Петров, успевший переодеться, как всегда аккуратный, выглаженный, даже на даче, гладко выбритый, причесанный, пахнущий хорошим одеколоном, в светлых тонких брюках и белой рубашке с короткими рукавами, сошел с крыльца веранды прямо немцем каким, а не русаком природным. Иванов с голым пузом и в длинных джинсовых шортах, красный и от жары, и от загара, опять утер со лба пот ладонью и подмигнул невозмутимо нанизывающему на шампур мясо Анчарову. Тот увидел подошедшего Петрова, скорчил подозрительно-удивленное лицо и начал себя оглядывать с прекрасно разыгранным ужасом английского джентльмена, явившегося на прием к королеве в одних кальсонах. И действительно, широкие черные шорты ниже колена, болтающиеся на худых, кривоватых ногах, да летний десантный тельник весь в дырках от старости прекрасно гармонировали с шампурами, мясом и смуглой злодейской физиономией Саши, но никак не создавали ансамбля элегантному Петрову.
Петров не смутился, привычным движением поддернул чуть вверх острые стрелки брючин, и все увидели, что «джентльмен» разгуливает по травке босиком, да еще и пятки черные от того, что наступил на грядку — единственную во всем саду, специально к долгожданному приезду детишек вскопанную Ивановым и засаженную Катей клубникой. Анчаров коротко хохотнул, вытер об траву руки, мокрые от шашлычного маринада и жестом фокусника вытащил откуда-то из воздуха сигару.
— Вот! Курю и не кашляю! И вам того же желаю!
Сгрудились вокруг мангала, расставили шампуры, назначили Сашу ответственным за поворачивание и поливание шашлыка остатками маринада, чтоб не подгорел. Курили, кто что, каждый свое. Петров — «Кэмел», Иванов — «Голуаз», а Анчаров толстый обрубок «Монте-Кристо». Посматривали на Иванова, давай, начинай обещанную на речке политинформацию. Тот крякнул, потер рукою раскрасневшееся лицо, погладил короткую рыжую бородку и поднял вверх указательный палец.
— Итак, товарищи офицеры! Я от дел отошел. Или, если быть точным, то от дел меня отошли. Потом болел немного, потом в себя приходил. Телевизор смотреть не могу, блевать хочется. Интернет через ситечко просеивать, искать там правду, анализировать и обобщать — все бессмысленно. Ибо, как совершенно справедливо сказал когда-то митрополит Иоанн Санкт-Петербургский и Ладожский: нельзя понять и объяснить ход истории государства Российского, не пытаясь постичь мистическое, Богом попущенное и промышленное в судьбе России. Государство наше суть есть церковная ограда для веры Православной. Примерно так как-то писал митрополит.
Армия, милиция, госбезопасность, медицина, экономика, культура, просвещение, политика — все это лишь решеткой кованой должно служить, ограждая и поддерживая Церковь. Ну, прямо скажем, от себя давно уже говорю, не ограда сейчас вере и народу государство наше, а гнилой плетень. Было это уже в истории нашей? Было и не раз. Уцелела Россия, воскресла вера? Слава Богу, пока что так. Нестроений полно в мире житейском? И это верно. Изматерился я весь, Господи прости, следя за новостями, да познакомившись в очередной раз с людьми, которые попущены быть у нас властями предержащими. Отчаялся, разуверился, успокоился, махнул рукой. Было гораздо хуже. Скорых перемен ждал, как и вы, в особенности, после грузинской войны. Все мы получили в ответ мировой кризис, а в России так и вовсе о «перестройке-2» заговорили. Но это ли не доказательство перемен куда более серьезных, чем те, что мы ожидали в государстве своем? Перемен во всем мире!
Был недавно на Карповке, у Иоанна Кронштадтского. Есть там такая матушка Лариса — активистка из прихожан, всегда она на месте своем, встречает паломников, когда бы ни пришел. Так вот, усадила она меня на лавку и говорит: мы живем во времена Апокалипсиса. Сто лет осталось. Ну и давай мне про печати снятые, да про «чашу гнева» в Мексиканском заливе пролитую рассказывать. Смеетесь? Ну да, не раз это все уже было в истории, конца света ждем регулярно, как получки с авансом. Но на этот раз я и сам был готов чему угодно поверить, потому что далее жить стране, как живем — невозможно! Но нет ни одной политической силы, что была бы на стороне нашего народа. Что правые, что левые, что согласные, что несогласные, что партии власти — у всех одна программа — воровать дальше и разбавить русских мигрантами до такой степени, чтобы перестали быть угрозой — тем самым слоном, который, по Дмитрию Галковскому, перевернется один раз во сне, да и заспит своей тушей всю эту разноплеменную рать, что к нам в Россию через открытые границы миллионами гонят! — Иванов откашлялся, посмотрел строго в прищуренные недоверчиво глаза товарищей и вопросил сурово:
— А вы что же, братцы, думали, что я вам сейчас очередной проект «Россия» излагать буду конспективно? Ты-то Саня, прекрасно знаешь, «патриот» наш Миша Леонтьев, да и Максим Соколов и много кто еще, — в латышском Народном фронте журналистскую и политическую карьеру свою начинали. Вот и верь им! Не замешанных в темных перестроечных делишках у власти сейчас никого нет. И, что самое смешное — в оппозиции тоже!
— Так ведь и народу, по большому счету, на все насрать, так же как и в 91-м, — жестко, совсем уж в снайперскую щелочку прикрыл глаза майор.
— Ха-ха-ха! — отчетливо произнес Петров. Не мы ли с тобой, Александр Алишерович, на палубе «Петербурга» клялись ни во что не вмешиваться и жить частной жизнью, только для семьи и для себя? Чем мы лучше?
— А ничем! — легко согласился Саня, метнувшись поливать маринадом и переворачивать чуть не подгоревший было за разговорами шашлык.
— Так вот, позвольте, я закончу свой краткий спич, — Иванов поискал глазами банку из под кофе, в качестве пепельниц у него много их расставлено было по всему саду. Нашел, бросил туда начинавший жечь пальцы окурок и продолжил: — Ничего нового предложить не могу. То же самое говорил в перестройку, то же самое твердил, уезжая, русским, оставшимся в Латвии, то же самое сейчас повторю. От себя не убежишь! Кому суждено быть воином — воюй. Каждый на своем участке фронта, куда тебя судьба определила. А кому суждено быть монахом — молись. А кому деньги зарабатывать, дома строить, торговать — торгуй. Только — по совести. А предвидеть предначертания Божии, то стратегия не наша. И не господ Путина с Медведевым, и уж не Обамы с королевой Английской, тем более. Сколько раз рассыпались планы эти — уничтожить Россию и нас, русских, вместе с ней? И на этот раз рассыпятся. А потому, нет у меня рецептов, кроме одного. Оступился, поднимись и иди дальше до самого конца. Делай каждый на своем месте порученное тебе дело. А дня и часа своего не знает никто, кроме Бога. Толян это понимал крепко. И погиб совсем не зря. Может быть, для того, чтобы не только Дашу, но и наши, ослепшие души спасти. И все мы туда заглянули. Не спрячешься от жизни, пока живой. А потому — как можешь, так и живи. Только по совести. Не оправдывайся бесчестием и бездействием властей. На себя смотри, а не в телевизор. Не сокрушайся чужими грехами, крепче смотри за собой. И больше никакого другого рецепта нет у меня, — простого отставного политолога Иванова. Любите, детей растите, богатейте, коли получится. А я снова буду траву косить, да писать, да стену пробивать несокрушимую. Вот и вся программа, пока не помрем. А там видно будет.
— Да, нового ты сказал немного, Поручик, — швырнул Анчаров далеко за забор, в кусты погасший окурок сигары.
— Так что же, одной ногой из могилы на этот свет встал и все по-старому? — разочарованно вопросил Петров.
— А ты бы не вставал! Глядишь и Люся с Толиком с тобой рядом скоро бы очутились тогда, куда как хорошо! — набычился Иванов.
— Эй, мужики, в конец офуели? — ловко вклинился между Ивановым и схватившим его за грудки Петровым майор.
Андрей Николаевич пришел в себя, отпустил скользкие от пота голые плечи Иванова, оставив на них вдавленные белые пятна своих крепких, как тиски, пальцев. А Валерий Алексеевич поднял голову, которой уже собирался боднуть Петрова прямо в курносое гладкое лицо.
— Эх, Андрюша, Саня. Нашли вы в России то, что хотели? Возвращаясь домой из Эстонии, из Латвии, транзитом через Тирасполь. Нашли Родину? Ведь не от того сердце болит, что плохо нам здесь оказалось, дома, или трудно чересчур! А от того, что еще сильнее полюбили мы нашу матушку. А сильнее любишь — переживаешь сильней, хочешь как лучше чтобы.
