Он взывал к небесам, бил себя в грудь, прижимал руки ко лбу и молился так, как никогда не молился раньше. И вот Годвину показалось, будто его охватил сон, по крайней мере, его ум потускнел, мысли смешались, однако через некоторое время его разум стал яснеть, как медленно яснеет возмущенная вода. Но у него был другой ум, не тот, что служил ему ежедневно. Что это? Он услышал, как мимо него пронеслись духи и, пролетая, зашептали ему что-то. Ему казалось также, что они плакали о каком-то грядущем бедствии, плакали о Назарете. Потом точно завеса поднялась с его глаз, и он увидел короля франков в его палатке. Гвидо Лузиньяна окружал совет военачальников, в их числе были гроссмейстер тамплиеров и граф Раймунд Триполийский, правитель Тивериады. Все рассуждали о чем-то, и вдруг гроссмейстер тамплиеров выхватил меч и бросил его на стол.

Поднялась новая завеса с глаз д'Арси, и он увидел лагерь Салах ад-Дина – бесконечный лагерь с десятью тысячами палаток, и услышал, как сарацины взывали к Аллаху. В роскошном шатре одиноко расхаживал султан, с ним не было его эмиров, даже сына. Казалось, Салах ад-Дин глубоко задумался, и Годвин прочитал его мысли: «За нами Иордания и море Галилейское, и франки стеснят меня там, если поверну фронт. Передо мной – территория франков, где у меня нет друзей, подле Назарета стоит их большая армия. Только Аллах может помочь мне! Если они останутся спокойны и заставят меня двинуться через пустыню и повести на них атаку, – я погиб. Если они пойдут на меня, обходя гору по хорошо орошенной местности, – я тоже могу погибнуть; если же они безумно двинутся прямо через пустыню, тогда погибнут они, и владычество креста в Сирии окончится навсегда».

Подле шатра Салах ад-Дина стояла другая палатка, и в ней лежали две женщины: одна была Розамунда, она крепко спала, другая, Масуда, не спала, и ее глаза из тьмы взглянули в лицо Годвина.

Последний покров поднялся и открыл зрелище, от которого содрогнулась вся душа рыцаря. Тянулась выжженная огнем черная пустыня, над ней высилась угрюмая гора, а ее густо усеивали трупы, тысячи и тысячи трупов, между мертвыми телами бродили гиены, а над ними кричали ночные птицы. Некоторые лица Годвин узнавал, лица людей, которых он встречал в Иерусалиме или видел среди армии. Он слышал также стоны немногих еще живых.

Ему казалось, будто он в лагере Салах ад-Дина, где тоже лежали умершие, бродит и чего-то ищет, но чего – не знал. Наконец он понял, что отыскивает тело Вульфа, но не находя ни его, ни своего собственного. И снова Годвин слышал, как пронеслись духи, много духов, потому что к ним присоединились души убитых, услышал также, как они оплакивали погибшую власть креста, оплакивали Назарет.

Годвин вздрогнул, очнулся, сел на коня и вернулся к Вульфу. Внизу по-прежнему виднелся спящий лагерь, дальше тянулась безводная пустыня, а Вульф неподвижно сидел на коне.

– Скажи мне, – спросил его Годвин, – давно ли я уехал?

– Минут пять тому назад, может быть, десять, – ответил ему брат.

– В короткое время я видел так много… – начал говорить Годвин. Вульф посмотрел на него с удивлением:

– Что ты видел?

– Если я расскажу, ты не поверишь, Вульф.

– Расскажи, тогда посмотрим.

Годвин рассказал ему все и в конце задал вопрос:

– Ну, что же ты думаешь? Помолчав немного, Вульф произнес:

– Ты не пил сегодня ни капли вина, а потому не пьян, брат. Не сделал ты ничего глупого, и, значит, ты не безумен, поэтому, вероятно, с тобой беседовали святые, по крайней мере, я подумал бы это о всяком другом человеке, таком же хорошем, как ты. Однако людям иногда являются ложные видения, так как, мне кажется, их посылает дьявол. Наше дежурство окончено, я слышу топот лошадей сменяющих нас рыцарей. Вот что я посоветую тебе. В лагере наш друг, с которым мы ехали из Иерусалима, – Эгберт, епископ Назарета. Поедем к нему, расскажем ему все, он – человек святой и ученый, совсем не лживый и не себялюбивый.

Годвин утвердительно кивнул головой. Встретив сменяющихся рыцарей и отдав им рапорт, братья поехали к шатру Эгберта, поручили лошадей его слугам и вошли в палатку.

Эгберт был англичанин, более тридцати лет прожил он на Востоке, и жаркое солнце придало его морщинистому лицу бронзовый цвет, что странно оттеняло его синие глаза и белоснежные волосы и бороду. Когда д'Арси вошли в его палатку, он молился перед маленьким изображением Святой Девы. Склонив голову, братья неподвижно стояли, пока старик не поднялся с колен. Окончив молитву, он благословил их и спросил, чего они хотят.

– Вашего совета, святой отец, – промолвил Вульф. И Годвин рассказал ему о своем видении.

Епископ слушал и не удивлялся, потому что в те дни многие видели или думали, что видят подобные вещи. Окончив свой рассказ, Годвин спросил Эгберта:

– Что это было, святой отец? Сон или откровение? И кто послал мне его?

– Годвин д'Арси, – обратился к нему старик, – в дни своей юности я знавал вашего отца, и более чистая душа никогда не переходила на Небо! Мы жили вместе с вами в Иерусалиме, вместе ехали сюда, и я также успел узнать вас и увидеть, что вы – достойный сын достойного отца, что вы – истый слуга церкви. Может быть, такому человеку, как вы, был дан дар провидения, может быть, через вас Небо предупреждает власть имущих и таким путем христианский мир спасется от великой горести и позора! Пойдемте к королю, расскажите ему все, он еще сидит и советуется с приближенными.

Они проехали к королевской палатке, епископ вошел в нее, братья остались снаружи. Скоро Эгберт вернулся и знаком позвал их за собой. Когда они проходили в шатер, часовые шепнули им:

– Заседает странный совет, рыцари, совет роковой и необычайный…

Было около полуночи, но просторный шатер все еще наполняли бароны и высшие военачальники. Одни сидели в уголках по двое, по трое, другие окружали узкий стол из досок, положенных на козлы. Во главе стола был король Гвидо, или Ги де Лузиньян, человек с лицом, выражавшим слабость, и одетый в великолепную кольчугу. Справа от него помещался седовласый граф Раймунд Триполийский, а с левой стороны – чернобородый, хмурый магистр ордена тамплиеров в своем белом плаще, на левой стороне которого виднелся красный крест. Недавно спорили, это было видно по лицам, но когда братья входили, все молчали, и король сидел, откинувшись на спинку своего кресла и поглаживая лоб рукой. Он поднял глаза, увидел епископа и спросил недовольным тоном:

– Что там еще? Ах, помню! Рассказ рыцарей – братьев-близнецов. Ну, пусть говорят, у нас мало времени.

К столу подошли епископ, Годвин и Вульф, и по просьбе Годвина Эгберт рассказал о видении, которое посетило рыцаря на вершине горы. Сначала некоторые из баронов были готовы засмеяться, но, увидев одухотворенное лицо д'Арси, затихли. Когда же Эгберт дошел до описания скалистой горы и груды мертвых тел, многие из них побледнели от страха, и бледнее всех был король Ги де Лузиньян.

– И все это правда, сэр Годвин? – спросил он, когда епископ кончил рассказ.

– Правда, государь, – ответил Годвин.

– Его слова недостаточно, – сказал магистр тамплиеров, – пусть рыцарь поклянется над святым древом, зная, что если он солжет, то навеки погубит свою душу.

И весь совет произнес:

– Да, пусть поклянется.

Рядом с шатром была соединенная с ним небольшая палатка, наскоро превращенная в часовню, в ее глубине виднелось что-то большое, закутанное. Руфин, епископ Акры, одетый в рыцарскую кольчугу, вошел в маленькую палатку и, сдернув покров, открыл расщепленный, но осыпанный драгоценными камнями почерневший крест, который поднимался приблизительно на рост человека, так как вся его нижняя часть исчезла.

Увидев крест, Годвин и все присутствующие упали на колени; с тех пор как святая Елена около семисот лет перед тем нашла его, он считался самой драгоценной реликвией в христианском мире. Миллионы поклялись ему, десятки тысяч людей умирали за него, и теперь, во время великой борьбы между религией Христа и верой лжепророка, святыню вынесли из храма, чтобы войско могло сопровождать ее.