— Только сейчас в ретроспективе вам кажется, что вы чувствовали приближение трагедии, — сказал он. — Вы слишком импульсивны и непосредственны для того, чтобы обладать, если так можно выразиться, даром внутреннего прозрения. Интуиция — дитя интроспекции, а вы, совершенно определенно, не одарены последней.

Я подумал, не стоит ли выступить с опровержением, но для этого мне следовало заглянуть в толковый словарь, чтобы понять смысл некоторых слов, и от спора пришлось отказаться.

Верит он или нет, но весь четверг и всю пятницу меня одолевали дурные предчувствия. В доме из бурого известняка не происходило ничего такого, что могло бы их оправдать. Все было как обычно, если не считать графина с апельсиновым соком, выскользнувшего из рук Фрица и разбившегося об пол. Вульф ни на йоту не отступал от своего расписания. Он нянчился с орхидеями, читал, пил пиво, заполняя промежутки приемами пищи. Было еще несколько телефонных звонков по поводу письма в «Таймс», но ни один из них недостоин специального упоминания.

Правда, в четверг игра в покер не состоялась. Сол работал где-то в Нью-Джерси, и дело задержало его за полночь. Тем не менее я нашел себе занятие вне дома. Скула моя выглядела почти нормально, и Лили позволила мне затащить ее на стадион, где «Метс» разгромили «Кабз». Самое приятное во всей игре заключалось в том, что она закончилась рано, и мы еще успели потанцевать в «Черчилле». Большую часть утра пятницы я работал над корреспонденцией Вульфа, включая отсылку ежемесячного чека одному из его кузенов в Черногорию и составление банковского баланса. Самым захватывающим событием дня оказалась стрижка, мой парикмахер Чарли болтал о том, почему частные автомобили не следует допускать на Манхэттен.

В пятницу вечером Лили и я отправились поужинать к «Рустерману»; это была компенсация за то, что я затащил ее накануне на стадион. Вообще-то я ничего не имел против, так как телятина в вине оказалась вполне приличной, лишь немногим уступая стряпне Фрица. Мне казалось, что я прекрасно скрываю свое беспокойство, но, очевидно, следовало постараться сильнее.

— Тебя гложет какая-то мысль, любовь моя, — заявила Лили и, потянувшись через стол, положила ладонь на мою руку, глядя своими темно-голубыми глазами прямо в мои зрачки. — Не хочешь ли сказать старому доброму доктору Роуэн, что тебя беспокоит?

— Я бы сказал, да говорить нечего, — объяснил я с унылой ухмылкой. У меня какое-то странное чувство… предчувствие относительно «Газетт».

После этого я поделился с ней сведениями о событиях последних двух дней, включая объявление в «Таймс», которое она, оказывается, видела. Когда я закончил, она внесла свой вклад, поведав мне о Кэролайн Хаверхилл, с которой встречалась несколько раз по делам благотворительности.

— Дама постоянно готова взять на себя ответственность, — одобрительно сказала Лили. — Во всех советах, где мы вместе работали, она постоянно оказывалась председателем. Принятие решений — ее стихия; Я думала, не кончится ли дело тем, что Кэролайн в один прекрасный день возглавит «Газетт». В этом предположении я особенно укрепилась, познакомившись с ее мужем.

— Мне кажется, что ее свекровь думает точно так же, — вставил я. — Или по крайней мере ей хотелось бы, чтобы так было.

После десерта Лили предложила пойти в «Черчилл» немного потанцевать, но я уговорил ее отказаться от этой идеи.

— Не верю своим ушам, Эскамильо, — сказала Лили, употребив прозвище, которым наградила меня несколько лет назад, после того как я хитростью спас ее от несколько возбужденного быка на зеленом пастбище[14]. — Неужели тебе не известно, что только женщины отказываются от предложений, ссылаясь на головную боль? Не могу припомнить случая, чтобы ты отказывался потанцевать, во всяком случае со мной. Ты меня потряс.

Вопрос был разрешен после того, как я железно пообещал, не пытаясь сбежать под каким-либо предлогом, протанцевать с ней весь вечер следующей пятницы. Проводив Лили до дверей ее дома, я вернулся к ожидающему такси и в одиннадцать тридцать уже был в особняке из бурого известняка.

Вульф восседал на своем месте в кабинете с полупустым стаканом пива и кроссвордом из лондонской «Санди таймс».

— Кто-нибудь звонил? — поинтересовался я.

— Нет, — буркнул он, подняв взгляд и тут же вернувшись к кроссворду.

— Сожалею, что приходится вас отвлекать. Я знаю, насколько высоко вы цените свои маленькие развлечения.

Он бросил на меня грозный взгляд и начал что-то говорить, но тут же замолчал, уставившись на дверь. Я обернулся и узрел Фрица.

— Прошу меня извинить, — начал тот, — но произошло нечто важное. Вам захотелось бы это узнать.

— Да? — бросил Вульф.

— Я был у себя и слушал по радио новости. Один из тех, кто приходил к нам в связи с газетой, умер.

— Боже, видимо, кто-то пришил Макларена, — сказал я.

— Нет, Арчи, — Фриц был очень бледен. — Это леди. Миссис Хаверхилл. Она убила себя. Из пистолета.

— Что-о-о? — взревел Вульф.

— Самоубийство, — ответил Фриц. — Так сказали в новостях. В ее кабинете в помещении редакции.

— Исключено. — Вульф выпятил подбородок и затряс головой, категорически отметая такую возможность.

— Что вы имеете в виду? — спросил я. — Мне известно, вы часто не верите средствам информации, но не хотите же вы сказать, что на радио все выдумали?

— Самоубийство этой женщины я отношу к событиям невозможным. Она была убита. Вы знаете это, и я это знаю.

— Пожалуйста, объясните, почему вы так решили.

— Арчи, я предлагаю вам немного раскинуть мозгами, как бы трудно это для вас ни было. — Он отбросил кроссворд, поднялся на ноги и двинулся к дверям.

— Вы думаете, это все? Отправляетесь спать? Без дальнейших пояснений? Без ничего?

Одна седьмая тонны задержалась у дверей.

— А что вы предлагаете? Женщина мертва. Завтра у нас будет достаточно времени для дискуссий. Спокойной ночи.

— Рад, что вы не принимаете это близко к сердцу, — сказал я ему в спину. — Больше всего я не переношу истерик. Благодарю небеса… — Конец фразы повис в воздухе, потому что я остался без аудитории. Раздался стук двери и шум лифта, возносящего своего пассажира на второй этаж.

На следующее утро в субботу будильник, заверещав, прервал мой сон на самом интересном месте. Я возлежал под деревом на поросшем травкой холме, рядом со мной лежала нимфа с роскошными каштановыми волосами. Нимфа собиралась что-то прошептать мне на ухо, но в этот момент взвыла сирена. Выругавшись, я одним точным ударом заставил будильник умолкнуть. Только поднявшись на ноги и сделав несколько шагов, я вспомнил вечернее сообщение Фрица и снова выругался.

Я продолжал словесные изыски вплоть до прихода на кухню, где меня ожидали лепешки, сосиски, английские маффины, апельсиновый сок, дымящийся кофейник и свежий номер «Нью-Йорк Таймс». Материал о самоубийстве Хэрриет Хаверхилл был помещен на первой полосе, хотя статья оказалась короткой — возможно, из-за того, что тело было обнаружено незадолго до сдачи номера в печать.

Я прочитал статью трижды и сделал зарубки в памяти по следующим пунктам: Хэрриет Хаверхилл, семидесяти двух лет, была найдена мертвой в своем кабинете в семь сорок вечера; обнаружил тело охранник, совершавший обычный обход; единственное огнестрельное ранение находилось на правом виске; в ее правой руке был зажат автоматический пистолет тридцать второго калибра; предсмертной записки найдено не было; большую часть дня она провела, встречаясь по отдельности с основными акционерами «Газетт»; в числе посетителей был газетный магнат Макларен; на всех встречах предположительно обсуждалось намерение Макларена добавить «Газетт» к своей коллекции изданий; «источники, близкие к миссис Хаверхилл» сообщали, что весь день она пребывала в прекрасном расположении духа.

Я перечитал статью еще раз и прикончил завтрак. Фриц все это время не сводил с меня глаз.