Первый раз отец ушел от нас, когда мне исполнилось двенадцать. Я вернулась домой из школы и натолкнулась на него, запихивающего в чемодан рубашки и носки.

– Папа? – произнесла я удивленно: раньше днем я его дома никогда не видела. – Ты... мы... – Я хотела спросить, не отправляемся ли мы куда-нибудь... может, в путешествие? Отец не смотрел на меня. Глаза прятались под тяжелыми веками.

– Спроси у матери, – услышала я от него. – Она объяснит. И мама объяснила: они с отцом очень любили нас, но друг с другом найти общего языка не смогли.

Я еще не могла прийти в себя от шока, когда узнала правду от Элли Синти, одной из школьных красавиц. Мы с Элли играли в одной футбольной команде, но на социальной лестнице она стояла гораздо выше меня. Вот и во время игр по выражению ее лица чувствовалось, что она не хочет получать от меня пас, словно через мяч ей передастся некая болезнь, которой страдала я, и микробы проникнут сквозь гетры. Три года спустя она стала знаменита, отсосав в большой перерыв между второй и третьей четвертями баскетбольного матча во время плей-оф на первенство штата у трех из пяти игроков стартового состава. После этого ее стали звать не иначе, как Элли Канти[26], но тогда я этого еще знать не могла.

– Слышала о твоем отце. – Она уселась за мой столик в углу школьной столовой, чего никогда раньше не случалось: такие, как Элли, занимали исключительно центральные столики, дабы привлечь к себе максимум внимания. Ребята из шахматного клуба и мои друзья по кружку юного оратора в изумлении таращились на Элли и ее подругу Дженну Линд, которых каким-то чудом занесло в наш мирок.

– Слышала что? – устало спросила я. Я не верила Элли, которая игнорировала меня все шесть лет, что мы проучились в одном классе, и Дженне с ее всегда ухоженными мелированными волосами.

Элли, как выяснилось, не терпелось ввести меня в курс дела.

– Я слышала, как моя мать вчера вечером говорила об этом по телефону. Пассия твоего отца работает зубным техником, он переехал к ней на Коппер-Хиллз-роуд.

Я вертела в руках сандвич с ореховым маслом, выигрывая время. Это правда? Как могла узнать мать Элли? И почему с кем-то говорила об этом? В голове роились вопросы плюс лица женщин, которые когда-либо занимались моими зубами.

Дженна наклонилась ко мне, чтобы сообщить самое интересное.

– Мы слышали, что ей всего двадцать семь.

Ясно. Сплетня. Они пришли ко мне, потому что их интересовали подробности. Элли и Дженна смотрели на меня, мои друзья из ораторского кружка глазели на них. У меня было ощущение, будто меня внезапно вытолкнули на сцену, а я не только не выучила роль, но и вообще не знаю, какой дают спектакль.

– Так это правда? – нетерпеливо спросила Элли.

– Ничего особенного, – пожала плечами Дженна. – Мои родители разведены. – Очевидно, она надеялась разговорить меня, вызывая сочувствие к себе.

Разведены, повторила я мысленно, пробуя слово на вкус. Неужели именно это случилось? Неужели отец бросил нас? Я подняла глаза на школьных красавиц.

– Уходите! – Я услышала, как ахнул кто-то из моих подруг. Так с Дженной и Элли не говорил никто. – Отстаньте от меня. Уходите!

Дженна закатила глаза. Элли отодвинула стул.

– Ты большая, толстая неудачница, – бросила она мне, прежде чем вернуться к столикам, за которыми сидела школьная элита, где все носили рубашки с вышитыми крокодильчиками, а девочки пили за ленчем исключительно диет-колу.

Домой я едва дотащилась и нашла мать на кухне, среди десятка наполовину распакованных пакетов с провизией.

– Отец живет с кем-то еще? – промямлила я.

Она загрузила в морозильник три упаковки куриных грудок и вздохнула.

– Я не хотела, чтобы ты вот так узнала об этом.

– Мне сказала Элли Синти. Мать снова вздохнула.

– Но она ничего не знает, – добавила я в надежде, что мать согласится со мной.

Но мать села за стол и предложила мне присоединиться к ней.

– Миссис Синти работает в той же больнице, что и твой отец.

Значит, правда.

– Ты могла бы мне сказать, я уже не маленькая. – Но в тот момент мне очень хотелось стать маленькой, вернуться в тот возраст, когда родители читают книжки перед сном и держат за руку, переходя улицу.

Опять вздох.

– Я думаю, будет лучше, если тебе все скажет отец.

Но такой разговор не состоялся, потому что двумя днями позже отец вернулся. Джош, Люси и я стояли во дворе и наблюдали, как он достает чемодан из багажника своего маленького спортивного автомобиля. Люси плакала, Джош старался не плакать. Отец даже не посмотрел на нас, пересекая усыпанную гравием подъездную дорожку. Гравий скрипел под его каблуками.

– Кэнни, – всхлипнула Люси, – если он вернулся, это хорошо, не так ли? Он больше не уйдет от нас, да?

Я смотрела на дверь, медленно закрывающуюся за ним.

– Не знаю, – ответила я. Но мне требовались ответы на переполнявшие меня вопросы. К отцу я подступиться не могла, мать помочь не захотела.

– Не волнуйся, – услышала я от нее. Под глазами матери темнели мешки, лицо прорезали морщины бессонницы. – Все будет хорошо, сладенькая.

Никогда раньше мать сладенькой меня не называла. Так что, пусть мне этого и не хотелось, пришлось обращаться к более доступному источнику информации.

В понедельник утром я нашла Элли Синти в туалете для девочек. Она уже накрасила губы и теперь покрывала их слоем блеска. Я откашлялась. Она не замечала моего присутствия. Я похлопала ее по плечу, и она повернула голову, ее губы пренебрежительно изогнулись.

– Чего тебе? – выплюнула Элли.

Я вновь откашлялась. Она по-прежнему смотрела на меня.

– Я... это... насчет моего отца, – начала я.

Элли закатила глаза и достала из косметички розовую пластмассовую расческу.

– Он вернулся.

– Тебе повезло. – Элли уже расчесывала свои кудряшки.

– Я подумала, может, ты слышала почему. От своей матери.

– А с какой стати я должна тебе что-то рассказывать? – фыркнула она.

Весь уик-энд я обдумывала эту сделку. Что могла я, толстая и презираемая Кэнни Шапиро, предложить стройной красавице Элли? Я достала из ранца два предмета. Пятистраничное сочинение на тему «Свет и тени в «Ромео и Джульетте»« и маленькую бутылку водки, которую я утром позаимствовала из родительского бара. Элли и ее компания учились не так хорошо, как я, но брали свое в другом.

Элли выхватила у меня бутылку, проверила, не вскрыта ли она, потом потянулась за сочинением. Я отдернула руку.

– Сначала скажи.

Она пожала плечами, сунула бутылку в сумку и повернулась к зеркалу.

– Я слышала разговор матери по телефону. По ее словам, зубная подруга сказала твоему отцу, что хочет ребенка. А он, полагаю, ответил, что больше детей ему не надо. И, глядя на тебя, – продолжила Элли, – я могу понять почему. – Она с улыбкой повернулась ко мне, протянув руку за сочинением.

Я бросила его ей.

– Только перепиши своим почерком. Я сделала несколько грамматических ошибок, чтобы было понятно, что писала ты, а не я.

Сочинение отправилось следом за бутылкой, а я пошла в класс. Больше детей ему не надо. Если исходить из его отношения к нам, логичное объяснение.

После этого отец прожил с нами почти шесть лет, но он был уже другим. Мы больше не видели от него доброты и любви, он никогда не читал нам перед сном книгу, по субботам не покупал мороженого, не возил по воскресеньям на своем спортивном автомобиле. Создавалось впечатление, что мой отец заснул в одиночестве, в автобусе или поезде, и проснулся двадцатью годами позже среди незнакомцев: моей матери, сестры, брата и меня, и мы все чего-то от него хотели. Чтобы он помог мыть посуду, подвез на репетицию рок-группы, дал десять долларов на кино. Хотели его одобрения, внимания, любви. Он смотрел на нас, и в его карих глазах стояло недоумение, которое сменяла злость. «Кто эти люди? – словно спрашивал он. – Как долго мне придется ехать с ними? И почему они смотрят на меня так, будто я им что-то должен?»