— А этот тоже будет здесь торчать? — спросил гость, кивнув в мою сторону.

— Мистер Гудвин присутствует на всех дискуссиях, происходящих в этом помещении, — сказал Вульф. — Все, что вы говорите мне, вы можете сказать и ему. Если вы считаете, что ваша информация слишком конфиденциальна для его ушей, то меня она тоже не интересует.

Макларен обежал взглядом помещение и спокойно спросил:

— Где у вас тут «жучки»?

— Их здесь нет, сэр, — ответил Вульф. — Даю вам слово чести. В этом доме нет ни единого магнитофона, правда, мистер Гудвин ведет стенографическую запись. Если вы возражаете, то он не будет делать записей, хотя это не имеет никакого значения, поскольку мистер Гудвин способен по памяти дословно воспроизвести многочасовую беседу.

Макларен, бросив на меня короткий, проницательный взгляд, сосредоточил все свое внимание на Вульфе.

— Хорошо, — начал он. — Что касается письма опубликованного в «Таймс», то я могу за него привлечь вас к судебной ответственности.

— Это не принесет вам никакой пользы. Там нет ни одного слова, дающего основание для судебного преследования. И вам это прекрасно известно.

— Не уверен, — произнес Макларен с обезоруживающий улыбкой. — Но так или иначе пришел я не для юридических дискуссий. Я хочу знать, что вы затеяли.

— Я хотел задать вам точно такой вопрос, — пропыхтел Вульф.

— Полагаю, что это совершенно очевидно. Вы читаете газеты и смотрите телевизор. Кроме того, вы сами говорили об этом в вашем объявлении. Я хочу получить «Нью-Йорк газетт». Здесь нет никакой тайны.

— И насколько вам удалось приблизиться к достижению цели?

— Я не намерен в данный момент обсуждать этот вопрос, — ответил Макларен с холодной ухмылкой. — Хотя опыт подсказывает, что я обычно добиваюсь того, чего желаю. Не стоит делать ставки против меня.

— Не буду, конечно, — сказал Вульф. — В случае успеха, который, по-моему, пока нельзя гарантировать, как вы планируете изменить лицо газеты?

— Я не обязан отвечать, но отвечу: «Газетт» останется точно такой, как сейчас.

— Вздор! — бросил Вульф.

Я ожидал со стороны Макларена взрыва, но вместо этого он одарил Вульфа улыбкой.

— По правде говоря, я вижу одно изменение, — произнес он, поглаживая подбородок. — Меня осенило только что. Почему бы вам не стать постоянным обозревателем «Газетт» — три материала в неделю… Как?

— Еще одна порция вздора!

— Вовсе нет, — сказал Макларен. — Вы можете писать о чем угодно, все что пожелаете. Естественно, ваши статьи будут распространяться через агентства по всей стране. Здесь, в Нью-Йорке, мы начнем раскручивать вас как сумасшедшие, — продолжал он, поведя рукой. — Реклама на ТВ, по радио, щиты на улицах: «Ниро Вульф — только в «Нью-Йорк газетт»!». Ежедневно вас будут читать миллионы. И..

— Достаточно, — выпалил Вульф, поднимая ладонь. — Вам не видать моего имени в своих платежных ведомостях, сэр. Кстати, если бы я стал писать, то посвятил бы свою первую статью вашему разоблачению, сэр, и демонстрации того, что представляют собой ваши газеты.

— Но это же прекрасно! — радостно воскликнул Макларен. Ход беседы занимал меня все сильнее. — Какая реклама для меня, — продолжил шотландец. — Для вас. Для «Газетт». Называйте сумму вашего жалованья.

Вульф горделиво приподнялся в кресле и произнес:

— Сэр, достаточно. Прекратим эту комедию. Мы попусту отнимаем время друг у друга.

— Но почему вам так не нравятся мои газеты? — спросил Макларен, наклоняясь вперед и положив руки на подлокотники кресла.

— Перестаньте, сэр. Ответ вам прекрасно известен. Они являют собой пример журналистики наихудшего образца.

— Читатели восьми стран не согласятся с вами, сказал Макларен. Он все еще улыбался, но подбородок его воинственно выдвинулся вперед. — Общий ежедневный тираж газет, входящих в организацию Макларена, превышает семь миллионов экземпляров. В мире нет ни одной издательской группы, которая могла бы похвастать таким тиражом. А многим из них принадлежит большее число газет, чем мне. Я знаю, чего хочет публика, и тиражи это доказывают.

— Это доказывает лишь то, что публика или по крайней мере часть ее желает видеть полногрудых дам в дезабилье и читать статьи на три страницы о похождениях и грехах теле- и кинотусовки, — сухо заметил Вульф.

Макларен, проигнорировав слова Вульфа, продолжил атаку:

— Что же касается вашего замечания о том, что мы ни разу не получили Пулитцеровской премии, то вам должно быть прекрасно известно: премия каждый год присуждается одним и тем же газетам. Не имеет значения, какой материал они представляют.

— Разве не может быть так, что эти газеты постоянно работают лучше остальных? — негромко спросил Вульф.

— А… — отмахнулся Макларен. — Все дело в том, что я не вхожу в группу издателей и редакторов, объединенных старинной дружбой и раздающих награды один другому. Мы не получали Пулитцеровских премий как по этой, так и по иной, более фундаментальной причине. Мы ни разу не выдвигали своих материалов на конкурс. Я не испытываю никакого почтения к этим премиям и неоднократно заявлял об этом публично.

Вульф прикрыл глаза и произнес:

— Мистер Макларен, пока вы еще не контролируете «Газетт». В противном случае вас бы здесь не было. Сомневаюсь, что вам вообще удастся приобрести это издание.

Макларен было задумался, но тут же расслабился и заявил с ухмылкой:

— Ничего вы не знаете, а просто ловите рыбку в мутной воде. Это уловка — и достаточно очевидная, — чтобы выведать, какая доля акций переходит ко мне. Не сомневаюсь, что она наняла вас для этого.

— Она?

— Бросьте, Вульф. Не изображайте из себя инженю. Наивность вам не к лицу. Мне известно, что Хэрриет Хаверхилл посещала вас сегодня. Не важно, как я об этом узнал. Будь я проклят, если предстану обнаженным перед своими врагами.

— «Генрих Восьмой», — заметил Вульф.

— Рад, что вы на ты с Шекспиром, — одобрительно сказал Макларен. — Конец третьего акта. Бедный глупый кардинал Вулси обращается к своему слуге Кромвелю. Итак, я не намерен повторять ошибку Вулси. Желаю вам спокойной ночи, сэр, — сказал он, поднимаясь с кресла. — Кроме того, хотел бы, чтобы вы подумали о предложении стать нашим обозревателем. Это была бы прекрасная находка для нас обоих.

Вульф бросил на него сердитый взгляд, но все же промолчал.

Я проводил гостя до выхода и придерживал дверь открытой, пока он спускался вниз к «линкольну», в котором Джордж, видимо, все еще зализывал свои раны.

— Легендарная личность становится все легендарнее, — сказал я, вернувшись в кабинет. — Вначале «Шестьдесят минут», и вот уже известный всей стране обозреватель. Теперь вам надо появиться в шоу Джони Карсона, и новых вершин для штурма не останется. Вперед, Йакокка!

— Сделайте же что-нибудь со своим лицом, — проворчал он. — Вы похожи на трущобного скандалиста.

Я совсем забыл про свою щеку, и теперь направился наверх, чтобы привести ее в порядок.

— Арчи! — остановил он меня.

— Да, сэр.

— Вам приходилось раньше вступать в схватки?

— Так точно, сэр!

— Ну и как?

— Эта оказалась короче предыдущих, — ответил я, стараясь выглядеть в меру скромным. — Я силен потому, что правильно питаюсь, хорошо сплю и имею чистые помыслы.

Он попытался изобразить скептицизм, но выдал себя тем, что складки на его щеках углубились, а это означало довольную улыбку. Я решил, что сейчас он скажет: «Удовлетворительно». Однако Вульф взял себя в руки и потянулся за книгой.

— Спокойной ночи, — сказал я и поднялся в спальню. Увидев свое отражение в зеркале, я понял, что вид мой не способствует поднятию духа. Я промыл рану, заклеил ее пластырем и рухнул в постель. Как моя голова коснулась подушки — я уже не успел почувствовать.

В последующие два дня я нервничал и не находил себе места, однако позже, когда я рассказал Вульфу о своем беспокойстве, тот пожал плечами.