– Я хорошо помню его, – улыбнулся сэр Эндрью. – Но, друг, я не хочу брать вина без платы.
– Как, благородный сэр, – воскликнул Георгий, и его лицо засияло, – вы знаете мою родину, Кипр? О, я целую вашу руку и прошу вас не обижать меня отказом от этого маленького дара. Право, говоря откровенно, я могу понести эту небольшую потерю, потому что хорошо торговал повсюду, даже здесь, у вас в Эссексе.
– Как вам угодно, – согласился сэр Эндрью. – Благодарю вас… А скажите, у вас на продажу есть что-нибудь еще?
– Да, конечно, вышивки; может быть, эта милостивая леди пожелает взглянуть на них? Есть и ковры, на которых, бывало, мусульмане молились своему лжепророку Магомету. – И, отвернувшись, он плюнул на пол.
– Вижу, что вы христианин, – с удовлетворением отметил сэр Эндрью. – А все-таки, хотя я бился с ними, но знавал многих очень хороших магометан. И я не считаю нужным плевать при имени Магомета. Я нахожу, что он был великий человек, обольщенный хитрыми уловками Сатаны.
– Я тоже, – задумчиво поддержал дядю Годвин. – Истинные слуги креста должны сражаться с его врагами и молиться за их души, а не плевать на них.
Виноторговец с любопытством посмотрел на старика и Годвина, играя серебряным крестом, который висел на его широкой груди.
– Завоеватели святого города думали иначе, – возразил он, – когда они ехали к мечети аль-Акса и их лошади до колен утопали в крови [3]; меня тоже учили другому. Но теперь настали времена свободы, и, в конце концов, имеет ли право бедный торговец, ум которого, к сожалению, больше занят барышами, чем страданиями благословенного сына Марии, – тут он перекрестился, – судить о таких высоких вопросах? Простите меня, я принимаю ваш упрек, так как, может быть, я слишком набожен.
А между тем этот «упрек» в тот же вечер спас жизнь многих людей.
– Могу я попросить, чтобы мне помогли справиться с этими свертками? – обратился к д'Арси Георгий. – Так как я не могу развернуть их здесь, а также увезти бочки. Нет, маленький бочонок я отнесу сам, надеясь, что вы отведаете из него вина во время рождественского пира. С ним нужно обращаться осторожно; впрочем, боюсь, что ваши ужасные дороги не улучшили его качества.
И, перекатив бочонок с края телеги к себе на плечо, так чтобы он остался стоять на нем, Георгий легкими шагами направился к открытой двери в переднюю залу.
«Для человека нерослого он изумительно силен», – подумал Вульф, который шел за ним со свертком ковров.
Потом и остальные винные бочки доставили в каменный погреб под залой.
Оставив подле лошадей своего слугу – молчаливого и, по-видимому, глупого черноглазого малого по имени Петрос, – Георгий вошел в комнату и принялся распаковывать свои ковры и вышивки со всем искусством человека, воспитанного на базарах Каира, Дамаска или Никосии. Прекрасные вещи показывал он: вышивки, слепившие глаза, циновки со множеством оттенков, мягкие и блестящие, как мех выдры. Сэр Эндрью смотрел на них, и ему невольно вспоминались дни прошлого, и его лицо смягчилось.
– Я куплю этот ковер, – объявил он, – потому что, может быть, именно на нем я много лет тому назад лежал больной в доме Айюба в Дамаске. Нет, нет, я не буду торговаться, я куплю его.
И он задумался; старик вспомнил, как, лежа на таком ковре (и действительно, хотя он не знал этого, перед ним был тот самый ковер) и глядя сквозь резные рамы, он впервые увидел свою красавицу-жену, которая ходила по апельсиновому саду со старым Айюбом. И, вспоминая о своей молодости, рыцарь заговорил о Кипре; так время прошло до темноты.
Наконец Георгий сказал, что ему пора ехать, так как в Соусминстере его приказчик хотел отпраздновать Рождество. Купцу уплатили по счету – очень большому, – и пока запрягали лошадей, Георгий пробурил бочонок вина и вставил в него втулку, так как, по его словам, был уверен, что в этот вечер обитатели замка отведают светлого вина. Пожелав всем д'Арси счастья за их доброту и щедрость, он откланялся по-восточному и уехал вместе с Вульфом.
Через несколько минут раздались крики; Вульф вернулся, говоря, что колесо телеги сломалось при первом же обороте и теперь она лежала на боку во дворе. Сэр Эндрью и Годвин пошли посмотреть, в чем дело, и увидели Георгия, который так ломал руки, как на это способен только восточный купец, и сыпал проклятия на каком-то иностранном языке.
– Благородный рыцарь, – воскликнул он. – Что мне делать? Уже почти совсем стемнело! Как я проеду через этот крутой холм? Бесценные вышивки, мне кажется, должны остаться здесь на ночь, так как до завтрашнего утра колесо невозможно поправить…
– Да и вам тоже лучше остаться здесь, – ласково предложил ему сэр Эндрью. – Полно, полно, не печальтесь; тут у нас, в Эссексе, сломанные оси и колеса – дело обычное… Вы же и ваш слуга можете так же посидеть за рождественским столом здесь, как и в Соусминстере.
– Благодарю вас, сэр рыцарь, благодарю от души. Но могу ли я, простой купец, находиться в вашем благородном обществе? Позвольте мне с моим слугой Петросом пообедать с вашими слугами вот в этом сарае, где, как я вижу, они уже приготовили для себя стол.
– Ни за что, – возразил сэр Эндрью. – Пусть ваш слуга сядет с моими людьми, которые позаботятся о нем, вы же войдите в залу и, пока нам не подадут обедать, что будет очень скоро, поговорите со мной о Кипре. И не беспокойтесь о ваших товарах. Их отнесут в сохранное место.
– Хотя я чувствую себя недостойным, я повинуюсь вам, – почтительно произнес Георгий. – Петрос, ты понимаешь? Этот благородный господин принимает нас к себе на ночь. Его люди покажут тебе, где можно поесть и выспаться, и помогут позаботиться о лошадях.
Петрос, который, по словам купца, тоже был уроженцем Кипра и летом занимался рыбной ловлей, а зимой служил погонщиком мулов, низко поклонился и пристально взглянул на Георгия своими черными глазами, сказав ему несколько слов на непонятном языке.
– Слышите вы, что говорит этот глупый малый? – спросил Георгий. – Что? Вы не говорите по-гречески, а только по-арабски? Ну, он просит у меня денег, чтобы заплатить за обед и за ночлег. Простите его, ведь он простой крестьянин и не может себе представить, чтобы кто-либо мог дать даром ночлег и обед. Но я уверю этого невежу.
И, говоря на высоких нотах, он принялся объяснять что-то своему слуге, но никто, кроме Петроса, не понял его слов.
– Теперь, сэр рыцарь, не думаю, чтобы он посмел снова оскорбить вас таким образом. Ах, смотрите-ка, он уходит, он сердится, ну, оставим его. Он придет к обеду, этакая свинья! Сырость и ветер? В своей овчине киприот не боится ни того, ни другого, в ней он заснет хоть в снегу…
Все вернулись в замок; по дороге Георгий продолжал бранить глупость своего слуги. В зале разговор скоро перешел на другие предметы, между прочим, на различие между верованиями греческой и латинской церквей – вопрос, в котором купец, казалось, был весьма силен; заметил он также, что кипрские христиане очень опасались, как бы Салах ад-Дин не завоевал их остров.
Наконец часы показали пять, Георгия отвели к умывальнику – простому каменному желобу, где он вымыл руки, а потом пригласили обедать, вернее ужинать, за столом, который стоял на помосте против входа в солар. Тут было шесть мест: для сэра Эндрью, его племянников, Розамунды, капеллана Метью, который по праздникам служил обедни в церкви, а ужинал в замке, и, наконец, для уроженца Кипра купца Георгия. Ниже помоста стоял другой стол, за которым уже собралось двенадцать гостей – главные арендаторы земель старого д'Арси и управляющие из других его имений. Обыкновенно слуги, охотники, свинопасы и другие служащие сидели за третьим столом, рядом с камином, но они непременно напивались хорошим пивом в праздничные дни, и хоть многие дамы не обращали на это внимания, Розамунда особенно ненавидела пьянство, а потому теперь их всех отправили пировать в сарай, который стоял во дворе.
Когда все уселись, капеллан прочел молитву, и начался пир. Кушанья были просты, но их подавали много. Прежде всего принесли приготовленную поваром на деревянном подносе большую треску, ее куски были розданы каждому по очереди, их раскладывали на ломти хлеба; ели рыбу ложками, которые лежали перед каждым. После рыбы принесли разного рода мясо на серебряных вертелах. Подавали кур, куропаток, уток, наконец, большого лебедя – арендаторы встретили его, постукивая ногами о пол, потом явились пирожные, а вместе с ними орехи и яблоки. Нижнему столу подали пиво. Но на помосте пили темное вино, купленное Вульфом, – его пили все, кроме сэра Эндрью и Розамунды; старый рыцарь воздерживался, боясь за свое здоровье; молодая девушка никогда не пила ничего, кроме воды, и ненавидела вино – это, вероятно, было у нее в крови от восточных предков.
