– Так и не научился, – вставил Брюс.

– Но он настаивал, категорически настаивал, что у дома должен быть бассейн. «Мои дети больше не будут потеть летом».

С губ Брюса сорвался смешок.

– Поэтому в день сдачи бассейна он устроил грандиозную вечеринку. – Джордж закивал. Он на ней присутствовал. – Заказал десяток корзин с дынями...

– ...и бочку пива. – Брюс рассмеялся.

– И всю вторую половину дня ходил в банном халате с монограммой, который купил как раз для этого случая, с длиннющей сигарой во рту, прямо-таки король, – заключила я. – Он пригласил не меньше ста человек... – Я замолчала. Вспомнила отца Брюса – в ванне с подогревом в домике для переодевания, с дымящейся сигарой во рту, с запотевшей кружкой пива на бортике – и полную луну, золотой монетой висевшую в небе.

Я наконец почувствовала под ногами твердую почву. Я не курила марихуану, Брюс не позволял мне целовать его, но я могла всю ночь рассказывать истории.

– Он выглядел таким счастливым, – сказала я Брюсу, – потому что ты был счастлив.

Брюс заплакал, я поднялась с пола, пересекла комнату и села рядом. Он молчал. Не произнес ни слова, даже когда я потянулась к нему. А когда обняла за плечи, он приник ко мне, обнимая и плача. Я закрыла глаза, так что только слышала, как его друзья встают и выходят из комнаты.

– Ах, Кэнни, – выдохнул Брюс.

– Ш-ш-ш, – осекла я его и принялась качать всем своим телом взад-вперед, пока не уложила на кровать под полку, на которой стояли кубки Малой бейсбольной лиги и грамоты еврейской школы. Его друзья ушли. Наконец-то мы остались одни. – Не надо ничего говорить. Не надо.

Я поцеловала его мокрую щеку. Брюс не сопротивлялся. Его губы напоминали ледышки. Он не ответил на поцелуй, но и не оттолкнул меня. Я решила, что это хорошее начало.

– Что ты хочешь? – прошептал он.

– Я сделаю все, что хочешь ты, – ответила я. – Что бы... ты ни захотел... я это сделаю. Я люблю тебя...

– Ничего не говори. – Его руки скользнули под мою блузку.

– О, Брюс! – ахнула я, не в силах поверить, что это происходит, что он хочет меня.

– Ш-ш-ш... – Теперь он заглушал мои слова, как я минутой раньше. Его пальцы возились с застежками моего бюстгальтера.

– Закрой дверь, – прошептала я.

– Я не хочу тебя отпускать, – ответил он.

– Тебе и не надо. – Я уткнулась лицом ему в шею, вдыхая его запах, сладкий дым, пенку для бритья, шампунь, наслаждаясь ощущением его рук, которые обнимали меня, думая, что именно этого я и хотела, всегда хотела, любви мужчины, который понимает меня. – Тебе и не надо меня отпускать.

Я постаралась доставить Брюсу максимум удовольствия, гладила самые чувствительные места, двигалась, как ему нравилось. И сама безумно радовалась, потому что вновь была с ним, думала, держа его за плечи, пока он со всей силой долбил меня и стонал, что мы сможем начать все сначала, зачеркнув прошлое. Я бы согласилась забыть статью в «Мокси» при условии, что он бы поклялся никогда не описывать мое тело в прессе. А через все остальное, в частности через смерть отца, мы могли пройти вместе, как пара. Вместе. «Я так тебя люблю», – шептала я, целуя его щеку, прижимая к себе, стараясь заглушить тихий голос в моей голове, который отмечал, что, несмотря на страстные стоны, Брюс мне не отвечает ни на одно мое слово.

Потом, положив голову на плечо Брюса и пальчиками рисуя круги на его груди, я думала, что никогда мне не было так хорошо. Я решила, что если раньше, возможно, вела себя как ребенок, то теперь готова подняться на следующую ступень, стать женщиной и с этого вечера во всем поддерживать своего мужчину, всячески помогать ему.

Брюс, однако, думал иначе.

– Тебе, пожалуй, пора. – Он высвободился из моих рук и ушел в ванную, ни разу не оглянувшись.

Я такого не ожидала.

– Я могу остаться, – крикнула я вслед. Брюс вернулся из ванной в полотенце, замотанном вокруг талии.

– Утром я должен пойти с мамой в храм, и я думаю, все усложнится, если... – Он не договорил.

– Ладно, – ответила я, вспомнив данный мной обет быть взрослой, думать прежде всего о том, что нужно ему, а уж потом – мне, хотя предпочла бы, конечно, остаться в этой постели, вместо того чтобы встать и уехать. – Нет проблем.

Я начала собирать одежду и не успела застегнуть последнюю пуговицу, как Брюс подхватил меня под локоток и увлек к двери, а потом буквально протащил мимо кухни и гостиной, где, как я полагала, ждали мать и его друзья.

– Звони мне, – я услышала, как дрожит мой голос, – когда захочешь.

Он смотрел в сторону.

– У меня будет много дел.

Я глубоко вдохнула, стараясь остановить поднимающуюся панику.

– Хорошо. Просто знай, что я тебя жду. Он кивнул.

– Я это ценю, Кэнни, – произнес он таким тоном, будто я дала ему дельный совет, касающийся финансовых вложений, а не предложила сердце на тарелочке.

Я потянулась к Брюсу, чтобы поцеловать. Он подставил мне щеку. «Отлично, – подумала я, садясь в машину, крепко схватилась за руль, чтобы Брюс не заметил, как дрожат мои руки. – Я могу быть терпеливой. Могу проявить зрелость. Могу его подождать. Он так сильно любил меня, – думала я, мчась домой сквозь тьму. – И полюбит вновь».

Когда я изучала психологию, профессор рассказывал нам о случайном подкреплении условного рефлекса. Три группы крыс посадили в отдельные клетки, оборудованные стержнями. В первой группе крыса получала гранулу сухого корма всякий раз, когда нажимала на стержень. Во второй крысы не получали гранул, сколько бы ни нажимали. А в третьей – получали время от времени.

Крысам первой группы, говорил профессор, со временем наскучило гарантированное вознаграждение. Крысы второй группы, которым ничего не давали, тоже сдались. А вот в третьей группе, где подача гранул находилась в случайной зависимости от действий крыс, они продолжали и продолжали давить на стержень в надежде, что на этот раз произойдет чудо, на этот раз им повезет. Именно на том занятии я поняла, что стала подопытной крысой отца.

Когда-то он меня любил. Я это помнила. В моей памяти хранилась подборка мысленных картинок, почтовых открыток, уголки которых потерлись и начали загибаться от частого использования. Эпизод первый: Кэнни, которой три годика, сидит у отца на коленях, положив головку ему на грудь, и слушает, как он читает ей детскую книжку. Эпизод второй: Кэнни, которой шесть лет, держит отца за руку, когда он в теплую летнюю субботу ведет ее в здание начальной школы, чтобы учителя проверили готовность дочери к поступлению в первый класс. «Не тушуйся, – говорит он ей и целует в обе щеки. – У тебя все получится».

Я помню, как в десять лет я проводила целые дни с отцом, выполняла его поручения, встречалась и с его секретарем, и с миссис Ю, когда он забирал выстиранные рубашки, и с продавцом в магазине мужской одежды, который с почтением смотрел на отца, когда тот расплачивался за костюмы. Мы покупали бри в модном сырном магазине, где так приятно пахло только что поджаренными кофейными зернами, и джазовые пластинки в «Олд винил». Все знали моего отца. «Доктор Шапиро», – приветствовали они его, улыбались ему, нам, стоявшим в ряд, от старшего до младшего, во главе со мной. Отец клал большую руку мне на голову, поглаживал конский хвост. «Это Кэнни, моя старшенькая», – говорил он. И все они, от продавца в сырном магазине до охранника в здании, где отец практиковал, похоже, знали не только его, но и меня. «Твой отец говорит, что ты очень умная», – сообщали они мне, и я стояла, улыбаясь, стараясь выглядеть умной.

Но по мере того, как я взрослела, такие дни случались все реже. Отец игнорировал нас всех: Люси, Джоша, даже нашу мать. Приходил домой поздно, уходил рано, уик-энды проводил на работе или в долгих автомобильных поездках, чтобы «прочистить голову». А любовь и внимание мы получали в малых дозах и крайне нерегулярно. Но! Когда отец любил меня, когда клал руку на голову, когда я прижималась к нему... как же мне становилось хорошо. Я чувствовала себя важной. Чувствовала себя любимой. И была готова на все, лишь бы еще раз испытать эти ни с чем не сравнимые ощущения.