— Да, да, батенька, подтянуться надо! Распустились мы съ вами! Сансуси въ насъ еще сидитъ!.. Истинно мы русскіе люди, теплоты въ насъ сердечной много до расплывчивости… Вотъ вы зубрить начнете, а я тоже за работу примусь. Вертится въ головѣ этакій планъ работишки ученой. Она, можетъ быть, и не важная выйдетъ, а все таки не безполезная для общества. Матерьялецъ вотъ соберу, оборудую все, какъ слѣдуетъ, и тисну. Тоже не боги же горшки-то обжигали. Отчего и намъ въ писательство педагогическое не пуститься?
И Петръ Ивановичъ развивалъ планъ своей работы. И Евгеній, и онъ мечтали, каждый по своему, каждый во имя своихъ особенныхъ мотивовъ, о новой жизни для себя.
IV
Судьба, казалось, сжалилась надъ Евгеніемъ и его, жизнь потекла болѣе мирно, ровно и правильно. Княжна Олимпіада Платоновна наняла въ Петербургѣ очень небольшую квартиру, отдала Евгенія въ гимназію и при первомъ-же посѣщеніи княгини Маріи Всеволодовны довольно рѣзко и твердо замѣтила, что Евгенію нѣтъ времени ѣздить по гостямъ, что онъ сильно занятъ уроками и что вообще она, княжна Олимпіада Платонова, находитъ, что ея мальчику нужнѣе всего привыкать къ скромной и небогатой жизни, не сближаясь съ тѣмъ кругомъ, къ которому въ будущемъ онъ, вѣроятно, не будетъ принадлежать.
— Онъ слишкомъ бѣденъ, чтобы пріучаться къ роскоши и блеску, замѣтила княжна. — И сверхъ того, послѣ продѣлокъ его отца ему просто неудобно вращаться въ томѣ кругу, гдѣ люди постоянно могутъ задѣть его самолюбіе, напомнивъ ему объ этой исторіи.
Княгиня заспорила, но княжна была на этотъ разъ какъ-то особенно суха, говорила холодно и не поддавалась ни на какіе доводы.
— Что-же ужь не думаешь-ли ты сдѣлать изъ него какого-нибудь санкюлота, или… какъ ихъ нынче называютъ?.. нигилиста? сказала княгиня. — Вѣдь съ кѣмъ-нибудь да долженъ-же онъ сойдтись: ну, не сойдется съ нашимъ кругомъ, такъ попадетъ въ кружокъ какихъ-нибудь господъ въ родѣ… какъ его зовутъ, этого семинариста, что жилъ у тебя?..
— И слава Богу, по крайней мѣрѣ, ни развратникомъ, ни воромъ не сдѣлается, замѣтила коротко княжна.
— Изъ него что-нибудь худшее могутъ сдѣлать. Теперь время такого броженія умовъ. Какія идеи ему внушатъ! сказала княгиня и прибавила со вздохомъ:- Ахъ, Olympe, я вижу, что ты плохая воспитательница. Погубишь ты мальчика!
Олимпіадѣ Платоновнѣ очень хотѣлось высказать рѣзко и прямо все, что она думала о воспитательныхъ способностяхъ самой княгини, но она благоразумно удержалась отъ этого и свиданіе двухъ родственницъ окончилось холодно, но мирно. Княгиня уѣхала съ грустнымъ выраженіемъ лица, скорбя въ душѣ о будущей неизбѣжной гибели Евгенія и сожалѣя, что она не могла ничего сдѣлать для его спасенія. Спасать всѣхъ и каждаго — это была житейская задача, миссія княгини Маріи Всеволодовны; такъ, по крайней мѣрѣ, думала сама княгиня. Но княжна — это всѣ знали — была упряма и съ ней было трудно сладить, когда она на что-нибудь рѣшилась. На время вслѣдствіе этого и княжну, и Евгенія оставили въ покоѣ.
Для Евгенія настало лучшее время его жизни: онъ учился, читалъ, посѣщалъ Петра Ивановича; иногда онъ ѣздилъ съ теткой и Рябушкинымъ въ оперу, въ ложу; порою онъ и Рябушкинъ забирались просто въ театръ «на верхи». Мало-по-малу въ домѣ Рябушкина и въ гимназіи у Евгенія завязались знакомства среди юношей, съ грѣхомъ пополамъ пробивавшихъ себѣ дорогу. Среди молодежи вѣяло иною жизнью, инымъ духомъ, чѣмъ въ кружкѣ разныхъ богачей и баловней пансіона Матросова. Здѣсь такъ или иначе, ошибочно или вѣрно, шли толки о литературѣ, о разныхъ вопросахъ, уже волновавшихъ и интересовавшихъ эту молодежь. Толки о кокоткахъ, рысакахъ и оргіяхъ, все то, чѣмъ занимались юноши въ пансіонѣ Матросова и въ кружкѣ князьковъ Дикаго, отошли здѣсь на самый задній планъ. Бѣдность и трудъ волей-неволей наводятъ на болѣе существенные, болѣе плодотворные вопросы, кого тѣснятъ и давятъ, кругомъ кого вѣчно слышатся жалобы, тотъ невольно задумывается надъ вопросами: «отчего и почему?» Если не вся молодежь, окружавшая теперь Евгенія, была безупречна и серьезна, то во всякомъ случаѣ у него явилась теперь возможность выбора товарищей, чего не было у него въ то время, когда онъ волей-неволей долженъ былъ сходится съ тѣми, съ кѣмъ встрѣчался въ домѣ княгини Марьи Всеволодовны и въ пансіонѣ Матросова. Теперь иногда Евгеній засиживался до поздней ночи у Петра Ивановича, прислушиваясь къ оживленнымъ спорамъ молодежи или выслушивая длинные и интересные для него разсказы матери Рябушкпна о житейскихъ невзгодахъ. Онъ началъ узнавать будничную жизнь съ ея тревогами и несчастіями и мало-по-малу эта жизнь начала ослаблять въ немъ привычку вѣчно думать только о себѣ, няньчиться только со своими личными печалями. Онъ увидалъ, что другимъ живется еще хуже, что эти другіе очень бодро выносятъ горе и еще находятъ силы думать и заботиться о счастіи и благѣ ближнихъ, общества, народа. Разъ выслушавъ разсказъ старушки Рябушкиной о томъ, какъ приходилось ей и полы мыть, и бѣлье стирать, чтобы поддержать семью, онъ замѣтилъ:
— Какъ вы это все вынесли!
— Ну что я! простодушно проговорила она. — И умерла-бы, такъ не большая была бы потеря. Хотѣлось вотъ только дѣтокъ-то на ноги поставить, ихъ отъ горькой доли спасти хотѣлось. Я-то о себѣ тогда и не думала, обтерпѣлась.
Онъ удивлялся этой самоотверженной любви и думалъ: «вотъ настоящая мать! только материнское чувство и можетъ дать силы на такой подвигъ».
Но въ другой разъ онъ слышалъ простой разсказъ одного студента; студентъ разсказывалъ о сестрѣ своего товарища, которая, кончивъ курсъ въ институтѣ, пошла въ сельскія учительницы и вотъ уже четвертый годъ живетъ въ глуши, терпитъ и холодъ, и нужду, сама стряпаетъ, шьетъ, стираетъ свое бѣлье и ни жалобы, ни упрека на свою судьбу.
— Я налюбоваться на нее не могу, что за энергичная женщина изъ нея вышла, замѣтилъ студентъ. — Вся отдалась ребятишкамъ, народу и ни разу не пошатнулась на избранной дорогѣ. Это своего рода подвижничество.
— Да, и много безкорыстной любви къ ближнимъ и твердой вѣры въ пользу своей работы нужно имѣть, чтобы выносить такую жизнь, сказалъ Петръ Ивановичъ.
Евгеній глубоко призадумался и надъ этимъ явленіемъ, уже совершенно новымъ для него, и въ его головѣ мелькали мысли: «а гдѣ та любовь къ людямъ въ немъ самомъ, которая дала бы ему силы принести себя всего на жертву ближнимъ, гдѣ то дѣло, въ которое онъ могъ бы повѣрить такъ, чтобы не замѣчать своихъ личныхъ невзгодѣ, одушевясь одной задачей, одной цѣлью служить другимъ?» Въ такія минуты передъ нимъ возставалъ снова знакомый ему образъ рыцаря печальнаго образа, добродушнаго Донъ-Кихота. Тотъ тоже вѣрилъ въ свое дѣло и отдалъ всего себя этому дѣлу. Что-же и это Донъ-Кихоты? Да, можетъ быть. Забыть все личное, забыть себя ради извѣстной идеи, ради извѣстнаго дѣла можно только тогда, когда сдѣлаешься хотя отчасти Донъ-Кихотомъ. Разница между этими людьми и рыцаремъ печальнаго образа только въ томъ, что эти люди воюютъ не съ вѣтряными мельницами. Иногда слушая разсказы объ этихъ самоотверженныхъ людяхъ, Евгеній впадалъ въ уныніе, упрекая себя въ эгоизмѣ, въ черствости, въ недостаткѣ любви къ ближнимъ; порой, напротивъ того, эти толки подбадривали его и ему казалось, что и онъ самъ въ концѣ концовъ выработается въ человѣка, который найдетъ высокую цѣль въ жизни и съумѣетъ послужить ближнимъ. Въ такія минуты свѣтлыхъ надеждъ онъ говорилъ себѣ, что онъ имѣетъ всѣ средства къ тому, чтобы сдѣлаться полезнымъ членомъ общества. Еще бы! онъ жилъ безъ стѣсненій; онъ могъ учиться всему, чему угодно; онъ могъ идти тѣмъ путемъ, какой ему понравится; много-ли людей стоитъ въ такомъ счастливомъ положеніи, какъ онъ! О, какъ онъ былъ благодаренъ княжнѣ, какъ высоко онъ цѣнилъ ея отношенія къ нему, полныя теплоты и довѣрія! А отецъ? А мать? Что ему за дѣло до нихъ; они болѣе не вернутся къ нему; они болѣе не вернутъ его къ себѣ! Онъ надѣялся на это, онъ вѣрилъ въ это, онъ заставлялъ себя не думать болѣе о нихъ. И каждый новый день все болѣе и болѣе утверждалъ его въ этомъ убѣжденіи, такъ какъ ни объ отцѣ, ни о матери не было ни слуху, ни духу. Какъ-то Петръ Ивановичъ въ минуту шутливаго расположенія духа, съ насмѣшливой улыбочкой замѣтилъ Евгенію, мечтавшему о будущей дѣятельности:
