Впрочем, в январе 1920-го у Ахматовой была причина подхватывать дурное о бывшем муже. Николай Степанович отослал в Бежецк свою новую молодую жену и нового ребенка, а та из Бежецка быстрехонько улепетнула, отдав годовалую девочку в приют, и кажется, с согласия отца. Однако сама Анна Андреевна поступила ничуть не лучше, и знала это. Теперь, когда у нее своя большая комната и какая-никакая, а зарплата, она могла хотя бы на время взять к себе сына. Могла, но малодушно оправдывалась тем, что бабка слишком привязана к внуку, чтобы отпустить Леву к дурной матери. Была и еще одна причина, в силу которой Анна Андреевна считала себя не самой виноватой. Гумилев дал согласие на развод при условии, что мальчика она не отнимет у Анны Ивановны. Правда, с тех пор жизнь слишком уж изменилась в лице, и если б Ахматова, выйдя замуж за большого ученого, потенциального академика, кинулась в Бежецк и убедила свекровь, что у них Левушке будет лучше, что новый муж – человек надежный и семейственный… Увы, в ненадежности Вольдемара Казимировича она убедилась в первый же месяц их якобы семейной жизни. Георгий Чулков, встретив Анну Андреевну у Ольги Судейкиной (Ольга в ту пору, когда Анна еще жила на Фонтанке, была ее ближайшей соседкой), с недоумением писал жене: «Ахматова превратилась в ужасный скелет, одетый в лохмотья… Она, по рассказам, в каком-то заточении у Шилейко. Оба в туберкулезе».

Гумилев, когда и до него дошли разговоры о том, что бывший лучший друг держит Анну в черном теле, подумал, что его дурачат. Но подумал так, между прочим. Впервые в жизни ему было не до нее. Он крутился как белка в колесе. Работал с полной отдачей у Горького в издательстве «Всемирная литература», редактировал чужие переводы и переводил сам, читал лекции в Институте искусств, преподавал теорию и практику стихосложения молодым поэтам, в том числе и пролетарским, организовывал разнообразные поэтические вечера и даже маскарады. А главное, не переставая, взахлеб писал свое. Ранним летом 1921-го, незадолго до ареста, умудрился пробраться в наконец-то освобожденный от «беляков» Крым. По собственной инициативе разыскал мать Анны Андреевны, узнал о судьбе ее братьев: старший Андрей покончил жизнь самоубийством, младший Виктор пропал без вести, сестра, последняя, в злой чахотке, и нищета немыслимая. Новости были такими ужасными, что Гумилев не сразу решился сообщить их Анне. А когда решился (в июле 1921 г.), явился на Сергеевскую, захватив на всякий случай, для приличия, приятеля – Георгия Иванова. О том, что Вольдемар Казимирович ревнует жену даже к дворнику, Гумилеву, естественно, также донесли. Впрочем, такое за своим полубезумным дружком он давно знал. Но чтобы Анна позволила какому-то Шилейке командовать, позволять-запрещать? Она же всегда делала только то, что хотела! На самом-то деле Анна Андреевна только потому и своевольничала, что ей всё и все всегда позволяли. Впервые встретив запрет, она растерялась и спасовала… Короче, разговора по душам, на что, видимо, рассчитывал Николай Степанович, не вышло. И не только из-за третьего лишнего. Анна Андреевна была слишком подавлена известиями из Крыма: и о смерти Андрея, и о бедственном положении матери и сестры. Все эти подробности известны из воспоминаний Георгия Иванова; память самой Ахматовой сохранила только финал (записано в дневнике Лукницкого): «А.А повела Гумилева и Г.Иванова не через 3-й этаж, а к темной (потайной прежде) винтовой лестнице, по которой можно было прямо из квартиры выйти на улицу. Лестница была совсем темная, и когда Николай Степанович стал спускаться по ней, А.А сказала: „По такой лестнице только на казнь ходить…“»

В поэзии Ахматовой именно эта встреча с Гумилевым (7 или 8 июля) отразилась как последняя:

В действительности в последний раз Анна Андреевна и Николай Степанович виделись еще раз, через три дня, 11 июля 1921 года на вечере издательства «Петрополис».

Это издательство только что выпустило ее маленький, изящный (и обложку, и издательскую марку, и фронтиспис выполнил сам М.В. Добужинский) «Подорожник» (тираж 1000 экз.). На подходе были «Anno Domini MCMXXI» в том же «Петрополисе» и в «Алконосте» – отдельное издание поэмы «У самого моря». Словом, 11 июля 1921 года, несмотря на революцию, разруху, нищету и почти голод, у Анны Андреевны были основания с торжеством вспоминать когда-то сказанные Николаем Степановичем слова – ей и о ней: «Ты победительница жизни». Она ведь даже из домашнего застенка, в который ее собирался заключить Вольдемар Казимирович, вырвалась. Как только увидела, что «мудрец и безумец» разжигает самовар рукописью «Подорожника». Как только поняла, что при всех своих гениальных задатках ассириолог с европейским именем элементарно, по-житейски «дурной человек»… Но винтовая лестница, по которой в погожий июльский вечер уходил Гумилев, и ее невесть из каких интуитивных потемок вырвавшиеся слова: «По такой лестнице… только на казнь…» – «вынули из памяти» этот нехороший вечер, вечер злого ее торжества. Прожектор памяти не высветит его во мраке забвения даже тогда, когда Павел Лукницкий покажет Анне Андреевне оставшиеся неопубликованными предсмертные стихи Гумилева, наверняка после презентации «Подорожника» набросанные: «Я рад, что он уходит, чад угарный…» И только в старости, перед самым закатом, Анна Андреевна вспомнит и эту действительно последнюю встречу с Николаем Степановичем, когда она, празднуя свою победу, упоенная успехом, не заметила, как подкрался страшный август…

В ночь с 3 на 4 августа арестован Гумилев.

7 августа умер Блок.

10 августа на Смоленском кладбище, в день похорон Блока, Ахматова узнает об аресте Николая Степановича.

25 августа по приговору ревтрибунала расстрелян Н.С.Гумилев.

1 сентября «Петроградская правда», расклеенная по всему вокзалу в Царском Селе, сообщит гражданке Ахматовой, что силами ВЧК раскрыт контрреволюционный заговор. Список расстрелянных участников Петроградской Боевой Организации, во главе которой якобы стоял профессор географии Н.А.Таганцев, был длинным. Но в тот день Анна прочтет его только до половины. Гумилев Н.С. значился в нем под номером 30.

В последний день августа 1921 года, еще не зная, что Николая Степановича уже нет в живых, Ахматова, отдыхавшая в Царском по профсоюзной путевке, приехала к Рыковым за картошкой, у них и заночевала (отец ее общей с Валей подруги Наташи заведовал здешней опытной фермой и в сезон урожая чуток подкармливал знакомых своих дочерей). Ночь была знобкая, Наталья, заботница, принесла второе одеяло. Согревшись, уже в полусне, Анна хотела выпростать руку – рука не послушалась, придавленная чем-то тяжелым, темным, сырым, остро и страшно пахнущим. Она принюхалась: пахло… могильной землей, вот чем это тяжелое пахло! Могильщик ничем не выдавал себя, был незрим и бесшумен, незримо-бесшумно двигалась и его лопата, но Анна пересилила его, выбив и отшвырнув кирку той единственной силой, какою была сильна: