«В реальности» государство и граждане существуют. Но «на самом деле» в России нет государства в традиционном смысле этого понятия, нет и граждан, не говоря уже о гражданском обществе.

«В реальности» в стране есть частный бизнес, но «на самом деле» этот бизнес в основном связан с госбюджетом и другими государственными активами, не производит прибавочной стоимости, жирует на государстве и полностью от него зависит.

«В реальности» в стране есть власть, то есть то, что ругают СМИ. Но «на самом деле» власть не имеет необходимых атрибутов: это не власть авторитета, не власть денег, не власть идеи, не власть силы, не власть права или обычая. «На самом деле» это какая-то иная власть, не такая, какую импортные политологи описывают в своих трудах.

«В реальности» есть народ, от имени которого говорят публицисты. Но «на самом деле» народа нет, а есть 150 миллионов человек, говорящих на одном языке и живущих в разных регионах большой страны. Народом их, видимо, делает телевизор, и если рассматривать «в реальности» оппозицию народ – власть, тс оказывается, что власть принадлежит ТВ и проводному радиовещанию.

Люди живут одновременно и «в реальности», и «на самом деле». «В реальности» они получают зарплату соответственно труду и квалификации, участвуют в выборах, обзаводятся всеми необходимыми справками и по первому требованию их предъявляют, отвечают на вопросы социологов, обсуждают политические проблемы на языке телевизионных передач. Несколько десятилетий назад они «строили социализм», побеждали в социалистическом соревновании, осуждали израильскую военщину, диссидентов и «несунов», теперь язык «реальности» изменился кардинально, но он так же далек от всего, что происходит «на самом деле», как был в свое время далек от реальной жизни язык передовицы «Правды».

По-прежнему люди говорят об одном, делают другое, думают о третьем, причем эти дела и думы чаще всего невыразимы в словах. Ну, разве что в исключительных случаях и через антонимы: если «в реальности» объявлена борьба с преступностью, то «на самом деле» сажать будут невинных; если объявлена экономическая реформа – значит, опять грабить собрались; если выборы – значит, меняют одного «чудака» на другого; если борьба за справедливость, то будут расстреливать; и прочее.

Русские, которые не могут понять или принять эту онтологическую раздвоенность русского бытия и действуют так, как будто ее нет (назову их реалистами), чаще всего считаются дураками или подлецами, или скрытыми иностранцами, агентами. Последний пример – молодые реформаторы.

Реалисты не склонны обращать внимание на то, что есть и происходит «на самом деле». Они уверены в том, что Россия – при некоторой специфике – такая же страна, как и прочие. Импортные понятийные сетки, которые реалисты накидывают на нашу жизнь, выхватывают в ней фрагменты, в чем-то похожие на традиционные и известные социально-экономические институты – на государство и общество, на город и село, на бизнес и экономику, но эти сетки в принципе не способны ухватить то, что есть «на самом деле» и что невозможно описать в терминах теорий, созданных для описания «реальности».

Отношения между «реальностью» и «на самом деле» существенно ограничивают саму возможность реформирования. Ведь реформирование осуществляется «в реальности», а «на самом деле» никакого реформирования нет, а есть что-то другое, не высказываемое, не проговариваемое. Государство «в реальности» продолжит реформы, а «на самом деле» люди будут продолжать считать реформы еще одной московской аферой.

Меня в очень малой степени интересует то, что существует «в реальности» и что описывается вполне – казалось бы – понятными терминами, такими как государство и общество, народ и власть, политика и общественное мнение. Но меня очень интересует то, что есть «на самом деле». Я считаю, что «на самом деле» можно и нужно описать не менее внятно, чем описана «реальность», но для этого необходимы совсем другие понятия, чем те, что используются для описания «реальности».

В России сейчас более 50 миллионов домохозяйств и почти 40 миллионов дачных и приусадебных участков, на которых люди выращивают картошку, овощи, откармливают коров, коз и свиней, держат птицу. Это означает, что четыре пятых всего населения ведет личное подсобное хозяйство, обустраивая свой быт и обеспечивая себя продуктами на зиму.

Жизнь большинства семей России распределена между городской квартирой, дачей, погребом, сараем и гаражом. Владимир Вагин, впервые обративший внимание на эту структуру обыденности, назвал ее «совокупным жильем». В целом, совокупное жилье представляет собой относительно замкнутую структуру материализованных связей, внеэкономическую по природе. Она существует помимо государства, в «на самом деле», и взаимодействует не с государством, а с административным рынком.

Чаще всего семья в обычном городе имеет городскую квартиру, дом-дачу с участком земли в пригороде или деревне, баню, птичник (свинарник, коровник), погреб (сарай) в городе, где хранятся продукты питания, произведенные на даче, автомашину (и гараж), чтобы обеспечивать связь между городской квартирой и дачей. Гараж может быть совмещен с погребом (сараем). В селе функции дома и дачи совмещены, и есть – кроме приусадебного участка – еще и покос, земля «под картошку», и лесные и речные угодья.

Даже если русская семья достаточно обеспечена, чтобы не вести личного подсобного хозяйства, она все равно имеет дачу с баней и пристройками, в обустройство которой вкладывается существенная часть семейных ресурсов и на которой старшее и младшее поколения проводят много свободного времени.

Старшее поколение многопоколенной семьи все теплое время года работает на даче. Среднее работает в городе на производстве или в учреждении, государственном или частном, ведет свой бизнес. Работа по найму (а частично и предпринимательство), независимо от того, как она оплачивается, нередко рассматривается членами семьи скорее как институт, обеспечивающий ресурсами дач но-квартирное хозяйство. Несомненное многообразие типов совокупного жилья описано очень слабо.

Совокупному жилью соответствует свой образ жизни, который я называю распределенным. Люди живут на два или более дома, и нуклеарная семья во многом существует только «в реальности», в то время как «на самом деле» доминирует многопоколенный тип семьи, распределенной по разным домам-дачам, но связанной в целое. Как свидетельствуют исследования бюджета времени, проведенные в начале 90-х годов, существенная часть времени у всех групп населения тратится на обслуживание совокупного жилья.

Города России летом пустеют, а магистральные дороги вечерами пятницы и воскресенья заполняются машинами, едущими на дачи и с дач. Вокруг городов на десятки километров простираются дачные зоны, в которых практически все местное население занято обслуживанием дачников, работающих на своих участках, не разгибая спины. Результат – заготовленные на зиму консервы, картошка и другие овощи, фрукты. Эти заготовки осенью перемещаются в городские погреба и сараи, весной тара из-под заготовок вновь вывозится на дачи. Зима – это подготовка к дачному сезону, к огороду.

Время людей, живущих распределенным образом жизни, заполнено работой до предела: в городе они отрабатывают свое, после чего едут работать на дачи. Отдыха как института вообще нет, вместо него есть смена рода деятельности или дачный загул – с баней, водкой, дракой и другими развлечениями очень уставших людей. Поездки на курорт, туризм и прочие формы цивилизованного отдыха позволяют себе лишь среднее и младшее поколения таких семей.

Этот образ жизни свойствен всем социальным группам постсоциалистического общества. «Новые русские», например, «сделав деньги», поначалу практически так же, как и все бывшие советские люди, расширяли совокупное жилье (покупали или строили в своем городе, в столице, в других странах квартиры, дачи и машины), превращали совокупное жилье в самодостаточную реальность, в которой – как в крепости – можно пережить любые реформаторские усилия государства. Погребами – «схронами» становились оффшорные банки и компании, где складированы деньги, драгоценности и активы, в которые конвертировалось все, что оказывалось в пределах досягаемости. Зарубежные банки и бизнесы для «новых русских» – прежде всего места, в которые государство не сможет залезть, даже если очень захочет.