Мы наконецъ начинаемъ свой спускъ, извиваясь зигзагами среди котловинъ и провальевъ; надъ головами нашими торчатъ будто толпы уродливыхъ истукановъ сѣрые капризно изломанные утесы; можно вообразить себѣ, что это окаменѣлые бѣсы, когда-то населявшіе эту страну безплодія и ужаса. Какой-нибудь странный геологическій катаклизмъ дѣйствительно долженъ былъ разразиться здѣсь въ до-историческія времена, чтобы такъ изуродовать каждую гору, каждый камень, и придать этой счастливой южной мѣстности видъ проклятой Богомъ страны…

Жутко дѣлается среди этого молчанія и безжизненности. Ни одного жилья ни вблизи, ни вдали. Ни одного прохожаго, ни одного верхового не встрѣчается по дорогѣ. Только кое-гдѣ на днѣ круглыхъ провальевъ, гдѣ темнокоричневая плодоносная земля расчищена какъ гуменный токъ, видишь издали безшумно работающаго черногорца съ своею бабою. Въ этихъ каменныхъ коробкахъ, разсѣянныхъ рѣдкими пятнышками среди наваленныхъ другъ на друга сѣрыхъ известняковъ, зрѣетъ рожь, полегшая отъ обильныхъ дождей, кукуруза, овесъ… За Дубовикою мѣстность дѣлается немного зеленѣе. Изрѣдка даже какой-нибудь тощій лѣсовъ сбѣгаетъ по крутымъ сватамъ въ пропасть; по остаткамъ кустарниковъ и уцѣлѣвшимъ кое-гдѣ чахлымъ деревцамъ можно думать, что голыя горы Черногоріи были когда-нибудь всѣ покрыты лѣсами. Сколько ни ѣдемъ мы, куда ни поворачиваемъ, а бѣлая часовня владыки Радо не перестаетъ свѣтиться намъ съ своей заоблачной вершины, отовсюду видная, будто вооруженное знамя орла-народа, оберегающее его землю. Ловчинъ, одинъ здѣсь сколько-нибудь обросшій курчавою шерстью лѣса, не выпускаетъ насъ изъ своихъ властительныхъ сѣней. Горы, по которымъ мы спускаемся, кажутся только ступенями его, и теперь намъ понятно, почему въ глазахъ черногорца онъ считается своего рода царственной горой Черногоріи…

Цетинская долина также въ сущности распростерта у ногъ Ловчина. Она открылась намъ съ высоты широкою котловиною, испещренною разноцвѣтными полями хлѣбовъ и красными кровлями своихъ домиковъ: Скадрское озеро видно теперь какъ разъ, надъ нею, за узенькимъ хребтомъ горъ. Скоро мы спустились и въ самую долину. Она кругомъ обставлена кольцомъ деревенекъ и хуторковъ, прислонившихся къ окружающимъ ее скаламъ. Вотъ наконецъ и цѣль нашей поѣздки — Цетинье, старая столица черногорскихъ владыкъ.

Цетинье совсѣмъ деревня, хотя и величается столицею княжества. Низенькіе одноэтажные домики, плохо сложенные, плохо смазанные, тянутся вдоль улицъ, соединенныхъ переулочками и составляющихъ весь городъ. Если и попадаются кое-гдѣ двухъэтажные дома, то и они смотрятъ совсѣмъ просто, совсѣмъ по деревенски. Изъ коляски своей я вижу сразу весь этотъ скромный маленькій городовъ. Въ Сербіи любое село больше его. Лавокъ въ Цетиньѣ очень мало, и то больше съ питьемъ, да съ какою-нибудь мелочью, такъ что почти за всѣмъ приходится посылать въ Каттаро. Въ концѣ большой улицы, совсѣмъ къ выѣзду, построена не очень давно «гостіоница» для иностранцевъ; черногорцы, конечно, не нуждаются въ гостинницахъ и никогда не пользуются ею, останавливаясь у своихъ друзей и родныхъ. Сейчасъ же за гостинницею и обширный загородный выгонъ, на которомъ замѣтны неудачныя попытки насадить нѣчто въ родѣ публичнаго садика. Весь городъ, стало быть, мы проѣхали насквозь и вдоль, и волей-неволей должны здѣсь остановиться. Комнатъ въ гостинницѣ немного, и тѣ заняты на это время, въ виду наступающаго народнаго и сербскаго княжескаго праздника — Петрова дня, пріѣхавшими по этому случаю иностранными дипломатами, хотя и аккредитованными при черногорскомъ князѣ, но живущими обыкновенно въ Рагузѣ. Намъ отвели послѣднюю свободную комнату, въ которую нельзя было пройти иначе, какъ черезъ сосѣдній нумеръ, занятый какимъ-то господиномъ; какъ горячо ни протестовали мы противъ такого коммунизма, какъ настойчиво на требовали себѣ болѣе приличнаго помѣщенія, хозяинъ съ самою дружелюбною улыбкою разводилъ руками и клялся, что ничего тутъ подѣлать не можетъ, уговаривая насъ вмѣстѣ съ тѣмъ ничуть не стѣсняться сосѣдомъ, который почти и не бываетъ цѣлый день въ своемъ нумерѣ. Выбора намъ не оставалось, — развѣ только дневать и ночевать въ своей коляскѣ, которую мы заранѣе кстати наняли на все время нашего пребыванія въ Черной-Горѣ.

Въ столовой, увѣшанной патріотическими картинами изъ сербской и черногорской исторіи, мы нашли цѣлое общество иностранцевъ, въ томъ числѣ и министра-резидента Франціи съ его дамами. Но не успѣли мы кончить свой завтракъ, вообще довольно сносный и сервированный по-европейски, какъ въ столовую вошелъ господинъ въ черногорскомъ костюмѣ, съ совсѣмъ не воинственнымъ добродушнымъ лицомъ, странно, ее соотвѣтствовавшемъ удалому наряду горца.

Къ удивленію нашему, онъ подошелъ прямо къ нашему столу и съ милою безцеремонностью отрекомендовался намъ. Оказалось, что это былъ нашъ почтенный изслѣдователь и знатокъ Черногоріи и вообще славянства, извѣстный писатель П. А. Ровинскій. Ему писали изъ Петербурга о моемъ намѣреніи посѣтить Черногорію, и онъ былъ такъ добръ, самъ захотѣлъ познакомиться съ земляками, хотя я непремѣнно былъ бы у него въ первый же день своего пріѣзда. Въ Цетиньѣ, какъ въ русскомъ селѣ, пріѣздъ чужестранца составляетъ событіе своего рода, и устный телеграфъ успѣлъ донести вѣсть о немъ до нашего любезнаго соотчича раньше, чѣмъ мы успѣли даже позавтракать. Мы побесѣдовали съ интереснымъ и всезнающимъ гостемъ нашимъ за стаканомъ черинчскаго вина о многомъ, что было необходимо намъ знать, и съ нимъ же вмѣстѣ отправились осматривать Детинье.

Ровинскй — своего рода знаменитость въ Черногоріи. «Павло Русса» знаетъ здѣсь каждый мальчишка, и не только здѣсь въ Цетиньѣ, а но всѣмъ нахіямъ, по всѣмъ селамъ Черногоріи, въ которыхъ онъ исходилъ и изъѣздилъ не одинъ разъ каждый уголокъ въ свое восемнадцатилѣтнее пребываніе на Черной-Горѣ. Намъ сообщали о его недавнемъ проѣздѣ въ Цетинье изъ Вѣны или Тріеста, даже въ городахъ Далмаціи, до того онъ вездѣ здѣсь на Поморьѣ, что называется, «свой человѣкъ». Замѣчательный, можно сказать, классическій трудъ г. Ровинскаго по географіи, исторіи и этнографіи Черногоріи, подобнаго которому не существуетъ ни въ одной европейской литературѣ, высоко цѣнится въ наукѣ, и наша академія издаетъ его теперь на свой счетъ. Этому труду, всестороннему изученію своей возлюбленной Черной-Горы, Ровинскій отдалъ всего себя. Онъ сердечно полюбилъ этотъ простодушный патріархальный народъ, полный первобытной непосредствевности чувствъ и страстей, полюбилъ суровую простоту и дѣтскую честность этого народа-младенца, его пустынныя горы, его южное солнце, — и теперь его уже не манитъ отсюда на родину, хотя онъ оставилъ тамъ своихъ дѣтей. Только два-три раза въ теченіе 18-ти лѣтъ уѣзжалъ онъ въ Россію и прожилъ тамъ каждый разъ по долгу исключительно за тѣмъ, чтобы издавать свой капитальный трудъ. Въ свиданье наше съ нимъ онъ работалъ надъ второю книгою своего труда, теперь уже изданною. Первый томъ былъ изданъ значительно ранѣе. Ровинскій въ Цетиньѣ не только ученый изслѣдователь, не только ревностный славистъ, но мѣстный дѣятель, потому что князь Николай постоянно пользовался его услугами для разныхъ, иногда научныхъ, а также и практическихъ дѣлъ въ княжествѣ. Ранѣе Черногоріи онъ много путешествовалъ по славянскимъ землямъ Европы, былъ у чеховъ, русиновъ, хорватовъ, и хорошо изучилъ ихъ. Славянство — это призваніе сердца его.

Дворецъ князя стоитъ въ широкомъ проулкѣ, что идетъ отъ большой улицы къ древнему цетинскому монастырю. Это домъ уже европейскій, въ родѣ порядочнаго губернаторскаго дома въ нашихъ русскихъ губернскихъ городахъ. Домъ двухъэтажный, съ балкономъ. Около него поставлены по русскому военному обычаю двѣ будки, съ двухъ сторонъ дома, и у каждой расхаживаетъ вооруженный молодецъ-перяникъ. На крылечкѣ постланъ скромный коврикъ и поставленъ стулъ для князя, часто сидящаго у своего порога, по старому обычаю черногорцевъ.

Два старые развѣсистые дуба, — вѣроятно остатки отъ многовѣковаго лѣса, когда-то шумѣвшаго здѣсь своими зелеными шатрами, — стоятъ противъ дворца, и подъ ихъ густою тѣнью, на круглыхъ скамьяхъ, окружающихъ маститые стволы, отдыхаютъ, куря и болтая, свободные отъ караула перяники князя, такіе же молодцы и такіе же красавцы, какъ и тѣ, что прохаживаются подъ окнами дворца.