Д'Арси отскочил и увидел, что упавший сарацин поднялся. Он двинулся к нему, тот быстро обернулся, собираясь бежать, и встретил смерть: тяжелый меч поразил его между шеей и плечами. Кто-то закричал:

– Нам плохо приходится от этого старого льва, и мы теряем людей. Сторонитесь его когтей; пронзите его копьями!

Но Розамунда, понимавшая их язык, заслонила собой отца и ответила по-арабски:

– Да, поразите его, но раньше убейте меня и расскажите об этом Салах ад-Дину.

– Тот, кто дотронется хотя бы до одного волоса принцессы, умрет, – прозвучала спокойная команда Георгия. – Если можно, возьмите их обоих живыми, но на нее не поднимайте руки. Стойте!

Нападающие остановились и стали переговариваться.

Розамунда коснулась отца и показала на человека, лежавшего на полу с ногой, пронзенной стрелой. Он старался подняться на колено и тянул к себе свой тяжелый палаш. Сэр Эндрью поднял меч, как слуга поднимает палку, чтобы убить крысу, но тотчас же опустил со словами:

– Я не убиваю раненых. Брось оружие и иди к твоим.

Раненый повиновался и, отползая прочь, даже дотронулся лбом до пола в виде почтительного «салама», – он понял, что ему подарили жизнь и что это было великодушно по отношению к нему, человеку, собиравшемуся нанести коварный удар.

Георгий выступил вперед. Это уже был не тот человек, который подавал отравленное вино и предлагал восточные вышивки, а гордый сарацин с высоким челом, одетый в кольчугу, скрывающуюся под его купеческим платьем. Теперь на его груди вместо распятия блестело украшение в виде звезды из драгоценных камней, знак его рода и положения.

– Сэр Эндрью, – обратился он к старому рыцарю, – выслушайте меня. Благороден был ваш поступок, – он указал на раненого, которого унесли товарищи, – и вы благородно защищались, защищались образом, достойным ваших предков и вашего рыцарского сана. Рассказ об этом понравится моему господину, – говоря это, он поклонился, – то есть если Аллах дозволит нам без помех и в целости вернуться к нему. Вы же, конечно, сочтете, что я поступил бесчестно с вами, победив силу храбрых рыцарей, сэра Годвина и сэра Вульфа, не ударами мечей, а отравленным вином и сделав то же самое с вашими слугами, которые до завтрашнего утра не освободятся от дурмана. И вы правы: это поступок, достойный раба, а я до конца жизни буду со стыдом вспоминать его, и, может быть, отмщение за это падет на мою голову и покроет меня кровью. Но подумайте о нашем положении и простите нас. Нас было очень немного в вашей обширной стране, и мы скрывались в пещере львов, которые убили бы нас без жалости, если бы узнали, кто мы. Это, конечно, было бы неважно; что такое наши жизни, из которых несколько уже пресек ваш меч, да и не только ваш, но и мечи близнецов-братьев там, на молу.

– Я так и думал, – презрительно произнес сэр Эндрью. – Поистине ваш поступок был достоин вас: двадцать или больше – против двоих!

Георгий поднял руку.

– Не судите нас поспешно, – сказал он, медленно произнося слова, так как хотел выиграть время. – Ведь вы читали письмо нашего господина. Видите ли, мне было поручено взять в плен Розу Мира, и, если возможно, без кровопролития. Я осматривал местность, взяв отряд моряков со своего корабля, они плохие бойцы, со мной было очень немного моих собственных солдат, когда разведчики донесли, что леди Роза Мира выехала из замка в сопровождении двух человек. Понятно, я считал, что она уже в моих руках. Но рыцари победили меня искусством и силой, и вы знаете, чем кончилось дело. Тогда мой гонец привез вам письмо, которое, правда, следовало доставить вам раньше. Письмо тоже не приблизило нас к цели, потому что ни вас, ни принцессу, – и он поклонился Розамунде, – нельзя было подкупить. Хуже того, все окрестные насторожились; вы окружили себя вооруженными людьми; братья-рыцари охраняли вас, и вы собирались бежать в Лондон, где нам трудно было бы уловить вас в сети. Поэтому я, принц и эмир, который, хотя вы не помните этого, в молодости скрестил с вами меч, сделался продавцом отравленного вина. Послушайте меня, сэр Эндрью, сдайтесь, вы сделали достаточно, чтобы ваше имя воспелось многими поколениями, примите любовь Салах ад-Дина; я, принц аль-Хасан, – он не хотел выбрать человека менее значительного для этого поручения, – снова подтверждаю слово моего властелина, говоря, что вам не сделают зла. Сдайтесь, спасите вашу жизнь, живите среди почестей, сохраняя собственную веру до тех пор, пока Азраил [4] не увлечет вас от прелестных долин Баальбека к источникам рая, если только в рай могут войти неверные, хотя бы славные и храбрые. Знайте – так должно свершиться. Если мы вернемся без принцессы Розы Мира, мы умрем все до одного; если же мы причиним ей вред или оскорбим ее, нас постигнет такая ужасная смерть, что я вам и сказать не могу. Не прихоть великого властителя заставляет его украсть девушку, в жилах которой течет родственная ему благородная кровь. Ему повелел это голос самого Бога устами ангела сна. Трижды Аллах говорил с ним в грезах, открывая нашему властелину с милосердным сердцем, что только руками вашей дочери и при помощи ее благородства может быть спасено бесчисленное количество человеческих жизней, поэтому он скорее согласился бы лишиться половины своих владений, чем дать ей ускользнуть. Перехитрите нас, разбейте, возьмите нас в плен, прикажите пытать, казните – явятся другие посланцы, чтобы исполнить его приказание, поистине они уже на пути сюда. Кроме того, бесполезно проливать кровь, ведь в книгах судьбы написано, что принцесса Роза Мира вернется на Восток, выполнит свое предназначение и спасет человеческие жизни.

– Тогда, эмир аль-Хасан, я вернусь на Восток только в виде духа, – гордо произнесла Розамунда.

– Нет, принцесса, – с поклоном возразил он, – один Аллах имеет власть над вашей жизнью, и судьба постановила иное. Сэр Эндрью, время подходит к концу, я должен исполнить свое дело. Хотите ли вы примириться с Салах ад-Дином или же вынудить его слуг лишить вас жизни?

Старый рыцарь выслушал его, опершись руками на свой покрасневший меч, потом поднял голову и ответил:

– Я стар и близок к смерти, виноторговец Георгий или принц аль-Хасан, кто бы вы ни были. В молодости я поклялся не входить в мирные договоры с язычниками и в старости не нарушу этого обета. Пока я в силах держать оружие, я буду защищать мою дочь даже против могущества Салах ад-Дина. Исполните ваше коварное дело, и пусть все будет, как пожелает Господь.

– Принцесса, – обратился аль-Хасан к Розамунде, – засвидетельствуйте на Востоке, что я не повинен в крови вашего отца! Да падет она на его и на вашу голову.

И он во второй раз засвистел в свисток, висевший у него на шее.

Когда эхо свистка Хасана замерло, деревянные ставни окна, бывшего позади, затрещали, распахнулись и в комнату вскочил высокий тонкий человек с поднятой секирой. Раньше, чем сэр Эндрью успел обернуться посмотреть, откуда раздался шум, секира страшно ударила его между плечами, и хотя кольчуга осталась неразрубленной, удар упал на его хребет, старик свалился навзничь; он не страдал, мог говорить, но был беспомощен, как ребенок. Его поразил паралич, и он не мог двинуть ни рукой, ни ногой, ни головой.

Среди наступившей тишины раздался его затрудненный голос, и он устремил глаза на человека, который так ужасно искалечил его.

– Рыцарский удар, действительно, и достойный христианина, который убивает по найму мусульман. Изменник перед Богом и людьми, вы ели хлеб мой и теперь убиваете меня, как быка, подле собственного очага. Да будет ваш конец еще хуже, да погибнете вы от рук тех, кому теперь служите.

Пилигрим Никлас – это был он, одетый не в платье паломника, отшатнулся от него, смущенно произнося какие-то слова, и исчез в толпе сарацин. Горько зарыдав, Розамунда наклонилась, словно раненая птица, взмахнула мечом, которого ее отцу уже никогда не было суждено поднять, и, обратив его рукояткой вниз, к полу, бросилась на него. Но острие не коснулось ее груди, потому что эмир легко отклонил лезвие и поймал девушку, когда она падала.