Княжна горячо замѣтила:
— Я совѣтовала бы ей лучше не вспоминать о нихъ вовсе, потому что они, слава Богу, совсѣмъ успѣли ее забыть!
— Olympe, Olympe! съ чувствомъ замѣтила княгиня и въ ея голосѣ зазвучалъ упрекъ. — Вспомни, что религія заставляетъ дѣтей любить и уважать родителей! Дѣтямъ надо внушать любовь къ родителямъ, каковы бы ни были эти родители! Дѣти не могутъ и не должны быть судьями своихъ отцовъ и матерей. Вѣдь не хочешь-же ты, чтобы Евгеній и Оля выросли черствыми безбожниками, неисполняющими заповѣдей… Я и такъ опасаюсь, что Евгеній…
— Marie, оставимъ этотъ разговоръ! нетерпѣливо перебила ее княжна. — Я вовсе не желаю ни спорить, ни ссориться съ тобою. Я вижу, что мы на многое смотримъ различно и потому лучше не касаться этихъ вопросовъ. Я прошу тебя объ одномъ, забудь сама о существованіи этихъ дѣтей и постарайся внушить этой женщинѣ, что и она, если въ ней еще сохранилась хоть капля материнскаго чувства и честности, сдѣлаетъ лучше, оставивъ ихъ въ покоѣ. Она давно потеряла права матери, она умерла для нихъ и будетъ лучше, если она не воскреснетъ передъ ними въ образѣ падшей, погибшей женщины.
Княжна говорила такъ, что видно было, что она не пойдетъ ни на какія сдѣлки и уступки.
Этотъ разговоръ происходилъ въ половинѣ октября, недѣли черезъ три послѣ возвращенія княгини Марьи Всеволодовны изъ деревни. Онъ не мало встревожилъ Олимпіаду Платоновну, Софью и Петра Ивановича, но всѣ они, обсудивъ дѣло, рѣшились даже не намекать ни Евгенію, ни Олѣ о желаніи матери послѣднихъ увидѣть своихъ дѣтей. Петръ Ивановичъ даже замѣтилъ княжнѣ, что, вѣроятно, Евгенія Александровна вовсе и не думаетъ о дѣтяхъ, что всѣ эти толки о трогательной встрѣчѣ матери съ дѣтьми есть плодъ фантазіи княгини Марьи Всеволодовны, обращающей грѣшницу на путь спасенія. Рябушкинъ не выдержалъ и порядочно рѣзко ругнулъ княгиню. Олимпіада Платоновна уже не заступалась за нее, какъ въ былые дни. Рябушкинъ отчасти былъ правъ: Евгенія Александровна встрѣтилась съ княгиней Дикаго случайно въ комитетѣ «Общества для пособія трудящимся дѣвушкамъ». Княгиня состояла предсѣдательницей этого комитета и всячески изыскивала средства для поддержанія общества, висѣвшаго постоянно на волоскѣ вслѣдствіе полнѣйшаго недостатка средствъ. Членами «Общества» состояли важныя барыни, располагавшія сотнями тысячъ, а въ «Обществѣ» въ кассѣ вѣчно были одни гроши. Желая проникнуть въ порядочные кружки общества, Евгенія Александровна очень щедро дѣлала изъ кармана своего будущаго мужа взносы въ разныя филантропическія учрежденія и между прочимъ помогла и «Обществу для пособія трудящимся дѣвушкамъ». Ее выбрали за это въ члены комитета этого «Общества» и ей пришлось такимъ образомъ столкнуться съ княгиней. Со своимъ обычнымъ умѣньемъ впадать въ тонъ своихъ собесѣдниковъ Евгенія Александровна явилась передъ княгиней кающеюся Магдалиной и растрогала княгиню своею, скромностью, своимъ смиреніемъ. Княгиня тотчасъ-же ухватилась за мысль обратить грѣшницу на путь истины и, увидавъ, что Евгенія Александровна изъявляетъ полную готовность къ подобному обращенію, заговорила съ ней о ея брошенныхъ дѣтяхъ, о томъ, что этимъ дѣтямъ не достаетъ материнскаго вліянія, о томъ, что у княжны они могутъ попасть Богъ вѣсть въ какой кругъ, о томъ, что Евгеній все болѣе и болѣе становится нигилистомъ. Княгиня была рада своей новой миссіи; Евгенія Александровна, мечтавшая теперь не безъ сантиментальности о новой роли дамы-патронессы, спасительницы бѣдняковъ, была рада, что она такъ легко дѣлаетъ первый шагъ въ филантропическіе кружки и свѣтскіе салоны подъ покровительствомъ такого сильнаго лица, какъ княгиня. Одни миліоны Ивинскаго не могли еще открыть ей настежь двери въ эти салоны или, вѣрнѣе сказать, эти миліоны не могли вполнѣ возстановить ея репутацію; защита-же княгини могла смыть съ нея всѣ пятна прошлой жизни. Играть роль несчастной жертвы и кающейся грѣшницы для Евгеніи Александровны было и не ново, и не трудно: для этого нужно было только жаловаться за прошлые грѣхи на другихъ и въ доказательство раскаянья примиряться и обниматься со всѣми, на кого укажетъ княгиня. Евгенія Александровна вовсе не думала ни объ Евгеніи, ни объ Олѣ, но если княгинѣ хочется свести ее съ дѣтьми — отчего-же и не сойдтись съ ними; Евгеніи Александровнѣ даже начало казаться, что она ихъ всегда страстно любила, что она всегда плакала о нихъ, что мысль о нихъ отравляла всю ея жизнь, всѣ минуты счастія, — такъ, по крайней мѣрѣ, она говорила теперь. Въ домѣ княгини Марьи Всеволодовны шли въ интимномъ кружкѣ горячія совѣщанія между самой княгиней и Евгеніей Александровной о томъ, какъ устроить первое свиданіе послѣдней съ дѣтьми и было рѣшено, что она послѣ свадьбы, которая должна была состояться въ первыхъ числахъ ноября, поѣдетъ въ институтъ. Княгиня взялась устроить свиданіе матери съ дочерью не въ общей пріемной комнатѣ и заранѣе умилялась при мысли объ этой трогательной сценѣ. Княжну объ этомъ не предупреждали, ей даже не упоминали болѣе имени Евгеніи Александровны. Сближеніе матери и дочери должно было быть сюрпризомъ для всѣхъ. Такъ оно и вышло. Какъ-то Евгеній и Петръ Ивановичъ зашли въ институтъ и удивились, что Оля выбѣжала къ нимъ взволнованная, раскраснѣвшаяся.
— Женя, голубчикъ, знаешь-ли что, быстро заговорила Оля. — Наша maman была у меня вчера!.. Я писать къ тебѣ хотѣла…
— Да вѣдь ваша maman всегда съ вами, сказалъ Евгеній, думая, что рѣчь идетъ о начальницѣ.
— Да нѣтъ-же, наша maman, твоя и моя! проговорила Оля и испугалась, увидавъ, какъ поблѣднѣлъ Евгеній.
Ей показалось, что съ нимъ опять сдѣлается обморокъ.
— Мертвецы опять воскресаютъ! пробормоталъ Петръ Ивановичъ.
— Ахъ, Женя, какъ она плакала, какъ обнимала меня! проговорила тихо Оля.
— Ну, и ты расчувствовалась, сказалъ насмѣшливо Евгеній какимъ-то сдавленнымъ тономъ.
Онъ видимо дѣлалъ усиліе, чтобы овладѣть собою и сохранить присутствіе духа.
— Нѣтъ… нѣтъ, Женя… Ахъ, мнѣ такъ стыдно, такъ стыдно теперь, заговорила раскраснѣвшаяся Оля. — Я ее сперва не узнала… потомъ сконфузилась… и… я, Женя, не знаю даже, что я говорила… Она меня обнимаетъ, плачетъ… а я все присѣдаю… Ахъ, Женя, какая я уморительная была… ни говорить не умѣла, ни ласковой быть не могла…. точно съ чужою…
— Она и есть чужая, сухо сказалъ Евгеній. — И что ей надо, что ей надо отъ насъ!
— Княгиня Марья Всеволодовна говорила… начала Оля.
— А, такъ это все ея штуки! вдругъ воскликнулъ Евгеній, перебивая сестру. — Это она ее привезла! Старая ворона, ханжа!.. Ну, къ намъ она не привезетъ ее!.. И что имъ отъ насъ нужно? Вотъ только начали жить покойно, такъ опять явились…
— Ахъ, Женя, какой ты злой! сказала Оля. — Она такъ плакала и просила прощенья… Говорила, что послѣ, когда мы выростемъ, мы все поймемъ и извинимъ ее…
— Да Богъ съ ней, только-бы она насъ не трогала, отрывисто сказалъ Евгеній.
Онъ старался казаться спокойнымъ, онъ перемѣнилъ разговоръ, какъ-бы не придавая никакого значенія этому событію, но въ его головѣ шевелились какія-то мрачныя предчувствія: явленіе матери подъ предводительствомъ княгини Марьи Всеволодовны не обѣщало ему ничего хорошаго. Онъ зналъ, что княгиня косится на него, что она сердится на княжну за отдачу его въ гимназію, что она пророчитъ ему разныя несчастія въ будущемъ. Не предъявитъ-ли своихъ нравъ на него и на его сестру мать, руководимая княгиней? Не захочетъ-ли она отнять его и сестру у княжны? Можно-ли будетъ сопротивляться ей? Всѣ эти вопросы вертѣлись въ его головѣ и онъ не могъ рѣшить ихъ самъ, но и не хотѣлъ предлагать ихъ Петру Ивановичу. «Ну, вотъ опять приходится со своими собственными болячками няньчиться», хмуро думалъ онъ, стараясь разогнать свои мысли о матери, о встрѣчѣ съ ней, о послѣдствіяхъ этой встрѣчи. Среди этой внутренней тревоги, онъ сознавалъ еще одно: онъ сознавалъ, что мать дѣйствительно стала ему чужою, въ немъ, при вѣсти о ея появленіи, не шевельнулось даже простого любопытства взглянуть на нее, онъ не чувствовалъ къ ней ни любви, ни сожалѣнія, ничего. Онъ постарался припомнить ея черты: нѣтъ, и это не удалось ему. Онъ ее забылъ совершенно. Она внушала ему только страхъ, потому что она могла, можетъ быть, взять его и сестру къ себѣ — вотъ и все. Онъ сознавалъ, что онъ способенъ даже возненавидѣть ее, если она дѣйствительно сдѣлаетъ попытку предъявить на него свои права. Но онъ старался скрыть отъ другихъ именно эти чувства, чтобы не встревожить никого своими опасеніями. Возвратившись домой съ Петромъ Ивановичемъ, онъ мимоходомъ, между другими разговорами, замѣтилъ за обѣдомъ княжнѣ:
