Вадим опустил голову и принялся крутить пуговку на обшлаге рукава. Богдан Данилович решил, что сын смирился.

— Ладно, — примирительно сказал он. — Объяснились, и хорошо. Давай сюда направление. Тебе неудобно его возвращать. Я сам поговорю с военкомом.

— Не дам. — Вадим исподлобья глянул на отца. — Съезжу в Ишим, тогда будет видно. Если Роман Спиридонович окажется прав, извинюсь перед ним. А никакой сделки мне не надо.

— Хватит болтать! — закричал Шамов-старший. — Я не намерен выслушивать этот бред. Сейчас же положи на стол эту бумажку!

— Эх ты. — На глазах Вадима закипели злые слезы. — А еще коммунист. Сам подальше от фронта уехал и меня хочешь? Твой Роман Спиридонович — продажный холуй. Совестью торгует. И ты с ним…

— Молчать! — Богдан Данилович пинком опрокинул стул. Сжав кулаки, угрожающе двинулся на сына.

Вадим вцепился в уголок стола. Сказал звенящим шепотом, отделяя слово от слова:

— Если ударишь — уйду. Как мама.

Прошел мимо отца. Упал на кровать, ткнулся лицом в подушку.

Унимая взбудораженные нервы, Богдан Данилович долго ходил по кухне. Потом, погасив лампу, ушел в свою комнату, на цыпочках приблизился к постели, тихо окликнул:

— Спишь, Валя?

Она не отозвалась. «Слава богу», — облегченно вздохнул Шамов.

За день Валя так устала, что едва коснулась головой подушки — сразу заснула. Не слышала даже, как Богдан Данилович ложился. Но когда он поднялся и пошел к Вадиму на кухню, проснулась. Она слышала весь разговор отца с сыном.

Валя с первого взгляда невзлюбила молчаливого парня с пепельными мягкими волосами и светло-голубыми, прозрачными глазами. Эти глаза всегда смотрели на нее с презрением и ненавистью. Она пугалась их взгляда, боялась оказаться с ним наедине. Про себя она окрестила Вадима «змеенышем». Теперь Валя убедилась, что дала пасынку верное прозвище. Как он с отцом разговаривает! Такого отца поискать: умный, добрый, заботливый. А этот щенок только и норовит укусить его побольнее. Другой отец за такие слова три шкуры спустил бы, а Богдан — интеллигент, он и прикрикнуть-то как следует не может. Если бы она не третий день была хозяйкой в этом доме, если бы Вадим не был ей почти ровесником, Валя не промолчала бы сейчас. «Ударишь — уйду, как мама». Никуда бы не ушел… А почему он так сказал: «Уйду, как мама»? Валя знала, что Богдан Данилович приехал сюда с женой и они два месяца жили вместе. Соседка говорила, что Шамовы жили дружно. Почему и куда тогда она уехала? Богдан Данилович уверял, что они разошлись еще до войны и только формально поддерживали отношения. Так он и Рыбакову объяснил. А этот — «уйду, как мама». Не мог же Богдан сказать неправду. Зачем ему лгать? Вале все равно — кто и куда ушел. Она любит его. Любит. И ради него готова на все. Рядом с ним, вместе с ним ей ничто не страшно. Все по силам, все по плечу. Как они заживут после войны! Главное — они любят друг друга. Теперь только захоти — и достигнешь всего, чего ни пожелаешь… А этот поганец все время норовит подлить им горечи. Хватит с нее горького. Хватит тревог и слез. Она сыта всем этим, сыта по горло…

С того самого вечера, когда Шамов, заворожив ее словами, неожиданно поцеловал, Валя как будто слегка захмелела, и все виделось ей по-иному, чем прежде. Она уже не замечала, что Шамов стар в сравнении с ней и некрасив, что товарищи считают его высокомерным и заносчивым.

Он был умен, даже мудр. Ей еще не приходилось сталкиваться с такими людьми. Она считала себя самой обыкновенной и всегда почтительно относилась к тем, кто был образованнее и умнее. А этот вдруг поставил ее рядом. Делился с ней своими мыслями и даже советовался. Разве от этого не закружится голова?

Иной раз, почувствовав на своей голове тяжелую ладонь Шамова, она закрывала глаза и представляла себя маленькой девочкой, которую ласкает отец.

Раньше ей самой приходилось выбирать себе дорогу, самостоятельно решать — как быть? Она устала от этого и с чувством глубокого облегчения оперлась на твердую мужскую руку. Теперь муж думал и решал за нее, легко и просто находя выход из любого затруднительного положения. Не надо было ни сомневаться, ни мучиться. Только спроси.

Ее никто еще не любил. Он первый разбудил дремавшее в ней чувство. Валя без раздумий и колебаний стала любовницей Шамова. Правда, и после этого она все еще робела перед ним. Ее сковывала шамовская важность, превосходство лет и жизненного опыта.

Порой она задумывалась над своим отношением к Шамову. «Такая ли бывает любовь? — спрашивала она себя. — Я не смею даже назвать его по имени, боюсь подойти без зова». Вопрос был неприятен, и она спешила отмахнуться от него: «Я счастлива, а это главное». И всю силу первого чувства она обратила на заботу о любимом. С наслаждением, до полного изнеможения работала она в его доме, работала как заводная, без передышки и радовалась от сознания, что без ее забот он бы давно пропал.

Богдан Данилович принимал ее ухаживания с благодарной улыбкой, целовал руки, с шутливым поклоном говорил «спасибо».

— Валечка, дай, пожалуйста, мне свежую сорочку.

— Валечка, у меня грязный носовой платок.

— Валечка, будь добра — отдай починить мои бурки.

— Валечка, расстарайся стаканчик чайку, да покрепче.

— Валечка, разыщи, пожалуйста, печника, у нас задымила печка.

И она разыскивала, меняла, отдавала, доставала. И еще служила. Рыбаков любил четкость и порядок в бумагах, как и в делах. А этого нелегко было добиться, ведь помощник вел все делопроизводство и громадную переписку райкома партии.

Нет, она не раскаивалась в случившемся, но ее начинала тяготить неопределенность их отношений. В самом деле, кто она ему: жена, любовница? Каким-то особым чутьем Богдан Данилович всегда улавливал перемену в ее настроении. Стоило ей захандрить — и он уже тут как тут. Он ласкал ее, целовал потрескавшиеся обветренные руки, губы, а сам говорил, говорил.

— Ты утомлена сегодня. Плюнь на всю эту кухню. К черту супы и стирки. Лучше я буду есть сухую картошку, ходить в замызганной гимнастерке, чем видеть эти натруженные руки, покрасневшие от усталости глаза. Или давай я сам почищу картошку. Думаешь, не сумею? Смотри, как ловко разделаюсь с ней.

С этими словами он брал картофелину и кромсал ее со всех сторон. Валя смеялась, отнимала у него картошку и принималась проворно чистить. Он громко восхищался ее ловкостью и сноровкой, а потом начинал какой-нибудь умный разговор о смысле жизни или о назначении и сущности искусства. При этом он то и дело поглаживал ее плечи, волосы, целовал в щеку…

Валя успокаивалась. Но достаточно было встречи с шамовской соседкой — и прежние сомнения снова одолевали ее.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды Рыбаков не спросил ее:

— Ты что, Валентина, стала Шамовой?

Она вспыхнула и опустила голову. Узнав об этом разговоре, Богдан Данилович с ласковым упреком проговорил:

— Чего же ты расстроилась? Надо было сказать: «Да, Шамовой». Это же чистая формальность. Сегодня сходим в загс, и переноси ко мне свое приданое.

— Какое у меня приданое, — потупилась Валя.

— Все будет, Валечка. Ты и без нарядов красавица. Но будут и наряды. Все будет, дай только срок…

Так Валя Кораблева стала женой Богдана Даниловича. «Все плохое теперь позади», — радовалась она, развешивая в шкафу свои платья. А что впереди? Там ей виделась широкая дорога, до самого горизонта, позолоченного лучами восходящего солнца…

Где-то далеко-далеко отсюда бушевала кроваво-черная жестокая война. Горела, дымилась родная земля, и тревожное зарево невиданного пожарища освещало всю страну. И здесь, в далекой от переднего края Сибири, видны были отблески этого зарева и воздух был пропитан едкой гарью пожарищ. Иногда война представлялась Вале гигантским вихрем, который бушует над всей землей. И только сюда, за порог этого дома, не залетает жестокий вихрь. Ее дом — крохотный солнечный островок в бескрайнем жестоком смерче войны. И не было такой жертвы, на которую не решилась бы Валя, защищая свой островок…