Я позвонила Бетси, моему редактору, и мы договорились о том, что я буду принимать участие в некоторых больших проектах, работая в основном дома. Я позвонила матери, и мы четко условились: я и Джой приезжаем на обед каждую пятницу, ночуем дома, а утром идем плавать в Еврейский центр. Джой совершенно не боялась воды, плескалась, словно маленькая уточка.

– Я ничего подобного не видела, – скрипела Таня, глядя, как Джой молотит ручонками по воде, в очаровательном розовом купальнике с оборочками на попке. – Она будет плавать как рыба.

Я позвонила Одри и извинилась... ну, насколько смогла, в коротких промежутках между ее извинениями. Она извинялась за поведение Брюса, за то, что он не поддержал меня, а больше всего – за свое неведение, потому что иначе она заставила бы его вести себя как должно. В чем, конечно же, не преуспела бы. Нельзя заставить взрослого человека делать то, что он не хочет делать. Но этого я ей не сказала.

Зато сказала, что буду горда, если она сыграет свою роль в жизни Джой. Она спросила, очень нервно, не собираюсь ли я позволить Брюсу принять участие в судьбе Джой. Я ответила, что нет, но добавила, что жизнь не стоит на месте и многое меняется. Годом раньше я не представляла себя с ребенком на руках. Так что кто знает? Может, через год Брюс придет на бранч или на велосипедную прогулку и Джой будет звать его папой. Все возможно, не так ли?

Брюсу я не позвонила. Думала и думала насчет этого, обсасывала со всех сторон и в конце концов решила, что не могу. Я по-прежнему слишком сильно злилась на него. Поэтому оставалось лишь надеяться, что со временем злость эта поутихнет.

– Так ты с ним вообще не говорила? – спросил Питер, шагая рядом со мной. Коляску Джой мы катили вместе.

– Ни разу.

– И ничего о нем не слышала?

– Да нет... что-то слышала. Система очень сложная. Одри говорит матери, мать – Тане, Таня – всем остальным, в том числе и Люси, которая обычно и вводит меня в курс дела.

– И что ты об этом думаешь?

Я улыбнулась ему под потемневшим от туч небом.

– Вопросы у тебя, как у психоаналитика. – Я глубоко вдохнула и выдохнула облачко серебристого пара. – Поначалу было ужасно, да и сейчас больно, если я иногда вспоминаю о нем.

– Но только иногда? – Голос Питера звучал очень мягко. Я вновь улыбнулась:

– Все реже и реже. – Я положила ладонь на его руку, он сжал мне пальцы. – Все меняется, знаешь ли. Это главный урок, почерпнутый мной из психотерапии. А то, что произошло, вернуть уже невозможно. Повторов не бывает, в одну реку нельзя войти дважды. И тебе остается только тоже меняться. И волноваться можно лишь об одном – как ты позволишь этим изменениям воздействовать на тебя.

– И как ты собираешься отреагировать на эти перемены? Я искоса посмотрела на него.

– Ты очень настойчив.

– На то у меня есть важные причины.

– О?

Питер откашлялся.

– Я задаюсь вопросом, а не могла бы ты... рассмотреть мою кандидатуру?

Я вскинула голову.

– На должность домашнего диетолога?

– На должность кого-то домашнего, – пробормотал он.

– А сколько тебе, кстати, лет? – поддела его я. Этой темы мы никогда не касались во время наших походов по книжным магазинам, на побережье, в парк.

– А сколько бы ты мне дала?

Я честно ответила себе на этот вопрос, потом сбросила пять лет.

– Сорок? Он вздохнул:

– Тридцать семь.

Я так изумилась, что даже не смогла этого скрыть.

– Правда?

Его голос, обычно такой густой, такой уверенный, дрогнул.

– Наверное, дело в том, что я очень высокий... и волосы у меня начали седеть в восемнадцать... и, знаешь, профессора всегда кажутся старше...

– Тебе тридцать семь?

– Хочешь взглянуть на мое водительское удостоверение?

– Нет-нет, я тебе верю.

– Я знаю, – он вздохнул, – знаю, что все равно для тебя староват и, наверное, не очень-то тебе подхожу.

– Не говори глупостей...

– Я не красавец и не слишком шустрый, – он посмотрел себе под ноги, – скорее медлительный.

– Особенно теперь, с «расколотой голенью», – пробормотала я.

– И я... хочу сказать, я действительно...

– Мы перешли к эмоциональной части презентации? – спросила я, продолжая дразнить его. – И тебя совсем не волнует, что я толстушка?

Его длинные пальцы сжали мое запястье.

– Я думаю, ты выглядишь как королева. – Он говорил с такой страстью, что его слова поразили меня и тронули. – Я думаю, ты самая удивительная, самая восхитительная женщина, которую мне довелось встретить. Я думаю, ты умница, у тебя острый язычок и самое лучшее сердце... – Он шумно сглотнул слюну и замолчал.

Я улыбнулась, очень довольная, счастливая, а он сидел, держа меня за запястье и ожидая моего ответа. Я знала, что я ему отвечу, потому что, глядя на него, не спускающего с меня глаз, переполненных обожанием, поняла: я его люблю... он и есть тот самый добрый и все понимающий мужчина, о котором я мечтала. У него доброе сердце, он милый, заботливый, и нас ждут удивительные приключения... меня, Питера и Джой.

– Ты хотел бы стать первым мужчиной, которого я поцелую в новом тысячелетии? – полюбопытствовала я.

Питер наклонился ко мне. Я почувствовала на щеке его теплое дыхание.

– Я хотел бы стать единственным мужчиной, которого ты будешь целовать в новом тысячелетии, – уточнил он и коснулся губами моей шеи... потом уха... щеки.

Я смеялась до тех пор, пока он не поцеловал меня в губы. Зажатая между нами Джой вскрикнула, замахала ручкой.

– Кэнни, – прошептал Питер, его слова предназначались только для моих ушей. – Я хочу тебя кое о чем спросить.

– Ш-ш-ш... – Сердцем я знала, каков будет его вопрос. «Да, – подумала я. – Я согласна». – Ш-ш-ш. Они начинают.

Над нашими головами взорвались фейерверки, огромные цветы огня и света. Серебряные искры полетели вниз, к реке, ночь наполнилась грохотом и криками. Я посмотрела вниз. Джой задрала к небу головенку, ее глаза широко раскрылись, ручки тянулись вверх, словно она хотела обнять то, что видела. Я улыбнулась Питеру, подняла палец, взглядом попросила подождать. Взяла Джой под мышки, подняла над собой, одновременно вставая. Шагнула к краю набережной, под свет, падающий на мое лицо, мои волосы, мою дочь. И застыла, протягивая Джой навстречу свету.