Друзья разстались. Почти съ грустью простилась Устя съ острожнымъ пріятелемъ.
Живо, молодцомъ, а не дѣвицей долетѣла Устя домой, скача по полсотни верстъ въ день и ночуя въ степи, гдѣ случится.
Но не радостенъ былъ ея пріѣздъ; домъ былъ заколоченъ досками. Слѣзла казачка съ коня у крыльца родимаго жилища, да и сѣла тутъ на землю, положивъ голову на руки… она поняла, почуяла.
Собралась вокругъ нея кучка своихъ станичниковъ и не сразу признала Устю въ мужскомъ платьѣ; отъ нихъ узнала она то, что почуяла сердцемъ.
Отецъ Ѳеодоръ, тихо пролежавъ въ забытьѣ, скончался, будто заснулъ, чрезъ недѣли двѣ послѣ ея арестованія. Устя была сирота, одна на свѣтѣ, подъ судомъ, бѣглянка изъ острога и безъ пристанища, безъ хлѣба.
Придя въ себя, Устя тихо пошла прямо на станичное кладбище и, упавъ около свѣжей могилы священника, долго лежала безъ памяти.
Въ сумерки пришелъ станичный старшина, увелъ дѣвушку къ себѣ, накормилъ, а жена его уложила ее спать…
Дѣвушка была сама не своя… Все въ ней было будто смято, избито, надорвано, а съ глубины души подымалась и росла, будто какая буря, гроза… Это злоба подымалась на все: на судьбу злую, на людей, на весь міръ Божій. Она лежала не двигаясь и открывъ сверкавшіе глаза, а между тѣмъ будто не вполнѣ сознавала окружающее и все, съ ней случившееся.
Наконецъ усталость взяла верхъ, и она заснула…
На утро старшина позвалъ дѣвушку къ себѣ на бесѣду и объяснилъ ей, что она не можетъ оставаться на станицѣ, что ее опять возьмутъ, опять увезутъ въ острогъ и еще хуже и строже судить будутъ. Добрый человѣкъ передалъ ей около ста рублей, найденныхъ въ вещахъ покойнаго священника, и посовѣтовалъ бѣжать. Куда? — Да куда глаза глядятъ!
Устя молча взяла деньги, молча сѣла опять на своего краденаго коня и тихо выѣхала изъ станицы. Многіе видѣли ряженаго молодого казака, провожали глазами, вздыхали, но никто не спросилъ, куда горемыка отправляется; вѣстимо, куда глаза глядятъ, отъ людей на всѣ четыре стороны. И очутилась красавица-казачка тамъ, гдѣ всѣ судьбой обойденные сходились со всѣхъ краевъ — на Волгѣ.
Много наслушалась она всякихъ разсказовъ пріятеля Стеньки о житьѣ-бытьѣ на низовьѣ и о понизовой вольницѣ, голытьбѣ-сволокѣ всесвѣтной. Недолго плутала казачка верхомъ по пустыннымъ мѣстамъ. Однажды, ввечеру, налетѣли на проѣзжаго молодого казака двое душегубовъ, но парень, назвавшись бѣжавшимъ съ родной стороны донцемъ Устиномъ, самъ отдался имъ въ руки и велѣлъ себя вести къ атаману — охотникомъ поступить въ шайку.
Ничего казакъ о себѣ сказать и пояснить не желалъ, но атаманъ, богатырь лѣтъ подъ пятьдесятъ, по имени Тарасъ, не сталъ и пытать парня-охотника, а принялъ въ число своихъ молодцовъ-головорѣзовъ. Но человѣкъ бывалый и много видѣвшій на вѣку — Тарасъ тотчасъ понялъ, что за человѣкъ вновь поступившій охотникъ. Съ перваго же дня Устинъ поселился въ хатѣ самого атамана и съ нимъ рядомъ за столъ сѣлъ ужинать, вмѣстѣ съ эсауломъ Гвоздемъ и съ сыномъ атамана Петромъ, или Петрынемъ, какъ его звалъ отецъ.
— Устинъ, такъ Устинъ, парень, такъ и парень! Что намъ? сказалъ атаманъ Тарасъ и никому не повѣдалъ своей догадки.
Полгода прошло, и время будто взяло свое.
Устя повеселѣла и живо привыкла къ мужскому обороту рѣчи и безъ ошибки говорила: «я сказалъ, я видѣлъ, я думалъ»…
XXV
Молодецъ Устя сталъ не хуже другихъ молодцовъ, а въ двухъ битвахъ при разбоѣ показалъ себѣ удалѣе многихъ. Во второй битвѣ при разгромѣ расшивы на Волгѣ даже наскочилъ подъ шашку и былъ раненъ въ голову: но за время болѣзни, лѣченія отъ раны, много новаго опять пережилося. Атаманъ Тарасъ, человѣкъ удивительный, совсѣмъ непонятный для всѣхъ, даже и для умной Усти, загадочный и темный человѣкъ, ухаживалъ за раненымъ, какъ мать родная, не отходя ни на шагъ, и наконецъ однажды объявился:
— Устя, что намъ таиться… заговорилъ онъ ласково: — давай все выложимъ, какъ на ладони. Я помѣщикъ, дворянинъ изъ-подъ Курска; ушелъ изъ-за убійства, во гнѣвѣ, своей жены и ребенка, прижитаго не со мной, а съ моимъ же холопомъ крѣпостнымъ; здѣсь я опять прижилъ сына Петра отъ вольной жонки, которая давно померла, и вотъ двадцать лѣтъ живу съ Петрынемъ и атаманствую на Волгѣ, на Камѣ, на Бѣлой и Чусовой и гдѣ придется. Разъ были мы съ Петрынькой и въ острогѣ казанскомъ, да ушли, какъ водится… и опять загуляли. Скажи и ты. Видишь, я тебѣ не чужой человѣкъ, люблю тебя, ровно какъ сына родного.
— Мнѣ сказаться, откуда я пришелъ и что натворилъ — нельзя! отвѣчала Устя.
— Малое дитя, неразумное, да неужто же ты мнишь, что мнѣ глаза ты отвела своей одеждой? Я съ перваго дня зналъ и видѣлъ, что ты не парень, а дѣвица, да и красавица-дѣвица. И Петрынь тоже давно это знаетъ, но положили мы молчать и другихъ молодцовъ въ оборонѣ держать — тебѣ же въ помощь. Хочешь за парня прослыть, ну, и пускай.
Устя удивилась; она думала, что никто ея тайны не разгадалъ.
— Разумница ты удивительная, сказалъ Тарасъ, — видно, на всякаго мудреца много еще простоты. Ты вотъ что птица-тетеревъ или бакланъ: уткнетъ голову въ мохъ или въ камышъ, зажмурится и думаетъ, что и его не видно. Наши молодцы, вѣстимо, не догадались, имъ не до того; сказываютъ только и дивятся, что ты парень худощавъ, съ малыми руками да ногами. И порѣшили они, что ты дворянскаго происхожденія.
Устя созналась, конечно, во всемъ и подробно, искренно разсказала атаману всю свою злую судьбу.
— Бываетъ и хуже, родная, рѣшилъ Тарасъ:- моя судьба хуже. Каково было мнѣ убить жену, убить неповиннаго младенца, бросить помѣстье и крѣпостныхъ людей, и довольную, сытую и веселую жизнь и итти въ разбойники; а не могъ себя обуздать, не могъ стерпѣть. Молодъ былъ, да и жену крѣпко любилъ; а она меня промѣняла на моего же доѣзжачаго, на псаря, только за то, что онъ смазливъ былъ да пѣсни хорошо пѣлъ ей. А ребенка малаго погубилъ ужъ не во гнѣвъ на него. Чѣмъ онъ повиненъ! А нельзя было иначе: не оставайся послѣ моего уходу незаконный наслѣдникъ, холопье отродье, да съ моимъ именемъ дворянскимъ, да владѣльцемъ всего моего имущества, когда у меня братъ родной и племянники законные были. О правдѣ людской надо было подумать. Ну, теперь они владѣютъ моимъ имуществомъ и поженились, и расплодились… и меня лихомъ поминаютъ, какъ убійцу, осрамившаго ихъ родъ… Да и все такъ на свѣтѣ.
Бесѣда эта Тараса съ Устей глубоко врѣзалась въ память ея. Цѣлый день и послѣдующіе атаманъ искренно пробесѣдовалъ съ дѣвушкой, разсказывая многое о себѣ, разспрашивая и ее о подробностяхъ ея жизни. И онъ первый заронилъ въ душу Усти диковинную мысль о ней же самой, объ ея прошломъ. Узнавъ все о дѣвушкѣ, Тарасъ сказалъ задумчиво:
— Поминай добромъ и молися за душу сердечнаго попа… А что ты не его, а этого молодца-кабардинца дочь — въ этомъ я самъ руку отрубить дамъ. Ты, поди, одна на всю станицу этого не знала.
И Устя сразу вспомнила многое, и это многое теперь стало ясно ей и подтверждало подозрѣніе умнаго атамана Тараса. И ей меньше жаль стало своей станицы на Дону: казачество ей, стало быть, — чужое! Ея отецъ Богъ вѣсть гдѣ и даже вѣры иной, нехристіанской, а вернулся въ свою, мухамедову.
— Стало быть, здѣсь на Волгѣ и коротать жизнь! подумала она. Атаманъ Тарасъ, хоть и пожилой, шибко полюбился Устѣ, послѣ того какъ оба исповѣдали, каждый свое: всю жизнь, невзгоды, горе и бѣды, даже всѣ помыслы свои тайные, все, что кому мило и дорого было, все, что не по сердцу на свѣтѣ, все, что грезится въ темномъ будущемъ.
Прежде часто Устя думала, что Тарасъ куда добрый да умный человѣкъ, теперь же она совсѣмъ уже иначе на него глядѣла, будто на близкаго человѣка, родного, но не такъ, какъ когда-то на священника или на Темира; скорѣе ужъ такъ, какъ однажды въ степи на Стеньку, который, собой играя, помогъ ей бѣжать изъ острога, а потомъ добылъ коня и велѣлъ спасаться, только прося изъ милости его не забывать. Но къ Стенькѣ у нея на мгновеніе при разставаніи только въ степи шевельнулось какое-то чудное и незнакомое ей дотолѣ чувство и тотчасъ же исчезло… А теперь то же самое хорошее чувство шевелилось и сказывалось все чаще да больше. Это была какая-то новая дружба съ Тарасомъ. Она ни словомъ не заикнулась объ этомъ съ атаманомъ, но ей чудилось однако, что лицо ея и глаза говорятъ ему объ этомъ ежечасно, помимо ея воли… А Тарасъ будто знаетъ и видитъ все… и будто онъ ждетъ чего-то, чтобы заговорить съ ней объ этой ихъ «новой дружбѣ», но все повернулось иначе. Незадача, несчастье и лихая доля Устѣ видно ужъ были написаны на роду.
