Избранные стихи и переводы с литовского включены в эту книгу. Когда Эдуардас Межелайтис сказал: «Реальность с её отчаянием и надеждой пульсирует в плоти стиха… Стихи Юрия Кобрина разнообразны без пестроты, современны без модности и старомодны без снобизма». Открывается книга прозаическими воспоминаниями об Арсении Тарковском. С грустинкой, с байками, с шутками и – таким обычным в жизни контрастом – с душевной мукой. И проступающим сквозь текст восхищением перед тайной каждого слова.

Не тексты стихи,

не фразы,

а жизнь

вопреки всему…

В них – к сердцу

спускается разум,

сердце восходит

к уму.

Тот же цвет «ализариновых чернил» в истории о том, как Арсений Александрович переводил так и не ставшие публикацией стихи семинариста Джугашвили, – сколько ассоциаций тянет он за собой, сколько новых слов и их значений. По-хорошему, этот эпизод – пособие на тему, как надо читать книги. «Прилагательное, столь знакомое елизаветградинскому гимназисту, ставшему неоспоримым наследником Серебряного века, стало понятным и вильнюсскому литератору, не задумывающемуся о написании мемуаров не то что ализариновыми чернилами, но и шариковой ручкой…»

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Библиоман. Книжная дюжина

Молоко для ёжика

Маша Трауб. Про улитку и черепаху . – М.: АСТ: Астрель: Полиграфиздат, 2010. – 160 с.: ил., 8000 экз.

Автор утверждает, что эта история для детей – на самом деле почти чистая правда. Улитка и черепаха появились в доме разными путями: черепаху купили в зоомагазине, улитку нашли на листочке дикого винограда. «Каждый день мой сын Вася звонил с дачи и рассказывал, что сегодня сделали его любимые подопечные». Постепенно рассказы стали дополняться предположениями о том, что черепаха и улитка могли сказать друг другу или хотя бы подумать. Так получилась занимательная – с путешествиями по капустным грядкам – и не лишённая воспитательного значения книга. «Помогать нужно для себя, а не для того, чтобы увидели и похвалили. Это намного приятнее», – обосновывает черепаха необходимость прибраться в клетке, чтобы помочь старенькой бабушке. И конечно, речь идёт о дружбе и способности понимать друг друга, даже если друг, любитель молока, одет вместо панциря в иголки.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Искусство

Карло Михайлович Фрейд

КОНТРСВЕТ

Карло Михайлович Фрейд, или С приветом от Мичурина

Перенесённой на сцену прозой никого уже не удивишь. Найдёшь ли сегодня театр, где не шли бы драматургизированные версии Толстого, Достоевского, даже Джойса?.. А режиссёры уже нашли себе новое поприще для экспериментов: они увлечённо скрещивают прозу с драматургией и с любопытством школьников наблюдают за тем, что из этого получится. В театре МОСТ сделали «Аттракцион» из романа Михаила Шишкина «Взятие Измаила» и чеховской «Чайки», а в Театре им. Пушкина пересказали сюжет «Турандот» на манер «Идиота» Фёдора Михайловича Достоевского.

Из обломков «Измаила»

Даже при том, что МОСТ – театр не совсем профессиональный, хоть и государственный (он вышел из студенческого театра МГУ, и до сих пор большая часть артистов, имевших в миру иные профессии, проходит в стенах театра ускоренный «курс молодого бойца»), понять желание режиссёра Георгия Долмазяна поставить букероносный роман Михаила Шишкина можно. «Взятие Измаила» многие называют романом-мистерией (а что делать, если на настоящий роман – с внятным сюжетом, завязкой, развитием, кульминацией и логичным финалом – он ну никак не тянет?). Что ж, и театр некогда начинался с мистерий. Чуть ли не главным его достоинством считают пленительную (думается, от слова «плен»: попал, не вырвешься) словесную вязь, именуемую стилем. Так ведь и театр – это во многом искусство слова. А уж для игры со стилями и пересечениями временных континуумов лучшего места, чем сцена, и не придумаешь.

Однако слово написанное и слово произнесённое имеют разную природу. Воображение читателя обладает гораздо бóльшим числом степеней свободы, чем площадка пять на пять метров без кулис, занавеса и какого бы то ни было технического оборудования, за исключением довольно скромной световой аппаратуры. Читатель может двигаться по лабиринту слов, перепрыгивая из сталинских времён в брежневские, а оттуда на рубеж прошлого и позапрошлого столетий, выстраивая по указке автора соответствующую виртуальную реальность. Процесс конструирования сей реальности в значительной степени заменяет ему отсутствие действия и логических связей (роман-то являет собой набор обрывочных текстов, весьма схожих со стенограммами горячечного или иного какого бреда). А вот зрителю необходимо сценическое действие, развитие сюжета, да ещё и желательно подчинённое хоть какой-нибудь логике. Неудивительно, что режиссёр победил в Долмазяне читателя.

Тщательно возведённые Шишкиным словесные бастионы были срыты. Переплетающиеся пространства расплетены, выпрямлены в линейную последовательность событий, а те, что расплетению не поддавались (каковых, разумеется, оказалось подавляющее большинство), были отринуты. Получился очень домашний и немного наивный спектакль о человеке (органичнейший Илья Королёв), у которого сначала умирает возлюбленная, затем мать, а вскорости и отец (сумевший взять возрастной барьер Павел Золотарёв), женившийся во второй раз и оставивший сыну на попечение молодую жену с ещё не родившимся ребёнком. Потом человек этот решает и сам жениться, но на мальчишнике по случаю свадьбы подхватывает от шлюхи гонорею и в первую брачную ночь вместо супружеской спальни отправляется в длительную командировку. Правда выплывает наружу, жена начинает ненавидеть его, он – жену, а потом у них рождается неполноценный ребёнок. То ли даун, то ли имбецил (по первоисточнику установить не удалось). Жена, не вынеся такого горя, оказывается в сумасшедшем доме и тоже вроде бы умирает, а человек находит скромное счастье с другой женщиной (очаровательная в своей бесхитростности Елизавета Морковина), которая прекрасно печатает на машинке, одна воспитывает сына и замечательно ладит с больной дочерью героя.

Для пущей инфернальности были привлечены Пушкин, Чехов и Толстой в качестве эпизодических персонажей и несколько укороченных монологов из «Чайки» для пояснения душевных метаний персонажей главных. Гибрида прозы с пьесой, строго говоря, не получилось. Просто к стволу груши привили ветку яблони. Дерево – одно, плоды – разные. И зреют они каждый сам по себе.

Автор романа, видевший спектакль, провозгласил, что режиссёру и актёрам удалось привести зрителя к тому, к чему он сам хотел бы привести своего читателя. Цитирую: «к пронзительной радости бытия». Похоже, что г-н Шишкин слукавил. Если бы хотел – привёл бы. Но радости бытия в его романе днём с фонарём не отыщешь. А режиссёр просто оборвал повествование в самом мажорном месте. Иначе и у него радость оказалась бы в дефиците.