Его штаб был в постоянном движении, поэтому никто не мог с точностью сказать, где он будет на следующий день. Роммель имел неприятную привычку неожиданно появляться на знаменитом черном Мерседесе только с водителем и своим доверенным помощником еще со времен Африканского корпуса, майором Конрадом Хофером.

Вечером того судьбоносного дня, когда Хью Келсоу был где-то в районе Каскетс-лайт, на западом берегу Олдерни, фельдмаршал сидел за ранним обедом с офицерами 21 парашютно-десантного полка в замке Кампо, примерно в десяти милях от Сен-Ло в Нормандии.

Главная причина его пребывания здесь была достаточно ясной. Верховный главнокомандующий и сам фюрер верили, что вторжение, когда оно начнется, будет происходить в районе Па-де-Кале. Роммель был с ними не согласен и ясно дал понять, что если бы он был на месте Эйзенхауэра, он бы ударил по Нормандии. Это не прибавило ему популярности среди людей, которые имели влияние в OKW — Ставке верховного главнокомандующего в Берлине. Больше Роммель не настаивал. Война уже проиграна. Вопрос только в том, сколько времени она еще продлится.

Вследствие этого была и вторая причина для его пребывания здесь. Он был вовлечен в опасную игру, которая вынуждала его к непоседливости. С тех пор, как он принял командование группой армий Б, он возобновил старую дружбу с генералом фон Шталпнагелем, главой военной администрации оккупированной Франции, и генералом Александром фон Фолкенхаузеном. Оба они вместе с фон Штауффенбергом состояли в заговоре против Гитлера. Им не потребовалось много времени, чтобы убедить Роммеля в своей правоте.

Они все знали о готовившемся этим утром покушении в Растенберге. Накануне Роммель отправил Конрада Хофера самолетом в Берлин, чтобы тот ждал развития событий в штабе генерала Олбрихта, но никаких известий не приходило. И по радио не было никаких намеков на неудачу.

Сейчас из-за стола поднялся полковник Холдер, командующий полком, чтобы предложить тост, демонстрирующий преданность:

— Джентльмены, за нашего фюрера и за общую победу.

«Столько молодых мужиков, — думал Роммель, — и ради чего?» Но он поднял свой бокал и выпил вместе с ними.

— А теперь, за фельдмаршала Эрвина Роммеля, за Пустынного Лиса, оказавшего нам огромную честь своим присутствием за нашим столом.

Они опустошили свои бокалы и стали ему аплодировать, радостно приветствовать, чем очень тронули Роммеля. Полковник Холдер сказал:

— Фельдмаршал, в вашу честь мы подготовили маленький концерт. Мы надеялись, что вы, возможно, захотите присутствовать.

— Разумеется. — Роммель протянул свой бокал, чтобы его снова наполнили шампанским. — Буду очень рад.

Открылась дверь, и появился Конрад Хофер. Он выглядел усталым, был небрит, длинная серая шинель застегнута на все пуговицы.

— А, Конрад, вот и вы. Проходите, — позвал его Роммель. — Выпейте шампанского, вам, похоже, оно будет очень кстати.

— Я только что из Берлина, фельдмаршал. — Посадку совершили в Сен-Ло.

— Нормальный полет?

— Честно говоря, ужасный. — Хофер залпом осушил шампанское.

— Дорогой мой, идите примите душ, а мы попробуем сообразить для вас пару бутербродов. — Роммель повернулся к полковнику Холдеру. — Может быть, можно отложить ваш концерт на полчаса?

— Никаких проблем, фельдмаршал.

— Хорошо, тогда мы вернемся через полчаса. — Роммель взял бутылку шампанского и пару бокалов и вышел в сопровождении Хофера.

Как только была закрыта дверь спальни, Хофер начал взволнованно рассказывать:

— Такой глупости еще не случалось! Все, что сумел сделать этот дурашлеп Кениг, взорвать себя около главных ворот!

— Вероятно, он допустил небрежность, — сказал Роммель сухо. — Успокойтесь, Конрад. Выпейте еще шампанского, встаньте под душ и не спешите выходить.

Хофер отправился в ванную, а Роммель одернул на себе китель и посмотрелся в зеркало. Ему было пятьдесят три года, среднего роста, коренастый, с выразительным лицом, в котором чувствовался сильный характер, некий заряд энергии. Он был в простой форме, единственными украшениями которой являлся орден За заслуги, знаменитый Голубой Макс, полученный им еще молодым офицером-пехотинцем во время Первой мировой войны, и Рыцарский крест с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. Обе награды висели у него на шее. С другой стороны, разве нужны еще какие-то, если есть эти?

Из ванной появился Хофер, вытирая полотенцем голову.

— Олбрихт и еще немногие, кто там был, в панике. Я их не виню. Я имею в виду, что теперь можно в любой момент ждать гестапо или СД.[8]

— Да. Гиммлер хоть и начинал с куриной фермы, но, что бы о нем ни говорили, он не дурак. Как там фон Штауффенберг?

— Непоколебим, как всегда. Он предлагает вам в ближайшие дни встретиться с генералами фон Шталпнагелем и Фолкенхаузеном.

— Посмотрим, что можно сделать.

Хофер вернулся в ванную и вышел, надевая форму.

— Я не уверен, что это хорошая идея. Если Гиммлер вас подозревает, вы возможно уже под тщательным наблюдением.

— О, я что-нибудь да придумаю, — сказал Роммель. — Теперь поспешим. Народ приготовил для меня маленькое развлечение. Не хочу их разочаровывать.

Представление состоялось в главном зале замка. В одном его конце была сооружена сцена с раздвижным занавесом. Роммель, Хофер и офицеры полка расселись на стульях, расставленных перед сценой, остальной народ стоял у них за спиной или расселся на ступеньках главной лестницы.

Вышел молодой капрал, поклонился, сел за рояль и сыграл несколько произведений легкой музыки. Его наградили вежливыми аплодисментами. Затем он заиграл гимн воздушно-десантных войск, который пели везде, от Сталинграда до Северной Африки. Занавес раздвинули, и перед зрителями предстал поющий полковой хор. Сзади послышались приветствия, песню подхватили все присутствующие, включая офицеров. Без паузы хор переключился на «Мы выступаем в поход против Англии», что Роммель про себя посчитал неудачным выбором. Интересно отметить, что никто не пытался затянуть Хорста Весселя. Занавес закрыли под громовые аплодисменты и овации. К пианисту присоединились другие музыканты с различными инструментами и сыграли несколько джазовых произведений. Когда они закончили, свет погас, и наступила тишина.

— В чем дело? — потребовал объяснений Роммель.

— Подождите и увидите, господин фельдмаршал. Уверяю вас, это что-то особенное.

Пианист начал играть самую популярную в немецкой армии песню Лили Марлен. Занавес раздвинули, в центре сцены стоял стул, на который падал свет керосиновой лампы. Вдруг на освещенном пятне прямо из Голубого ангела, так, во всяком случае, казалось, появилась Марлен Дитрих. Цилиндр, черные чулки и подвязки. Она опустилась на стул под оглушительный свист солдат и начала петь Лили Марлен, и эта грустная запоминающаяся мелодия успокоила публику. В зале установилась полная тишина.

Мужчина, конечно. Роммель это видел. Но какое великолепное подражание. Он с энтузиазмом присоединился к аплодисментам.

— Кто это такой? — спросил он полковника Холдера.

— Капрал нашей канцелярии, Бергер. По-видимому, он был артистом кабаре.

— Блестяще, — похвалил Роммель. — Будет еще что-нибудь?

— О, да, господин фельдмаршал. Нечто совершенно особенное.

Вернулись музыканты и хор, которые исполнили еще несколько номеров. Снова была пауза, пока они расходились, а потом послышался ровный приглушенный бой барабана. Занавес раздвинулся. Сцена освещена рассеянным светом. Когда хор запел гимн Африканского корпуса, сбоку на сцену вышел Роммель. И ошибиться было невозможно, это был он. Шлем с защитными очками, белый шарф небрежно обмотан вокруг шеи, старый кожаный плащ, рука в перчатке сжимает фельдмаршальский жезл, другая покоится на бедре. Он заговорил, и голос был неотличим, когда он произнес несколько фраз из своей знаменитой речи перед битвой при Эль-Аламейне:

— Я знаю, я немногое вам предлагаю. Песок, жару и скорпионов, но мы разделим их между собой. Еще один бросок, и нас ждет Каир, и, если мы потерпим неудачу… что ж, мы пытались — вместе.