— Ну, Плесовских опять завел канитель про свою роту… — послышался чей-то насмешливый голос.
— Рота тут ни при чем, — огрызнулся рыжебородый. — Это к слову. И опять же для разгону. А выход из нашего положения тоже есть. Можно, к примеру, камыш покосить. Вона сколь его на озере. Я председателю уже говорил, а он только рукой отмахнулся — не пойдет, мол, никто. Понятно, сухой камыш — не велико лакомство, но, ежели его порубить помельче да запарить, сойдет.
— Это верно.
— Камышу у нас вдосталь.
— Коси не перекосишь.
— Сейчас отощавших коров камышом не поднимешь, — проговорила заведующая фермой. — Их надо допрежь на хорошем сене подержать. Да и кони не станут камыш есть. Надо разжиться сеном.
— Надо. Это правильно, а где его взять?
— Может быть, у колхозников попросить. Взаймы, конечно, до лета. Скот-то общественный. Не частная собственность. Народная. — Борька встал. Машинально заправил в карман бушлата выбившийся пустой рукав. Ища подходящих слов, ткнул воздух кулаком целой руки. — Неужели своему колхозу воз сена в долг не поверят?
— Пошто не поверят, — откликнулась Новожилова. — Поверят, да только нет его, сена-то. Колхозники сами с Нового года коров соломой да камышом прикармливают. Вот у единоличников есть.
— Чего и не быть, — выкрикнул кто-то. — Все лето по колкам да лесам шныряют. Там клок, тут прокос…
— Весной нам это сенцо по мешку продают, — подал голос рыжебородый. — Прямо по пословице получается: кому война, а кому мать родна…
— Постойте, товарищи. — Степан растерянно улыбнулся. — Что-то я никак не пойму. О каких единоличниках вы говорите? Разве у вас в селе есть единоличники?
Все засмеялись. Потом, перебивая друг друга, рассказали приезжим, что в деревне живут и здравствуют десять семей единоличников.
Лицо Степана просветлело.
Объявив собрание прерванным до вечера, он сказал рыжебородому:
— Идите на конюшню. Запрягайте в дровни шесть-семь лошадей — и сюда. Поедем занимать сено у единоличников и у колхозников. У кого есть — у того и займем. А сейчас создадим комиссию.
2.
Первым из правления выскочил невысокий, коренастый мужик в черном полушубке с коротенькой потухшей трубкой во рту — колхозный кузнец Клопов. Он пугливо оглянулся по сторонам и, с трудом сдерживаясь, чтобы не побежать, торопливо зашагал к своему дому. Войдя в калитку, дал волю накопившемуся нетерпению — рысцой пересек двор, влетел в избу, крикнул с порога:
— Ульяна! Улька!
Из дверей горницы выглянуло молодое заспанное лицо.
— Чего тебе? — недовольно спросила женщина, подавляя зевоту.
— Быстренько одевайся. Я за стайкой буду. Бери вилы и ко мне.
— Что случилось? Скажи хоть толком.
— Некогда лясы разводить. Собирайся живо. — И ушел, хлопнув дверью.
«Вечно с причудами, — сердито подумала Ульяна, глядя на дверь, за которой скрылся свекор, — чего взбуровился? Наскипидарили его, что ли?»
Она не спеша оделась, замотала голову полушалком и вышла во двор. Старика там не было. Ульяна просеменила за сарай и увидела свекра. Он стоял на огромном стогу и скидывал с него сено.
— Что это вы, папаня? — Ульяна в изумлении подняла брови.
— Не разговаривай, — прикрикнул свекор, — айда сюда, скидывай сено, да попроворнее, а я его на сеновал таскать буду. Там у нас пусто, места хватит.
Старик легко спрыгнул со стога. Поддел вилами огромную охапку сена, крякнул, вскинул навильник над головой и проворно понес его к большому бревенчатому сараю, на котором находился сеновал.
Скоро от огромного стога осталась куча — воза полтора-два.
— Хватит, — скомандовал старик снохе. — Слезовай.
Они подобрали раструшенное по снегу сено, подгребли его к куче.
Старик вытер ладонью потный лоб. Сунул в рот мундштук коротенькой, насквозь прокуренной трубочки.
— Какая блоха вас укусила? — Ульяна обнажила в улыбке мелкие ровные зубы.
— Комиссия из района приехала. Сейчас по селу пойдут. Будут сено отымать у кого есть. Поняла? У нас корова, бычок да девять овец, а сена всего ничего осталось. — Он показал на остатки стога и довольно засмеялся.
— Если они не дураки, могут и на сеновал заглянуть.
— Сарай я замкну. Ключ у меня. Я сейчас уйду к куму. Ломать замок не посмеют, да и подозрения у них быть не может. Они с улицы через заборы будут заглядывать. У кого стог большой на огороде, к тому и подвернут. Ты тоже уходи куда-нибудь. Избу замкни. Ни хозяев, ни сена. Так-то лучше.
— Дипломат вы, папаня.
— Нужда заставит — и дипломатом сделаешься, — довольно улыбнулся Клопов, пыхнув коротенькой трубочкой.
3.
Пока создавали комиссию, готовили бланки расписок да запрягали лошадей, прошло немало времени. Вся деревня уже знала о том, что уполномоченные будут «отбирать» сено. Проворные и назойливые, как воробьи, деревенские мальчишки облепили правление. Они то и дело забегали в контору, прислушивались, приглядывались и стремглав улепетывали прочь, неся на кончике языка свежую новость.
Снедаемые любопытством женщины сгрудились возле колодцев и у калиток. Они судачили обо всем на свете, а сами все поглядывали в сторону правления: не идут ли.
Дошла молва и до единоличников. Они верили и не верили. Однако на всякий случай закрыли ворота на засовы, спустили с цепей собак, а сами притаились в домах, послав на догляд мальчишек.
И вот поползло по деревне: «Идут. Идут».
Это была довольно странная процессия. Впереди Синельников с Лазаревым и Новожиловой. За ними рыжебородый, в солдатской шапке Плесовских вместе с заведующей фермой. Потом гуськом вытянулись шесть подвод с кучей ребятишек на дровнях. А позади, на почтительном расстоянии, растущая на ходу толпа любопытных.
— Вон, видите голубые ставни. Это самый матерый единоличник — Денис Епихин. Поехали к нему.
— Ладно, — согласился Синельников и ускорил было шаги, но тут же остановился. Показывая рукой на заснеженный стог сена, торчащий посреди огорода, спросил:
— А чье это сено? Тут, по-моему, возов десять будет.
— Пожалуй, поболе, — поддержал рыжебородый.
— Кто хозяин?
— Механик МТС. Семья — в колхозе, а он в МТС на ремонте. Наш человек, — скороговоркой выпалила Новожилова и двинулась дальше.
— Постойте. — Синельников ладонью сбил малахай на затылок. — Что значит наш? Разве есть чужие? Все наши. С механика и начнем.
Новожилова попробовала возражать, но Степан оборвал ее: «Хватит!» — и женщина смешалась, замолчала.
Во дворе их встретила моложавая, румяная хозяйка. Сдержанно ответив на приветствие, пригласила в избу.
— Сколько у вас коров? — спросил Степан.
— Сколь у всех. Одна. — Она окинула парня надменным взглядом. — А вы что за комиссия? По молоку или по яйцам?
— По шерсти, — выкрикнул кто-то, и все засмеялись.
— Овцы есть? — продолжал допрашивать Степан.
— Есть три овцы, поросенок…
Борька предостерегающе вскинул единственную руку.
— Поросята и куры не в счет. Значит, корова и овцы. Сколько же им сена понадобится до лета?
— Возов шесть, — ответил рыжебородый.
— К чему это вам? — встревожилась хозяйка.
— Значит, надо. — Борька повернулся к рыжебородому и тоном приказа крикнул: — Заезжайте, грузите четыре воза. Готовьте, Новожилова, расписку.
— Как это так «грузите»? Оно не бесхозное. Мужик день и ночь в МТС. По неделям домой не приходит. Косил по ночам, а вы — ишь какие красивые на чужое добро. Не дам. И не нужна мне никакая расписка.
Степан плечом отстранил друга, придвинулся к хозяйке, взял ее за рукав куртки.
— Успокойтесь и не шумите. Ну, помолчите минутку, послушайте. — Женщина умолкла, а Степан, понизив голос, продолжал: — Беда случилась. Скот в колхозе с голоду пропадает. Надо его спасать. А кормов нет. Даже соломы. Вот мы и решили всем миром просить у вас и у других сена взаймы. Летом колхоз накосит и отдаст. Неужто допустите, чтоб колхозный скот с голодухи дох, а сено на рынок повезете?
