Въ ту же ночь отчаянные вопли всполошили весь поселокъ. Привыкли устинцы и самъ атаманъ слышать иногда крики среди ночи, когда подерутся двое и полѣзутъ на ножи, но все-таки на этотъ разъ многіе повскакали съ просонья на улицу; самъ атаманъ проснулся и сѣлъ на кровати.

— Петрынь? Его будто голосъ! подумала Устя.

Дѣйствительно, вопилъ на весь поселокъ никто иной, какъ Петрынь.

Долго въ эту ночь лукавый малый не смыкалъ глазъ отъ сумятицы на душѣ, отъ дурныхъ предчувствій, отъ боязни того обстоятельства, что атаманъ не повѣрилъ его сказкѣ объ ограбленіи храма и пребываніи въ острогѣ. Петрыня мучилъ вопросъ, что будетъ съ нимъ, что дѣлать ему: оставаться ему нѣсколько дней въ Устиномъ Ярѣ или тотчасъ бѣжать отъ бѣды въ тотъ же Саратовъ. Онъ явился теперь въ надеждѣ провести еще ловчѣе атамана и шайку, чтобы исполнить затѣмъ молодцоватѣе свою ехидную, давно задуманную месть.

— А коли бѣжать тотчасъ — не то ужъ будетъ, думалось ему. Однако послѣ колебаній Петрынь все-таки порѣшилъ на умѣ встать и тотчасъ же, выйдя изъ хаты, бѣжать изъ Яра, не дожидаясь утра.

— Если Малина за мной приставленъ тайкомъ отъ атамана сторожить меня — избави Богъ.

Эта мысль остановила его, и въ этомъ волненіи ему не спалось; къ тому же рядомъ съ нимъ все вздыхалъ и охалъ часто раненый Ванька Лысый.

Вдругъ среди ночи Петрыню почудилось, что кто то пробрался мимо окна его хаты, будто ползкомъ по землѣ. Онъ прислушался и различилъ осторожный шорохъ за дверьми. Кто станетъ соблюдать эту осторожность съ доброю цѣлью? невольно подумалось Петрыню. Или же просто предчувствіе повѣяло ему холодомъ на сердце!.. Такъ или иначе, но Петрынь вскочилъ со своей лавки и среди темноты горницы переползъ въ уголъ за печку.

Дверь тотчасъ же отворилась, кто-то просунулся въ горницу и замеръ, прислушиваясь… По особому сиповатому и свистящему дыханію, Петрынь отгадалъ сразу, кто явился среди ночи въ хату; клейменый каторжникъ, одинъ, дышалъ и сопѣлъ съ этимъ присвистомъ въ рваныя ноздри.

Петрынь затрясся всѣмъ тѣломъ, прижимаясь въ углѣ хаты.

— Атаманъ прислалъ умертвить! подумалъ онъ.

Малина тихо двинулся и началъ шарить въ темнотѣ…

Лежащій Ванька Лысый попалъ ему подъ руки, и онъ умышленно ткнулъ его… Лысый простоналъ и повернулся.

Малина, очевидно, узналъ голосъ раненаго и двинулся дальше… Руки его попали на скамью, съ которой соскочилъ Петрынь.

— Ахъ, дьяволъ, теплая!.. громко выговорилъ Малина и шагнулъ на средину горницы, будто готовый ловить бѣглеца. Въ ту же минуту онъ выскочилъ вонъ изъ горницы, сообразивъ, что Петрынь на дорогѣ около хаты. Парень, полумертвый отъ страха, не зналъ, что дѣлать; зубы его стучали, какъ отъ холода, а между тѣмъ потъ выступилъ на лбу.

— Что дѣлать? будто не онъ самъ думалъ, а около его уха все спрашивалъ кто-то посторонній. Понявъ, что каторжникъ снова вернется съ улицы въ хату и накроетъ его въ углѣ,- онъ, обождавъ мгновенье, перешелъ къ двери и прислушался; въ нѣсколькихъ шагахъ, за плетнемъ, слышался гнусливый голосъ Малины.

— Щенокъ поганый, почуялъ и удралъ изъ подъ носу! Ахъ, щенокъ!

Петрынь рѣшился и, надѣясь, что Малина не увидитъ его за кустами и плетнемъ, — выскочилъ на улицу и пустился бѣжать. Не примѣтить бы, конечно, сибирному бѣгущаго среди ночи, да еще и босикомъ, но на бѣду Петрыня, выскочивъ опрометью, онъ спугнулъ у самаго порога спавшую курицу. Птица шаркнула изъ своей ямки, бросилась и закудахтала, какъ если бы ее рѣзали… Малина кинулся къ хатѣ и увидѣлъ среди кустовъ мчащуюся фигуру парня. Не стерпѣлъ неудачи звѣрь и заоралъ дико, бросаясь со всѣхъ ногъ въ догонку.

— А-а, лядащій, почуялъ! Врешь… И я блохой прыгать умѣю.

И оба полетѣли по поселку… Малина машистыми шагами и прыжками началъ настигать парня, а Петрынь сталъ на бѣгу орать съ отчаянья на весь Устинъ Яръ.

Оставалось шаговъ десять каторжнику, чтобы совсѣмъ настигнуть парня и съ маху — какъ онъ хотѣлъ теперь отъ злобы — всадить ему въ спину длинный и отточенный ножъ, который онъ стиснулъ въ кулакѣ.

Но на счастье Петрыня, уже слышавшаго на бѣгу сиповатое дыханіе каторжника за самой спиной, — вдругъ что-то грузно шлепнулось объ землю и покатилось за нимъ, зашуршавъ по дорогѣ. Малина кувырнулся и съ ругательствами не сразу поднялся на ноги. Это спасло Петрыня.

Споткнувшись на что-то въ темнотѣ, Малина ударился грудью объ пенекъ и расшибся такъ, что другой бы не сразу и на ноги всталъ, а полежалъ бы, да поохалъ съ полчаса на землѣ.

Однако каторжникъ не продолжалъ своей травли, а остановился и засопѣлъ сильнѣе и отъ ушиба, и отъ досады.

— Добро, поскудный, до завтрева; ты не изъ журавлей — въ небо не улетишь, забормоталъ онъ и двинулся назадъ по направленію къ своей хибаркѣ, которая была въ другой сторонѣ.

Петрынь, ошалѣвшій, уже не чуя за собой погони и понявшій, что Малина кувырнулся со всего маху, — все-таки бѣжалъ, какъ заяцъ, къ дому атамана и съ перепуга еще раза два визгливо прооралъ среди ночного безмолвья и сна.

— Ишь, заливается! Кукуреку-у-у! разсмѣялся Малина, уже медленно шагая назадъ домой, саженяхъ въ двухъ-стахъ отъ парня.

Когда Петрынь прибѣжалъ къ крыльцу атамана, Ефремычъ былъ уже на ногахъ.

— Чего орешь, полуночникъ?

Петрынь проскочилъ мимо старика въ кухню и заперся и засовъ. Затѣмъ въ темнотѣ онъ повалилъ что-то, и грохотъ поднялъ на ноги и старую Однозубу, которая съ-просонья нчала вопить:

— Ай, пожаръ; ай, горимъ; ай, Мати Божья; ай, свѣтики, помогите…

Ефремычъ ругался и ломился въ запертую дверь, такъ какъ ему съ-просонья показалась штука Петрыня обидною. Петрынь хрипѣлъ и не могъ духъ перевести и все двигался и елозилъ въ темнотѣ, зацѣпляя за все и роняя на полъ то одно, то другое.

Наконецъ атаманъ появился внизу.

— Отворяй сейчасъ, Петрынь! раздался его строгій приказъ, и Петрынь, найдя съ трудомъ засовъ, отворилъ дверь.

— Ой, навожденье, Господи Іисусе, помилуй. Крестная сила, оборони! вопила Однозуба.

— Молчи, старый чортъ! крикнулъ атаманъ; огня давай!

Скоро освѣтилась кухня, но не скоро объяснилъ Петрынь въ чемъ дѣло, такъ какъ онъ началъ съ того, что повалился Устѣ въ ноги, моля о пощадѣ.

— Зачѣмъ подослалъ окаяннаго? Что я тебѣ сдѣлалъ? Лучше изъ своихъ рукъ убей! молился Петрынь, заливаясь слезами. — Отпусти меня на свободу; я уйду и во вѣки ты обо мнѣ не услышишь.

Наконецъ, унявъ Петрыня и заставивъ себѣ все объяснить какъ слѣдуетъ, Устя насупилась:

— Ладно, завтра разсужу самовольничанье Малины; а теперь иди, ложись на ночь у лѣстницы.

Петрынь, обрадованный, поднялся за атаманомъ наверхъ и легъ въ первой горницѣ на полу.

— Стало, атаманъ не гнѣвается! думалъ онъ; сибирный самъ надумалъ. Но зачѣмъ? чего ему нужно? деньги, полагалъ, найдутся на мнѣ.

На утро Орликъ, по порученью атамана, призвалъ каторжника и строжайше приказалъ ему выкинуть баловство изъ головы и не смѣть трогать Петрыня.

— Что онъ тебѣ? сказалъ эсаулъ. — Ограбить, что-ль, хотѣлъ.

— Чего у него грабить? отозвался ухмыляясь Малина;- у него одни портки, да и тѣ на меня не влѣзутъ. А онъ Іуда, онъ насъ продалъ; вотъ что мнѣ.

— Это не твоя забота; атаманъ свѣдаетъ измѣну, самъ разсудитъ.

Малина небрежно обѣщалъ «щенка» не трогать, а развѣ такъ только поучить малость, чтобы не баловался и не оралъ по ночамъ.

Однако этому обѣщанью сибирнаго — не убивать Петрыня, атаманъ и эсаулъ настолько мало довѣрялись, что Петрынь былъ оставленъ въ домѣ Усти. Трусливый парень боялся теперь отойти даже на нѣсколько саженъ отъ крыльца. Когда Однозуба попросила его въ сумерки помочь ей дотащить бѣлье до рѣчки, то Петрынь замахалъ руками.

— Господь съ тобой! наскочитъ Малина — и аминь!

— Со мной не тронетъ, не посмѣетъ, заявила Ордунья; небось.

— Должно быть, не посмѣетъ? Что ты ему?

— Тронетъ тебя, я атаману доложу, глупый.