– Вы, кажется, озябли, кузина? – спросил Вульф, всматриваясь в ее лицо. – Годвин слишком долго задержал вас в церкви, попросив помолиться вместе с ним. Такая уж у него привычка! Я сам страдал от нее. Присядьте же, согрейтесь.
Розамунда молча повиновалась и, распахнув свой меховой плащ, протянула руки к пламени, которое играло на ее смуглом красивом лице. Вульф оглянулся. В комнате не было никого. Тогда он снова посмотрел на Розамунду.
– Я рад случаю поговорить с вами наедине, кузина, потому что мне нужно задать вам один вопрос. Но я должен попросить вас не отвечать мне на него, пока не пройдут двадцать четыре часа.
– Согласна, – сказала она. – Я уже дала одно такое обещание, пусть оно послужит для обоих. Теперь я жду вопроса.
– Ах, – весело произнес Вульф, – я рад, что Годвин пошел первый, так как это избавляет меня от необходимости говорить: ведь у него это получается лучше, чем у меня.
– Не знаю, Вульф, во всяком случае, у вас больше слов, чем у него, – с легкой улыбкой заметила Розамунда.
– Может быть, и больше, только другого качества, вот что вы хотите сказать. Но, к счастью, в настоящую минуту дело не касается слов.
– А чего же, Вульф?
– Сердец. Вашего сердца, и моего сердца, и, полагаю, сердца Годвина, если оно у него есть… В этом смысле.
– Почему же можно думать, что у Годвина нет сердца?
– Почему? Ну, видите ли, теперь я ради себя должен умалять достоинства Годвина, а потому объявляю, – хоть вы сами знаете это лучше, чем я, – что сердце Годвина похоже на сердце старого святого в хранилище реликвий в Стоунгейте, которое могло биться когда-то и, может быть, будет снова биться на небесах, но теперь мертво для всего земного.
Розамунда улыбнулась и подумала, что это мертвое сердце не особенно давно выказало признаки жизни, вслух же она только произнесла:
– Если вам нечего больше добавить о сердце Годвина, я пойду почитаю отцу, который ждет меня.
– Нет, нет, мне еще нужно сказать многое о моем собственном. – И Вульф внезапно сделался так серьезен, что все его большое тело задрожало. Стараясь заговорить, он только бормотал что-то несвязное. Наконец его мысли вылились в поток горячих слов.
– Я люблю вас, Розамунда, люблю! Я люблю все в вас. И всегда любил, хотя и не знал этого до дня… до того боя… И я всегда буду любить вас, и прошу вас быть моей женой… Я знаю, я грубый воин, с массой грехов, совсем не святой и не ученый, не то что Годвин… Но, клянусь, я буду всю жизнь вашим верным рыцарем; если святые даруют мне милость и силу, я совершу великие подвиги в вашу честь и буду хорошо охранять вас. О, что еще можно сказать?
– Ничего, Вульф, – Розамунда подняла на него опущенные глаза. – Вы не хотели, чтобы я ответила вам, поэтому я только благодарю вас. Да, от всего сердца, хотя, право, мне грустно, что мы не можем больше быть братом и сестрой, как все эти долгие годы… Теперь уйдите.
– Нет, Розамунда, нет еще. Хотя вы ничего не можете говорить, вы могли бы знаком дать мне понять, что вы думаете. Я так мучаюсь и должен страдать до завтрашнего дня. Например, вы могли бы позволить мне поцеловать вашу руку… Ведь в договоре не говорилось о поцелуях.
– Я ничего не знаю о договоре, Вульф, – строго возразила Розамунда, хотя улыбка прокралась в уголки ее губ. – Во всяком случае, я не могу позволить вам дотронуться до моей руки.
– Тогда я поцелую ваше платье, – и, схватив уголок ее плаща, Вульф прижал его к своим губам.
– Вы сильны, Вульф, я слаба и не могу вырвать своей одежды из ваших рук, однако скажу вам, что этот поступок нисколько не поможет вам.
Плащ выпал из его пальцев.
– Простите. Я должен был помнить, что Годвин не зашел бы так далеко.
– Годвин, – сказала она, топнув ногой о пол, – дав обещание, держит его не только буквально, но и в душе.
– Думаю, что так. Видите, каково грешному человеку иметь братом и соперником святого. Нет, не сердитесь на меня, Розамунда, я не могу идти путями святых.
– Вам, Вульф, по крайней мере, незачем смеяться над теми, кто вступил на дорогу к совершенству.
– Я не насмехаюсь над ним. Я его люблю так же сильно… как вы. – И он пристально посмотрел ей в лицо.
Ее черты не изменились, потому что в сердце Розамунды крылись тайная сила и способность молчать, унаследованные ею от предков-аравитян, которые могут надевать непроницаемую маску на свое лицо.
– Я рада, что вы любите его, Вульф. Постарайтесь же никогда не забывать о своей любви и о долге.
– Так и будет; да, будет, даже если вы оттолкнете меня ради него.
– Какие черствые слова. Я не ждала их от вас, – мягко сказала она. – А теперь, дорогой Вульф, прощайте. Я устала…
– Завтра… – начал он.
– Да, – продолжила она своим волнующим низким голосом. – Завтра я обязана говорить, а вы должны меня слушать.
Солнце снова совершило свой кругооборот, снова время подошло к четырем часам пополудни. Два брата стояли подле огня, пылавшего в Холле, и с сомнением смотрели друг на друга; такими же взглядами они обменивались в часы ночи, в течение которой ни один не смыкал глаз.
– Пора, – произнес наконец Вульф.
Годвин кивнул головой.
В это время по лесенке из солара сошла служанка, и д'Арси без слов поняли, зачем она приближается к ним.
– Кто? – спросил Вульф; Годвин только покачал головой.
– Сэр Эндрью велел мне передать, что он желает поговорить с вами обоими, – объявила служанка и ушла.
– Клянусь святыми, мне кажется, не избран ни тот ни другой, – с отрывистым смехом произнес Вульф.
– Может быть, – сказал Годвин, – и, может быть, это будет лучше для всех нас.
– Не нахожу, – согласился Вульф, вслед за братом поднимаясь по ступенькам.
Они прошли по коридору и закрыли за собой дверь. Перед ними был сэр Эндрью; он сидел в своем высоком кресле перед камином. Подле него, положив руку на его плечо, стояла Розамунда. Годвин и Вульф заметили, что она была одета в свое нарядное платье, и у обоих в голове шевельнулась горькая мысль, что она надела роскошные уборы, желая показать им, как хороша девушка, которую они должны потерять. Подходя, молодые д'Арси поклонились сначала ей, а потом дяде. Розамунда, подняв опущенные глаза, слегка улыбнулась им в виде приветствия.
– Говори, Розамунда, – произнес ее отец. – Этих рыцарей мучит неизвестность, и они страдают…
– Теперь последний удар, – пробормотал Вульф.
– Двоюродные братья, – начала Розамунда низким спокойным голосом, точно отвечая заученный урок. – Я посоветовалась с отцом о том, что вы мне сказали вчера, с отцом и с моим собственным сердцем. Вы сделали мне большую честь, а я люблю вас с детства, как сестра братьев. Не буду говорить много, скажу только, что, к сожалению, я ни одному из вас не могу дать того ответа, которого он желает.
– Действительно решительный удар, – мрачно вымолвил Вульф. – Сквозь латы и кольчугу он попал прямо в сердце.
Годвин только побледнел больше прежнего и ничего не сказал.
Несколько мгновений стояла тишина, и старый рыцарь исподлобья смотрел на лица братьев, освещенные пламенем сальных свечей.
Наконец Годвин заговорил:
– Мы благодарим вас, кузина. Пойдем, Вульф, мы выслушали ответ.
– Не весь, – быстро перебила его Розамунда, и они снова вздохнули свободнее.
– Слушайте, – продолжала она. – Если угодно, я дам вам одно обещание, которое одобряет и мой отец. Ровно через два года в этот же самый день, если мы все трое будем еще живы и ваши намерения не изменятся, я скажу вам имя моего избранника и тотчас же обвенчаюсь с ним, чтобы никто не страдал больше…
– А если один из нас умрет? – спросил Годвин.
– Тогда, – ответила Розамунда, – я выйду замуж за другого, если он не посрамит своего имени и не совершит нерыцарского поступка.
– Извините меня, – начал Вульф, но, подняв руку, она остановила его и сказала:
– Вы находите, что я говорю странные вещи, и, может быть, вы правы. Но ведь все странно, и я в большом затруднении. Помните: вопрос идет о всей моей жизни, и я могу желать, чтобы мне дали время обдумать его решение. Ведь выбирать между такими двумя людьми, как вы, нелегко. Кроме того, мы все трое слишком молоды для брака. В течение двух лет я, может быть, узнаю, кто из вас наиболее достойный рыцарь.
