А Федя сел на диван и принялся нервно зевать, виляя головой из стороны в сторону. Он словно старался пролезть в отверстие и все не мог. Нервы человека выдавали его с головой.

— Поговорить надо…

Русский негр перестал зевать и кивнул: он всегда готов поговорить с хорошим человеком. Только где? Здесь мать. Разве что на балконе? Но там не развернешься, да и жарко там, несмотря на вечер. Можно прогуляться, да полковник в форме. Вся округа будет знать — с ментами связался Мартын.

— У тебя, говоришь, машина?

— Имеется…

— Я сейчас выйду, а ты подъезжай к трамвайной остановке… Долго тебе до нее добираться?

Оказалось, недолго. Совсем рядом. Он стал узнавать «ночного парня» с автоматом под курткой.

— Тогда я пошел…

Мартын кивнул, вставая. Он проводит полковника до дверей.

— Я буду ждать. Не подведешь, Федя?..

Через тридцать минут к остановке подкатилась старая консервная банка под названием «Жигули ВАЗ-2101». За рулем сидел иностранец лет тридцати. У него на морде это было написано, потому что это был типичный негр. С широким носом и белыми зубами. Слегка, правда, выцветший, но это от невыносимого сибирского климата. Михалыч поспешно сел, и машина, гремя внутренностями, помчалась прочь от остановки.

— Не рассыплется по дороге?

— Будем надеяться… Бензин вот только на исходе…

— Тогда жми в сторону речного моста. По дороге заправим. Слушай меня внимательно. Не делай быстрых движений и старайся мыслить. Договорились?

Негр согласился. Он постарается не торопиться.

— Тогда слушай. Я не то, что ты думаешь. То, что на мне, принадлежит только мне и больше никому. Но сам я не принадлежу себе. Так получилось, что я пытался принадлежать самому себе. Из этого ничего не вышло. Теперь я один. Вооружен и очень опасен…

Михалыч улыбнулся, произнеся последнее слово.

— Но я мент, хотя не в том смысле, к какому все привыкли. Вот мои документы.

Мартын искоса взглянул в удостоверение. Он еще успеет в него посмотреть. Если покажут. С него и этого достаточно.

— Можешь больше не трястись. Твое наркотическое настоящее не интересует меня. Расскажи о прошлом. И верь мне. Машину надо подготовить, чтобы не гремела. Расскажи о себе, Федя.

— Заправиться бы…

— Хорошо, заезжай…

И машина сошла с дороги. Михалыч направился к окошечку кассы. Он уплатит деньги и вставит заправочный пистолет: Лишь бы негр не мелькал лишнего. Пустит струю бензина в салон, а следом спичку.

Бак был полон. Гремучая тачка дернулась и пошла на мост.

— Куда мы все-таки едем? — спросил Мартын.

— Туда и обратно, — ответил Михалыч. — Семьдесят километров всего. В общем, до Половинки. Слышал про такую деревню?

— Вроде слышал. Но дорогу не знаю…

— Рули. Буду показывать.

Как и предполагал Кожемякин, Мартын оказался жертвой интернациональной любви. Кубинский парень, прибыв в город набираться военных знаний, тут же влюбился в молоденькую девушку с белой кожей. Они все здесь оказались с белой кожей, и ни одной негритянки. Зато полностью лишены расовой неприязни. Почти все. Но тот влюбился только в его мать. Ей исполнилось всего пятнадцать. Он стал наведываться к ней в двухкомнатную квартиру. И вскоре они и сотворили то самое. Она забеременела. Родители схватились за головы. Боже! От негра! Однако вмешался райком партии, и вопрос быстренько утрясли политическими методами. Молодых без проволочки поженили. Поэтому родившийся через семь месяцев мальчик вполне мог рассчитывать на папу.

Так оно и было бы, но подошло время кубинскому парню выпускаться, и тут вдруг выяснилось, что он уже женат, на негритянке. Она ждет его на далеком Острове свободы с двумя малышами в обнимку. Мать до сих пор хранит это фото. Так и расстались супруги. Однако фамилия у матери сохранилась девическая, Мартын. Теперь он Мартын Фидель Хуанович. А между близкими — Федор Иванович. Можно Федя. Окончил военное командное училище связи. Ни дня не служил в войсках по идеологическим соображениям. Лейтенант запаса. Верит в бога и не может в связи с этим брать в руки оружие. Кроме того, не способен быть тираном для солдат. Любит водку, продаваемую в аптеках, но к наркотикам равнодушен. Нигде не работает. Звучало почти как анкета.

Фидель Хуанович закончил повествование. Похоже, он привык рассказывать о собственной судьбе и привычку эту довел до автоматизма, убрав из рассказа все несущественное.

— Значит, ты не наркоман, а любитель выпить… — проговорил он. — И тогда пасся у аптечки лишь для того, чтобы раздобыть себе опохмел. А тот одинокий прохожий? Вы лишь хотели посмотреть, как он умеет плясать.

Лейтенант в запасе молчал. Он был убежден, что ничего плохого прохожему они не сделали бы. Живым тот остался бы. Это точно…

— Что молчишь, Федя? Грабитель ты, оказывается. Сначала ты был курсантом, потом стал бывшим лейтенантом. Теперь созрел, чтобы стать зэком. А ты как думал?

— До этого не дошло бы…

— Не дошло, так доехало… Вы уже подняли руку на человека, и только ствол, железка с дырочкой, остановил вас. — Полковник нервничал. — Но ты все равно внушаешь мне доверие.

Они подкатили наконец к дому-интернату, съехали с асфальтовой дороги на проселочную. Машина скрипела на каждой кочке, но шла вперед. Завала из берез на дороге уже не было — дядя постарался. Машина подошла к дому Егорыча и остановилась.

— Идем, молока выпьешь…

Федя выбрался из машины и направился следом за Михалычем. Они подошли к воротам, однако те оказались закрытыми изнутри. Придется стучать или обходить вокруг дома и перелезать через ограду. Со двора не отвечала даже собака. Сердце у Михалыча трепетало.

Он посмотрел сквозь щель между столбом и воротами: во дворе, повиснув на проволоке, висела лишь собачья цепь. Самой собаки не было. А на сенных дверях красовался внушительных размеров накидной замок.

Они возвратились к машине. Нет никого дома. Если бы с ними расправились бандиты, то не стали бы закрывать после себя двери. А может, они это сделали для того, чтобы оттянуть время и тем самым отвести от себя след?

— Что случилось? — пугливо оборачиваясь, спросил Мартын.

— Нет никого. Даже странно. Может, и в живых давно нет никого…

«В живых нет…» А они пока что живые. Через секунду и они могут распрощаться с жизнью на этой пустынной, поросшей лопухами улице. Дома с заколоченными окнами. Куда приехали! Сидел себе дома, так нет. Поперся за этим… Он и не полковник, может, совсем!

— Поехали… — взял за плечо Михалыч. — Посмотрим еще одно место — и назад.

Они сели и поехали вдоль деревни. В конце опять остановились напротив высокого дома с четырехскатной шатровой крышей. Блестели в закатных лучах стекла. И опять никого вокруг. Это был дом Ксении.

Михалыч приблизился к воротам. Они тоже оказались на запоре изнутри. Во дворе исходила лаем собака.

— Полкан! Полкан! Не шуми, Полканище… Добрая, соба-а-ка… Добрая.

Он громко постучал в ворота, и в этот момент за стеклами мелькнуло испуганное лицо. Ксения оказалась дома.

— Кто там? — она спрашивала через сенную дверь, не снимая с запора.

— Я это, Ксения Ник… — Но собака продолжала метаться, чувствуя чужого. Черного негра на колесах.

Михалыч отошел от ворот и встал у ограды перед окнами, чтобы его могли разглядеть. Он это. Толька Кожемякин! Не узнали, что ли! Только бы вы живы все там были…

Наконец Ксения его разглядела и пошла из сеней во двор. Выдвинула в сторону запор, сухую жердь во все ворота, и отворила. Наконец-то, господи…

Михалыч махнул рукой, приглашая водителя. Тот полез из машины.

Дядя во все глаза пялился на негра, округлив рот. Мать крякала в углу, вынимая из сумочки аэрозольный баллончик против астматических приступов. Ксения запирала позади себя двери.

— А мы ищем вас! Слава богу! Живы. А корова где?! Здесь же?! Значит, вы перебрались и решили здесь зимовать? Спрятались, значит…

— Откуда им знать, что мы здесь…

— Ну, вы даете. Да они, если приедут, по бревнышку раскатают все кругом.