С первых дней уборочной райком партии направил Степана Синельникова уполномоченным в отдаленный колхоз. Вместе с колхозниками Степан работал как одержимый. Он жал и молотил, возил снопы и веял зерно. Он подгонял нерадивых, подбадривал усталых, хвалил работящих. Он был настоящим политруком одного из многих соединений, ведущих беспримерную битву за хлеб.
Ночью позвонили из райкома партии — завтра в одиннадцать совещание партактива. Вместе с председателем колхоза Степан выехал в райцентр.
2.
До начала совещания оставалось полчаса.
Василий Иванович сидел за столом, уткнувшись взглядом в испещренный цифрами лист. В кабинете — Плетнев, Тепляков, Федотова. У каждого в руках такие же листки. Это сводки о ходе хлебоуборки. Цифры в них убийственные. Лучшее хозяйство района «Колос» едва перевалило за половину. А колхозы Иринкинской МТС в среднем еле дотянули до пятнадцати процентов.
Зазвонил телефон. Василий Иванович рывком снял трубку с дребезжащего аппарата.
— Рыбаков. Здравствуйте, Игорь Денисович…
Все насторожились, услышав имя первого секретаря обкома партии. Отложили в сторону сводки, уставились на Рыбакова. А он медленно цедил слова:
— Да… Получили… Тоже получили… Читал… Достаточно… К первому ноября… А я говорю — будет… Я коммунист, Игорь Денисович, и дорожу своим словом не меньше вашего… Хорошо… До свидания!..
Опустил трубку. Обвел взглядом лица товарищей. Поиграл тугими желваками и принялся сворачивать папиросу. Желая отвлечь его от неприятных мыслей, Федотова сказала, кивнув в окно:
— Смотри, школьники пошли картошку копать. Молодцы. Дождь, а они пошли.
Рыбаков подошел к окну. Мимо райкома проходила большая толпа детишек с ведрами, лопатами, вилами, Впереди с песней браво протопали старшеклассники. Малыши двигались кучно, как стадо.
— Что-то я своего Юрки не вижу.
— Может, он впереди прошел, — сказала Полина Михайловна.
— Нет, — мотнул головой Василий Иванович.
— Да ты мог и проглядеть, — вмешался Плетнев.
— Я еще строевик по зрению. — Василий Иванович дождался, пока прошли все ученики. Подошел к телефону. Крутнул ручку.
— Квартиру.
Подождал, пожевал потухший окурок.
— Варя? Где Юрка? Почему он не пошел копать картошку? Насморк? К чертовой матери все насморки! Дай ему трубку… Юрка.. Что?.. А я разрешаю. Сейчас же одевайся и догоняй своих ребят. Бегом!
У окна стояли все. Минут через пять на дороге показался мальчишка. Он бежал, разбрызгивая грязь. По лицу Рыбакова скользнула улыбка. Он отошел к столу, тяжело опустился на стул.
— Давайте подумаем, товарищи, что делать. Я дал слово секретарю обкома к первому ноября убрать весь хлеб. Выдюжим?
— Так оно ведь, кто ее знает, шего она, погода, еще сошинит.
— Выдюжим, Василий Иванович, — твердо сказал Плетнев.
— Сделаем, — поддержала его Федотова.
— А ты, Тепляков, значит, сомневаешься? — Василий Иванович немигающим взглядом смотрел на своего заместителя.
— Пошто? Я не сомневаюсь, просто надо подумать со всех сторон…
— Думай с одной стороны. Сделать — и все!
— Так я ше… — Тепляков смущенно потупился и сделал вид, что изучает сводку.
— Я вот что думаю, Василий Иванович… — начал Плетнев.
В кабинете Рыбакова еще совещались, а в зале парткабинета уже собрались все, кого вызвали на совещание. Люди привыкли не опаздывать. Тут были уполномоченные райкома, руководители МТС и колхозов.
Ровно в одиннадцать началось совещание.
— Митинговать, товарищи, некогда, — медленно, жестко заговорил Рыбаков. — Время дороже слов. Мы проваливаем хлебозаготовки. В среднем по району девятнадцать процентов. Обком партии установил срок окончания уборки к первому ноября. Мы от вашего имени заверили областной комитет, что малышенские коммунисты справятся с заданием. Сейчас послушаем председателей и уполномоченных. Потом договоримся о конкретных делах. Начнем с «Новой жизни». Давай, Новожилова.
— Нынче у нас с уборкой получше, а хвалиться все-таки нечем. График не выполняем. Сдано всего тридцать шесть процентов. Много хлеба на корню. И в суслонах много. С ними совсем беда. Прорастает и гниет. Комбайны второй день не молотят…
— Ты что тут панихиду завела? — перебил ее Рыбаков. — Нас не разжалобишь. Не затем собрались. Доложи, как будешь положение поправлять.
— Позвольте мне, — поднялся Шамов. — Я уполномоченный в этом колхозе. Тут товарищ Новожилова, прямо скажем, дезориентирует руководство. Если проанализировать ход уборки и хлебозаготовок за последние три пятидневки, то будет виден несомненный рост темпов. Цифры, как говорят, упрямая вещь. А цифры свидетельствуют именно об этом.
— Ни о чем они не свидетельствуют. Это вы за них говорите, — с непонятной озлобленностью воскликнула Новожилова. — Бобылев пригнал комбайн, поставил на молотьбу, вот и весь секрет. А сейчас комбайн поломался…
— Товарищ Новожилова! — строго прикрикнул Шамов. — Попрошу не перебивать. Пора, наконец, научиться разбираться в явлениях жизни, находить причины тех или иных изменений. Не комбайн, который вы выпросили у Бобылева, решил дело. А энтузиазм и трудовой подъем колхозников. С первых дней уборки мы развернули широкую и разностороннюю массово-политическую работу. Агитколлектив колхоза пополнился грамотными, способными агитаторами. Каждый день в бригадах выпускаются «молнии», заполняются Доски показателей соцсоревнования. И если первые две пятидневки колхоз безнадежно отставал с жатвой…
— Нам нечего было убирать, — снова вмешалась Новожилова. — Мы же все поля пересевали. У людей пшеница в трубку пошла, а у нас только всходы появились.
— С таким отношением руководителя колхоза к политико-массовой работе, — свирепо глядя на Новожилову, чеканил Шамов, — трудно обеспечить нужный нам уровень производительности труда. А без этого, как говорит товарищ Сталин, невозможно добиться решительного подъема экономики. Все формы и методы агитационной работы на селе мы…
— Товарищ Шамов, — оборвал его Рыбаков. — После актива соберите к себе уполномоченных и расскажите об опыте массовой работы. А сейчас доложите нам конкретно, к какому сроку «Новая жизнь» закончит уборку, обмолот и сдачу зерна. Уложитесь ли в график?
— Видите ли, я не председатель колхоза и даже не заместитель…
— Вы представитель райкома партий и за все дела отвечаете наравне с председателем.
— Разумеется, — поспешно поддакнул Шамов и принялся растирать ладонью блестящий, будто отполированный, череп. — Я полагаю, мы справимся с заданием райкома и уложимся в график.
— Как будете сушить зерно? — поинтересовался Плетнев.
— То есть, как сушить?
— Вот я об этом и спрашиваю. — На губах Плетнева ироническая улыбка.
— Вероятно, нам придется организовать сушку на месте…
— Можно и у соседей подсушиться, — сострил кто-то.
— Лучше солнышка подождать. Весной оно обязательно выглянет.
Послышался приглушенный смех.
— Так как же будем сушить зерно, Новожилова? — спросил Рыбаков.
— Мы думаем так, Василий Иванович…
Шамов сел. Щеки его горели. Губы беззвучно шевелились. Богдан Данилович вынул портсигар (белые длиннопалые руки дрожали) и принялся свертывать папиросу. «Негодяи! Они еще смеются. И как смел Рыбаков так бесцеременно перебить меня? Черт знает что. Таким только дай волю. Узколобые практики, а не руководители. Навоз, зола, семена, пар. Все это давно навязло в зубах и осточертело. А годы идут, здоровье убывает. Надорвешься — спасибо не скажут. Ноги вытянешь — памятник не поставят. Скорей бы конец войне. Тогда — вон из этой дыры. В столицу, вверх через две ступеньки. Вот когда понадобятся силы. И надо не растрачивать, а накапливать их, готовясь к прыжку. Мы еще посмотрим… Цыплят по осени считают».
Богдан Данилович почувствовал на себе чей-то взгляд, резко обернулся и встретился глазами с Валей, Она не отвела глаз, и Богдан Данилович увидел в них выражение гадливости. И эта тоже… Давно ли восхищалась каждым его словом, благоговела и поклонялась… Ну ничего. Он превосходно проживет и без нее, а вот она… Так и останется прозябать в этом медвежьем углу. Бескрылая, никому не нужная…
