдешь назадъ, не слыхамши ничего. Ночевалъ старый у меня въ кухнѣ… Я сталъ съ нимъ бесѣдовать пробовать… ломается и изъ себя корчитъ богомола. Вишь, онъ изъ Кіева, отъ святыхъ мѣстъ… Я его ну спрашивать о Кіевѣ, будто не знаю ничего. А я же вѣдь три года тамъ выжилъ. Ну, вотъ и стали мы: я спрашивать, а онъ брехать! Я спрошу, а онъ брехъ да брехъ — гдѣ пещеры, гдѣ лавра, гдѣ Подолъ, гдѣ Днѣпръ-рѣка, да какіе храмы… Что ни слово — несетъ околесную. Хорошо, ладно… стало быть не богомолъ. Ну, вотъ я ночь и не спалъ совсѣмъ. Надумалъ я, хоть тресни, а узнаю, что за оборотень. Вотъ съ часъ тому мѣста… атаманъ вышелъ со двора и пошелъ на гору… А зачѣмъ? А?

— Зачѣмъ? Не знаю. Сказывай, отозвался Орликъ.

. — На горѣ мѣшокъ съ деньгами зарылъ онъ передъ битвой и по сію пору не отрывалъ еще. Теперь собрался. Стало нужно. А почему нужно?

— Ну, ну, говори.

— Вотъ ушелъ атаманъ, а они двое, барчукъ и странничекъ, сидятъ на верху, въ горницѣ. Я на лѣстницу тихо, тихо… Ползъ я ползъ, почитай, ей-ей, ровно часъ времени, чтобъ она, дьяволъ, опять не завыла… Ну, все-таки скрипнула разъ, окаянная; да они видно не слыхали. Влѣзъ я, къ двери, ухомъ къ дырѣ и слушать… Ну, и слушалъ… По сю пору сердце въ нутрѣ трясется. Николи въ жизни такого не бывало, есаулъ.

— Да что услыхалъ-то? Ну! — закричалъ Орликъ.

— Бѣжать они собрались… Вотъ что!..

— Капралъ съ деньщикомъ?

— Дьяволъ ихъ уноси! Да Устя-то съ ними, вотъ что, эсаулъ. Устя съ ними сбирается! Они это промежъ себя говорили; да я и смекаю, что это правда. Она кой-что у меня спрятанное вчера еще потребовала. Да вотъ за деньгами на гору пошла… Понялъ?

Орликъ перемѣнился въ лицѣ, провелъ рукой по глазамъ и, будто зашатавшись на ногахъ, сѣлъ на скамью.

— Вотъ я къ тебѣ и бросился, какъ угорѣлый. Бѣда. Помоги, эсаулъ. Да скорѣе, родной. Могутъ сейчасъ вотъ уйти.

— Нѣтъ. Нечему тутъ помогать. На то ея воля, глухо проговорилъ Орликъ. Я это порѣшилъ, а то бы нешто сталъ я недѣлю ждать. Я, Ефремычъ, порѣшилъ за эту недѣлю, если Устя уйдетъ за нимъ — покончить съ собой!..

— Что ты? Что ты? Очумѣлъ, что-ли? вскрикнулъ Ефремычъ.

— Что я ей?.. Отецъ, братъ, командиръ, что-ль, какой. Ея воля. Полюбился ей капралъ, хочетъ она за нимъ въ городъ уходить и эту песью жизнь бросить… ну, что-жь! Таланъ ей да счастье! Господь съ ней!.. Я изъ зависти грѣшить не стану. Я же звалъ сто разъ уходить эдакъ, бросивши вашу братію. А теперь не со мной — такъ мнѣ злобить? Нѣтъ! Во мнѣ честь тоже есть… Я вѣдь не изъ холоповъ уродился!.. А вотъ себя теперь покончу.

— Пожалѣй Устю. За что же ей пропадать, горячо произнесъ Ефремычъ, не ради насъ, такъ ради ея самой. Вотъ я что… Аль души въ тебѣ нѣтъ. За что ей плети-то да Сибирь видѣть.

— Онъ ее защититъ въ городѣ. Будетъ любовницей, такъ будетъ въ шелку ходить, а не будетъ на помостѣ голая у палача въ рукахъ кричать.

— Они ее предадутъ въ намѣстническое правленіе и казнятъ.

— Ты говоришь. А я, напротивъ, сказываю…

— Они сами говорили.

Орликъ взглянулъ на Ефремыча такими глазами, что дядька всталъ съ мѣста.

— Да ты же не понялъ, эсаулъ; въ томъ-то вся и сила. Они двое смѣялись да радовались, что атаманъ-дѣвица влюбилась, спасаетъ его отъ смерти у насъ, да и сама-то за нимъ увязывается бѣжать.

— Они говорили?

— Капралъ говорилъ. Какъ въ городъ, то сейчасъ красотку въ острогъ. И сраму не будетъ, а слава одна. Сказать, молъ, въ городѣ, что умысломъ дѣвкѣ въ полонъ отдался, да изъ нея любовницу сдѣлалъ и привелъ въ городъ, чтобы за служивыхъ убитыхъ она отвѣтъ на площадѣ дала.

— Это онъ говорилъ?! вскрикнулъ Орликъ, подымаясь съ мѣста.

— Говорилъ старому. А тотъ помалкивалъ или смѣялся. Такія ли, говорилъ, у тебя красавицы въ городѣ.

— У кого? У стараго-то красавицы. Что ты путаешь.

— Нѣтъ, у молодого. Онъ — его дядька, вишь. И теперь сюда пришелъ изъ любви провѣдать, что онъ, живъ ди…

Орликъ молчалъ и наконецъ вымолвилъ глухо:

— Побожися, Ефремычъ.

— Въ чемъ тебѣ побожиться?

— Побожися, что капралъ грозился Устю въ городѣ предать.

— Вотъ тебѣ Христосъ Богъ. Подохнуть мнѣ сейчасъ, коли я вру… Да за этимъ я и побѣжалъ, что мнѣ не денегъ и не атамана жаль… Атаманомъ ты у насъ будешь и почище Усти поведешь все… а жалко мнѣ дѣвку горемычную; въ западню лѣзетъ, на плети и каторгу… Вотъ что, эсаулъ!

— Разумѣешь ли ты, Ефремычъ, что вся сила въ этомъ. Предастъ ее капралъ или облюбитъ… Таланъ свой она найдетъ въ городѣ у него въ любовницахъ, или погибель свою. Вотъ что мнѣ надо вѣрно знать. Говорилъ онъ о предательствѣ? Вѣрно?

— Охъ, Господи Іисусе… Что ты съ нимъ будешь дѣлать! Оглохъ человѣкъ! воскликнулъ Ефремычъ. — Да вѣдь я своими ушами то слышалъ и обмеръ.

— Побожися. Слышалъ? Вѣрно? Ухо не обмануло?

— Разрази меня Мати Божья! Разъ пятокъ онъ грозился на всѣ лады, какъ въ городъ, то въ острогъ, да еще какъ похвастаютъ оба въ городѣ, что привели, молъ, атамана-дѣвку Устинью, а не Устина.

— Ладно! выговорилъ вдругъ Орликъ съ силой и будто выросъ на цѣлую голову. Врешь, капралъ! Врешь, барчукъ крупичатый! Теперь у меня руки развязаны и совѣсть чиста. Не себя, а тебя — кончать!.. Орликъ уговорился съ Ефремычемъ подробно обо всемъ и три раза объяснилъ, что дядька долженъ сдѣлать тотчасъ. Ефремычъ побѣжалъ обрадованный…

Вѣсть, переданная эсаулу, была наполовину правдой, наполовину Ефремычъ прибавилъ свое собственное измышленіе.

Въ Устиномъ Ярѣ появился старикъ, назвавшійся богомольцемъ отъ святыхъ мѣстъ, и объяснилъ, что онъ путемъ на Камышинъ сбился съ дороги и случайно попалъ въ поселокъ.

Въ дѣйствительности, это былъ старый пѣстунъ, дядька Засѣцкаго, 60-ти лѣтній Захаръ Терентьичъ, который, выходивъ барчука, обожалъ его и былъ равно любимъ своимъ питомцемъ, любимъ и старыми господами.

Неожиданная командировка его барчука на разбойное гнѣздо съ ума свела Терентьича. Но помѣшать онъ, конечно, дѣлу не могъ. Просился онъ у своего Сашеньки съ нимъ въ походъ въ качествѣ его деньщика, но Засѣцкій отказался наотрѣзъ, такъ какъ капралу казалось срамнымъ дѣломъ таскать за собой няньку.

Къ тому же Терентьичъ увѣрялъ, что если барчукъ возьметъ его, то бѣды ужъ никакой не будетъ. Ужъ онъ «своего барина не проморгаетъ» — недаромъ выходилъ. Это-то именно и не понравилось его барину. А между тѣмъ не разъ теперь въ плѣну поминалъ Засѣцкій своего добраго и осторожнаго дядьку. Будь Терентьичъ съ нимъ, онъ бы не далъ ему попасться такъ простодушно въ ловушку Орлика.

Но старикъ дядька, отпустивъ питомца въ походъ и оставшись въ городѣ, лишился сна и пищи… Прошла недѣля, и Терентьичъ, взваливъ котомку за плечи, двинулся по слѣдамъ команды.

— Ужъ тамъ не прогонитъ отъ себя! разсуждалъ дядька.

Итти по слѣдамъ капрала было немудрено. Высылка команды на разбойниковъ была дѣломъ не зауряднымъ, и народъ во всей округѣ, въ селахъ и на дорогахъ, не мало шумѣлъ и галдѣлъ послѣ прохода солдатъ.

Всюду, гдѣ разспрашивалъ Терентьичъ о командѣ, ему послѣдній мальчуганъ могъ сказать, когда прошли царевы воины и куда направились, гдѣ должны быть по расчету времени, и какъ ихъ настигнуть.

Только верстъ за пятьдесятъ отъ Устинова Яра, по низовью, началась такая глушь вдоль Волги, что Терентьичъ нигдѣ не могъ «словить языка» и разузнать, гдѣ прошла команда, и какъ ему искать ее.

И на послѣднихъ десяткахъ верстъ старикъ проплуталъ пятеро сутокъ. Наконецъ, однажды, онъ встрѣтилъ двухъ своихъ… Но что онъ узналъ отъ нихъ? Команда уничтожена, а его «Сашенька» угодилъ живьемъ въ лапы разбойниковъ.