— Да. Изнутри. Это точно. Тут можешь не сомневаться. На замке есть такая небольшая никелированная кнопочка, когда ее опускаешь, замковое устройство блокируется, и открыть снаружи невозможно, понимаешь? Так вот, эта кнопочка была опущена.

— А из окна никто не мог спуститься?

— Смотри сам, — усмехнулся участковый. — Братишки Пересоловы помогли мне дверь высадить. В комнате порядок. Только постель не разобрана, как если бы хозяйка не ложилась спать, понимаешь? Не разобрана, но смята. Много окурков. Бутылка есть. В таких случаях всегда есть бутылка. На этот раз — виски.

— Братья ушли на работу?

— Нет, я их на свой страх и риск дома оставил. Думаю, вдруг пригодятся. Ты уж отметь им повестку, а?

— Отмечу. Комнату опечатал?

— За кого ты меня принимаешь, Валя?!

— Как братья отнеслись к тому, что ты их дома оставил?

— По-моему, обрадовались. Как я понимаю, головы у братишек так трещат, что с третьего этажа треск слышен.

— Ну пошли. Да, позови дворничиху, слесаря, кого-нибудь... Понятые нужны. Следователь без понятых — это все равно, что рюкзак без ремней.

— А вон они стоят... Я уже давно их позвал.

— Ну ты, Гена, даешь! — восхищенно сказал Демин и усмехнулся, показав свои не очень правильные, но крепкие белые зубы, и первым вышел из-под арки — длинный, слегка сутулый, глубоко сунув руки в карманы плаща, в своем знаменитом на всю прокуратуру берете, в туфлях на толстой подошве, в узковатых брюках. Демин терпеть не мог расклешенных и мужественно ждал наступления времен, когда узкие брюки снова войдут в моду.

Дверь открыла Сутарихина. Увидев среди вошедших участкового, повернулась и засеменила по темному коридору к себе в комнату.

— Одну минутку! — остановил ее Демин.

Сутарихина остановилась и, не оборачиваясь, искоса, из-за спины, посмотрела в сторону вошедших.

— Простите, — Демин подошел к ней поближе, — вы здесь живете?

— Ну? — настороженность, чуть ли не враждебность прозвучала в этом не то вопросе, не то утверждении. Замусоленный передник, платье с очень короткими рукавами, обнажавшими крупные жилистые руки, узел волос на затылке, клеенчатые шлепанцы...

Видик у бабули еще тот, подумал Демин. Тяжелый разговор будет. Опустившиеся люди обычно неохотно общаются с незнакомыми, неохотно говорят о себе и стараются побыстрее скрыться от взглядов, от внимания чужих людей. Типичная обитательница коммунальной квартиры, где никто не чувствует себя хозяином, каждый считает и себя и соседей временными, чужими, нежеланными. Квартирка тоже еще та... Коридор, заставленный тумбочками, шкафчиками, старыми кроватными сетками, всем тем, что не помещается в комнате и что жалко выбросить на свалку. На длинном, мохнатом от копоти шнуре висела маленькая лампочка, выключатель, вырванный из гнезда, болтался на проводах, двери провисли от тяжести окаменевших слоев краски и запоров...

— В какой комнате жила девушка? — спросил Демин.

— А вот, — Сутарихина, не глядя, кивнула на высокую двустворчатую дверь и тут же снова бросилась в темноту коридора.

— Гражданка Сутарихина! — громко и властно сказал участковый таким голосом, каким никто здесь никогда, наверно, не разговаривал — будто команду отдал. Сутарихина не только остановилась, она распрямилась и послушно повернулась ко всем лицом. — Вот этот товарищ, — участковый говорил все тем же зычным голосом, — хочет с вами поговорить. У него к вам вопросы, касающиеся смерти вашей соседки Натальи Селивановой. Вам все понятно?

— А чего ж тут понимать... Все как есть понятно. А вопросы... Чего ж не ответить, отвечу... — Сутарихина сделала приглашающее движение рукой. Заходите, мол, если уж это так необходимо.

— Вот что, ребята, — повернулся Демин к оперативникам. — Особое внимание — не было ли у нее гостя? Ну и, конечно, телефоны, адреса, переписка и так далее. Понятые здесь? Отлично.

Демин подождал, пока участковый откроет дверь, тоже вошел, огляделся. Кроме нескольких щепок, оставшихся после того, как утром пришлось взламывать дверь, в комнате не было заметно никакого беспорядка. Толстая накидка на диван-кровати, полированный стол, на котором стояла начатая бутылка виски, тяжелые шторы на окне, пол закрывал красный синтетический ковер.

— Ничего гнездышко, а, Валя? — заметил участковый.

— Да, вполне ничего, — согласился Демин. — Ладно, ребята, вы трудитесь, а я с соседкой побеседую.

Сутарихина стояла посредине комнаты и смотрела на Демина с явной растерянностью. Ну вот, ты хотел войти, посмотреть, как я живу, смотри, — говорил весь ее вид. Старая кровать с никелированными шариками, с наспех наброшенным потертым одеялом, деревянная рама с множеством фотографий под стеклом, стол, накрытый выцветшей, изрезанной клеенкой... Все говорило о нужде, невеселой жизни, может быть, доживании.

— Проходите, коли вошли, — проговорила Сутарихина и как-то неумело улыбнулась. — В дверях-то чего стоять... — Она подхватила полотенце, протерла табуретку, пододвинула ее Демину. Он сел, еще раз оглядел комнату, и Сутарихина невольно проследила за его взглядом. — Небогато живем, но не жалуемся, — твердо сказала она. — Чего узнать-то хотели?

— Сами знаете... Соседка ваша, похоже, из окна выбросилась. Вот и хотел узнать — сама или кто помог?

— Ой, не знаю, — глаза Сутарихиной сразу стали красными, больными. — Скромница, умница, красавица... Комнату ведь родители для нее снимают, а она училась в институте, иностранные языки изучала. Родители живут в Воронеже... Я уж телеграмму утром дала...

— Она давно здесь жила?

— Третий год пошел... Как поступила в институт, так и поселилась.

— А вчера поздно пришла?

— Ну как поздно... Темно уже было. Часов в девять, наверно.

— Она всегда дома ночевала?

— Ох, и не знаю как сказать...

— Значит, не всегда? — уточнил Демин.

— Не всегда, — горестно согласилась Сутарихина. — Конечно, будь я ей матерью, строже бы спросила, а так что — соседка. Но и беды большой я не видела. У подружек засидится — чего ей через весь город тащиться? А если не приходит ночевать, всегда позвонит, предупредит, так и так, уважаемая Вера Афанасьевна, сегодня меня не ждите. И училась она хорошо, отметки мне свои показывала, все пятерки, четверки, других и не было. Грамота у нее из института за самодеятельность...

— Так, — сказал Демин. — А последнее время вы стали замечать за Наташей что-то неладное?

— Да, что-то с девкой твориться начало... — Сутарихина поддалась его тону. — Месяца три, почитай... И знаете, однажды, — Сутарихина понизила голос, словно собиралась сказать нечто невероятное, — однажды я от нее даже запах вина слышала. Веселой пришла, говорунья, все болтала, да нескладно, невпопад, будто самое себя заговорить хотела. Говорит, у подружки на именинах была. Спрашиваю: а ребята были? Были, говорит. И улыбнулась... Нехорошо так улыбнулась, будто о чем плохом подумала.

Демин внимательно посмотрел в скорбные заплаканные глаза старой женщины и мысленно выругал себя — от надо же так ошибиться в человеке! Он шел в эту комнату, заранее готовя себя к разговору с замкнутой, недовольной всем белым светом старухой, а познакомился с человеком, может быть, не очень счастливым, но сохранившим в себе чуткость к чужой жизни. Это ведь заметить надо — пришла веселее обычного, непривычно много болтала, а улыбалась нехорошо, будто о чем-то плохом вспоминала...

— А парень у нее был?

Сутарихина быстро взглянула на Демина, опустила глаза, помолчала, наматывая на палец тесемку от передника.

— Наверно, все-таки был... Захожу как-то к ней, а у нее на столе фотка... Парнишка. Молоденький, худенький. Симпатичный молодой человек, видно, с пониманием о жизни... Я не удержалась, спросила все-таки... Но, видно, вопрос мой не понравился Наташе, любопытство мое она осадила. Не то чтобы резко или грубо... Нет, просто сделала вид, что не услышала.

— А эти... соседи ваши, Пересоловы? Как они к ней?