И, упав ниц, Розамунда схватила подол его царственного платья и прижалась к нему лбом.

Свет луны заливал ее, вся громадная толпа вооруженных людей молчала, Салах ад-Дин сидел неподвижно, как статуя, глядя на купола и башни Иерусалима, которые рисовались на темно-синем небе.

– Встаньте, – произнес он наконец, – и знайте, племянница, что вы поступили, как подобало члену моего рода, и что я, Салах ад-Дин, горжусь вами. Знайте также, что я взвешу вашу просьбу, как не взвесил бы мольбы другого человека. Теперь я должен посоветоваться с моим собственным сердцем, и завтра ваша мольба будет или исполнена, или отвергнута. Вам, осужденной на смерть, и рыцарю, который желает умереть с вами, я, по старому закону и обычаю, предлагаю принять ислам и тогда дарую вам жизнь и почет.

– Отказываемся, – в один голос ответили Вульф и Розамунда.

Султан наклонил голову, казалось, он не ожидал другого ответа и огляделся кругом, как все думали, для того, чтобы призвать палачей. Но он только сказал предводителю мамелюков:

– Раздели их, возьми под стражу и охраняй, пока я не прикажу убить. Ты отвечаешь жизнью за них. Накормить и напоить их, не делать им никакого зла, пока я не прикажу.

Мамелюк поклонился и подошел со своим отрядом. В последнюю минуту Розамунда спросила его:

– Скажите мне, о султан, что стало с Масудой?

– Она умерла за вас, отыщите ее там, за городом, – ответил Салах ад-Дин, Розамунда закрыла лицо руками и вздохнула.

– А что с Годвином, моим братом? – вскрикнул Вульф. Но ему не ответили.

Розамунда повернулась и, протянув руки к Вульфу, упала ему на грудь. И тут, в присутствии бесчисленной армии, они обменялись поцелуем прощанья. Ни он, ни она не сказали ни слова, только, уходя, Розамунда подняла руки и указала на небо.

И ропот прошел по толпе, все, как один человек, повторяли единственное слово:

– Пощады!

Но Салах ад-Дин не двигался, не сделал знака, и их увели в разные тюрьмы.

В числе многих тысяч, смотревших на эту странную и потрясающую сцену, были два человека в длинных одеяниях – Годвин и епископ Эгберт. Годвин трижды старался подойти к трону, но воины, стоявшие вокруг него, получили особые приказания, они не позволяли ему ни шевельнуться, ни заговорить. Когда Розамунда проходила мимо него, он хотел приблизиться к ней, но они схватили и удержали его. Однако Годвин успел прокричать:

– Да будет благословение Неба на тебе, Божия святая, на тебе и на твоем верном рыцаре.

Розамунда узнала этот голос и оглянулась, но не увидела д'Арси, потому что вокруг нее столпилась стража. И она пошла, спрашивая себя, донесся ли до нее голос Годвина, или прозвучало благословение ангела, или с ней просто заговорил один из франкских пленных.

Годвин ломал руки, епископ старался поддержать его, говоря, чтобы он не печалился, потому что Розамунда и Вульф избрали смерть славную и более желанную, чем тысячи жизней.

– Да, да, – соглашался Годвин, – я хотел бы быть с ними.

– Их дело окончено, ваше – нет, – кротко возразил епископ. – Пойдемте в нашу палатку и станем на колени. Бог могущественнее султана, и, может быть, Он спасет их. Если завтра на заре они будут еще живы, мы постараемся добиться аудиенции у Салах ад-Дина, чтобы попросить за осужденных на смерть.

Они вошли в палатку и молились, как жители Иерусалима молились за своими полуразрушенными стенами, прося Господа смягчить сердце Салах ад-Дина. Вдруг полы палатки раздвинулись, и перед коленопреклоненными священниками остановился эмир.

– Встаньте, – повелел он, – и оба идите за мной, султан приказал вам явиться к нему.

Эгберта и Годвина провели в спальню султана, и стража закрыла за ними полы шатра. На шелковом ложе полулежал Салах ад-Дин, и свет лампы освещал его бронзовое задумчивое лицо.

– Я послал за вами, франки, – сказал он, – чтобы вы передали мои слова Ибелину и гражданам Иерусалима. Вот что я говорю: пусть святой город завтра сдастся и все его жители признают себя моими пленниками. Я дам им возможность в течение сорока дней внести выкуп, и в это время никому из них не будет сделано вреда. Каждый мужчина, который внесет за себя десять золотых, освободится, две женщины или десять детей будут считаться за одного мужчину и вносить такую же плату. Семь тысяч бедных будут отпущены с платой в тридцать тысяч безантов серебром. Каждый, кто останется или не заплатит за себя выкупа (а в Иерусалиме еще много золота), сделается моим невольником. Вот мои условия, я предлагаю их благодаря предсмертной просьбе моей племянницы, госпожи Розамунды, и только благодаря ей. Передайте это Ибелину, пусть он вместе с начальниками города ждет меня на заре и ответит от имени народа, согласен ли он. Если нет, я буду продолжать приступ и превращу город в груду развалин, которые покроют кости его детей.

– Благословляем вас за эту милость, – произнес епископ Эгберт, – и повинуемся. Но скажите, султан, что нам делать дальше? Вернуться в лагерь с Ибелином?

– Если он примет мои условия, нет, потому что в Иерусалиме вас ждет безопасность, и я без выкупа отпускаю вас на свободу.

– Султан, – попросил Годвин, – позвольте мне перед уходом проститься с моим братом и с моей двоюродной сестрой Розамундой.

– Чтобы в третий раз задумать бегство? – спросил Салах ад-Дин. – Нет, оставайтесь в Иерусалиме и ждите моего слова. Вы встретите их только в последнюю минуту.

– Султан, – просил Годвин, – пощадите их, потому что они поступили благородно. Ужасно, что они умрут, ведь они любят друг друга, и они так молоды, красивы и отважны.

– Да, – ответил Салах ад-Дин, – их поступок благороден, я никогда не видывал ничего более высокого. Ну, тем вернее они попадут на Небо, если только поклонники креста могут войти в рай. Довольно, их судьба решена, и я не могу изменить моих намерений; вы до последней минуты не увидите их, как я уже сказал. Но, если хотите, в письме проститесь с ними и пошлите это письмо с посольством, оно будет передано им. Теперь идите, более великие вопросы стоят перед нами. Вас ждут воины.

Через час они стояли перед Ибелином, передавая ему слова Салах ад-Дина; выслушав их, он поднялся и благословил имя Розамунды. Пока Ибелин сзывал своих советников и приказывал слугам седлать лошадей, Годвин отыскал перо и пергамент и наскоро написал:

Условия Салах ад-Дина были приняты; радуясь спасению, но и оплакивая падение святого города, снова попавшего в руки мусульман, население Иерусалима готовилось уйти и переселиться в другие места. Большой золотой крест сорвали с мечети аль-Акса, и на каждой стене развевалось желтое знамя Салах ад-Дина. Все, имевшие средства, заплатили выкуп, неимущие занимали деньги, а не получив их, с отчаянием шли в рабство.

Салах ад-Дин оказал большое милосердие: он освободил всех старых без платы и из собственной казны дал выкуп за сотни женщин, мужья и отцы которых пали в боях или в других городах были заключены в тюрьмы.

В течение сорока дней печальная процессия побежденных тянулась из ворот, впереди всех ехали королева Сибилла и ее придворные дамы, многие, проходя мимо победителя, сидевшего с парадной свитой, останавливались перед ним, прося его за тех, кто еще остался в городе. Некоторые также вспоминали Розамунду и то, что благодаря ее самопожертвованию они могли смотреть на солнце, и молили его, если она не умерла, пощадить ее и ее отважного рыцаря. Наконец все прошли, и Салах ад-Дин вступил в город. Он приказал очистить великую мечеть, омыть ее розовой водой и совершить моление, а потом разделить остальных жителей, которые не могли внести выкупа, как рабов, между своими эмирами и членами свиты. Так полумесяц восторжествовал над крестом, но не среди моря крови.