И вместе с машиной, легко тронувшей с места, покатилась прозрачным ручейком да по круглым камешкам знакомая мелодия Анне Вески:

Веселая кавалькада автомобилей проехала мимо аккуратной, «профессорского» вида, ухоженной дачи Круглова, потом мимо большого, но полуразвалившегося цыганского дома, рядом с которым в пыли, мусоре, старом железе и высокой некошеной траве закричали истошно, запрыгали, глядя вслед сверкающим машинам полуголые, смуглые ребятишки. Мелькали за опущенными, несмотря на жару и включенные кондиционеры, стеклами аккуратные серебристые елочки у вычурных кованых ворот, и лопухи с чертополохом перед полусгнившим штакетником, новомодные крыши, покрытые «черепицей» из рубероида, и старый добрый шифер или крашеное железо высоких, с мансардами добротных срубов довоенной ещё постройки. А вот и «диким камнем» выложенные стены особняка таможенника, а здесь геологи живут, переехавшие в Вырицу из Латвии, как и Ивановы, а там электрик наш местный — он русский из Казахстана, — периодически комментировал Валерий Алексеевич окружающий пейзаж. Гости, как и положено, только успевали головами мотать — направо — налево. Но песню хотелось послушать, и Иванов махнул сам на себя рукой, да и Катерина сзади тронула за плечо мужа — умолкни, наконец! Уловив настроение, Петров сделал музыку погромче, так, чтобы и в «Додже», плавно плывущем, покачиваясь на ямах, как на волнах, было слышно знакомый с «довоенного времени» эстонский акцент певицы.

На повороте к лесу (надо было ехать к центру поселка в объезд, через железнодорожный переезд), прыснули испуганно, как тараканы, строители-мигранты, возводившие кому-то из новорусских чиновников очередной дворец. Про «чиновника» всем и без объяснений Иванова стало ясно — посреди огромного участка качалась макушкой на ветру добротная, выше сосен, железная мачта с российским триколором на ней; да даже на новенькой, на заказ сделанной, табличке: «Осторожно, злые собаки!», украшавшей калитку в двухметровой стене забора, — даже на табличке этой, рядом с профилем злобной овчарки красовался разноцветной эмалью российский флаг.

Люся, не стесняясь, обняла сзади Петрова за голую шею, подергала, ребячась, за красные от жары уши. Водитель глянул, улыбаясь в зеркало, Люся с Катериной показали ему большие пальцы — здорово, дескать, и покрутили в воздухе — сделай еще громче!

Ехали через высокий, густой лес, напоенный жарким смолистым запахом сосен, еловой хвои и шишек; пронизанный солнцем, поджегшим тёплые даже на вид стволы деревьев.

Мир так велик, и не кончается путь. Только на миг можно ресницы сомкнуть. И стороной нам не пройти, не свернуть, Только порой можно устало вздохнуть: Позади крутой поворот, позади обманчивый лёд! Позади холод в груди, позади, все позади!

Даже Катерина, не любившая советских ВИА с детства, выросшая на классической музыке, вслушиваясь в слова, невольно стала подпевать со значением Люсе прямо в ухо, и слеза показалась неожиданно в и без того блестящих карих глазах, а потом отразилась слезами в Люсиных зелёных. Ехали, ревели от счастья, обняв друг друга, две женщины, зажав меж собой хохочущего, выворачивающегося младенца — Толика. Не было подруг настоящих никогда ни у Люси, ни у Катерины. К ним тянулись многие, но не совпадали: душою ли, настроением ли бабьего ума, а тут вдруг, впервые в жизни, повезло — есть с кем поговорить по-мужски о женском, о том, о чем и мужу никогда все равно не скажешь.

Преодолели рельсы, успев еще увидеть на переезде хвост удаляющейся, свистнувшей призывно, электрички; выехали на Сиверское шоссе вскоре и понеслись к зданию главной вырицкой станции — просто так — покататься, да просторный, больше районной столицы — Гатчины, по площади, поселок поглядеть.

Сзади посигналил басовитым гудком и помахал лапищей из открытого окна Кирилл: видим, видим, следуем за вами!

Вокзал свежепобеленный, с красной крышей, — игрушечный сахарный домик сталинской постройки. А за ним, конечно же, небольшая площадь с автомобильным кругом, в центре которого скверик, а в нем памятник над братской могилой вырицких солдат, погибших в Отечественную. И цветы живые, и ухоженные надгробия с искусственными венками — память. А дальше Дом культуры с высокими колоннами у входа, — Большой театр маленького поселка, не иначе. Новенькая детская площадка, яркая, как набор кубиков, бывших у каждого в детстве когда-то, и табличка красуется: «Мы любим наш поселок!» Базарная площадь, торговые ряды, выплеснувшиеся летом за ограду рынка, магазины, павильоны, новые (в советское время) микрорайоны пятиэтажек. «Пятерочка» и «Полушка», тоскующие в ожидании покупателей, предпочитающих торговым новомодным сетям маленькие вырицкие «ЧП», где продавцы тебя знают, где тухлятину не подсунут, дорожат репутацией. Впрочем, летом и в самом деле, вместо полутора десятков тысяч постоянных жителей Вырицы, съезжаются на сезон еще сотня тысяч дачников — эти все сметут с прилавков и по любой цене, от того и фрукты с овощами у нас летом дороже, чем в Питере, в два раза.

Оредеж, причудливо петляющий меж высоких берегов, переехали несколько раз по разным мостам туда-сюда. Вот старинный деревянный особняк Чуриковцев — трезвенного братства, основанного еще до революции — пронзительно голубой, потешный, веселый до невозможности. Больница, поликлиника, опять переезд, опять магазины, универмаг, и лес кругом пятнами, и пронзительно высокие дали, и снова — то школа, то частные домики разного калибра и красоты — от трущобы до бревенчатых теремов многоэтажных — в стародавние времена и царю такие хоромы были бы в пору. В одном дворе памятник Сталину стоит гипсовый, в натуральную величину, раскрашенный ярко масляными красками. В другом — камень молитвенный, на котором еще святой Серафим страну от войны вымаливал, — скромно прячется в частном саду. А в этом пивбаре встречают посетителя не только бармен за стойкой, но и большой алюминиевый бюст Путина, страшный и комичный одновременно.

Утомились — велика Вырица, на машинах и то всю не объедешь за день, петляя по сотням кривых улочек и закоулков. Подъехали к главному вырицкому храму — иконы Казанской Божьей матери.

Вышли тихонько из машин, угомонили деток и долго стояли, задрав головы, разглядывая высокую, бревенчатую, в старорусском стиле построенную сотню лет назад, церковь. Плыл меж соснами остроконечный купол, гордо красовался в синем безоблачном небе крест православный. А в обширном церковном дворе — цветы. Голубенькие, синенькие, красные, да ромашки белые, да скамеечки деревянные резные и церковная лавка срублена совсем недавно, тоже бревенчатая, и красота кругом тихая, простая, неброская, но настоящая, не целлулоидная, как, скажем, в лужковской Москве.

Зато туалет, притаившийся за елочками подальше от храма, чище и современней, чем в европейских столицах, честное слово! И фотоэлементы, и кафель, и полотенца бумажные и воздух свеж, — не про это бы рассказывать, но ведь могут люди русские всё соблюсти — и бытовое и высокое — в красоте и порядке. Если им хотя бы не мешают. А вот и шатры натянуты, а под ними самовары, да выпечка — девушки в платочках предлагают многочисленным паломникам угощение. Автобус за автобусом, через один — с заграничными номерами, то и дело подъезжают к церкви. Ведь там, за Казанским храмом, главное сокровище вырицкое — часовня рубленая с мощами святого преподобного Серафима.