Он уже снял с вешалки на стене халат и шел к раковине мыть руки.

— Если вы настаиваете, — спокойно сказал Гамильтон. — Нет ни малейшего сомнения, что это больше по вашей части.

Спустя несколько минут Шпеер был готов и наклонился, чтобы осмотреть ногу Келсоу. Он взглянул на сестру Марию Терезу.

— Правильно, сестра, теперь хлороформ. Я думаю, немного. Мы быстро управимся.

Галлахер с интересом наблюдал за ними из своего угла.

Савари не ощущал радости жизни, проходя по вымощенным булыжником улицам крепостного города в Гранвиле. Мало того, что переход от Джерси был тяжелейшим из-за тумана, так еще Галлахер поставил его в безвыходную ситуацию, которая ему совершенно не нравилась. Савари свернул на тихую площадь. Бар Софи располагался на дальней ее стороне. Сквозь жалюзи кое-где пробивался свет. Савари медленно и неохотно пересек площадь и вошел внутрь.

Жерар Крессон играл на пианино, сидя в инвалидном кресле. Это был маленький человечек с бледным напряженным лицом инвалида и черными волосами, почти достигавшими плеч. Он повредил позвоночник во время несчастного случая в доках, который произошел еще за два года до начала войны. Говорили, что он никогда не сможет больше ходить, даже на костылях.

По бару расхаживало с полдюжины посетителей, среди них было несколько моряков, которых Савари знал. Софи восседала на высоком стуле позади мраморной стойки и читала газету. У нее за спиной около зеркальной стены выстроились разноцветные бутылки. Ей было за тридцать. Свои черные волосы она укладывала в высокую прическу. Она имела темные глаза, желтоватое цыганское лицо и большой рот с ярко-красной помадой на губах. Савари казалась привлекательной ее грудь. Ему не приходилось видеть красивее. Но что толку? С ножом или бутылкой Софи становилась опасней динамита. В Гранвиле было несколько мужиков, чьи шрамы служили тому доказательством.

— А, Роберт, давненько тебя не было. Как дела?

— Могло быть хуже, но могло бы быть и лучше.

Пока она наливала Савари коньяк, он подтолкнул к ней письмо.

— Что это? — спросила Софи.

— Твой друг Галлахер с Джерси использует меня в качестве почтальона. Я не знаю, что в нем, и знать не хочу, но он ожидает получить ответ, когда я вернусь. Мы отходим завтра в полдень. Я забегу перед этим. — Он опрокинул коньяк и вышел.

Софи вышла из-за стойки и обратилась к одному из посетителей:

— Послушай, Марсель, присмотри за баром вместо меня.

Она подошла к мужу. Он прекратил играть и зажег сигарету.

— Что там такое?

— Давай пойдем и посмотрим.

Софи откатила его кресло от пианино, развернула, и протолкнула вдоль стойки к комнате позади помещения бара. Жерар Крессон прочитал письмо Галлахера сидя у стола и передал его Софи, лицо его помрачнело.

Софи быстро прочла письмо, взяла бутылку красного вина и наполнила два бокала.

— Теперь он действительно попал в переделку, наш друг генерал.

— И не он один.

В течение трех лет они вдвоем координировали движение сопротивления от Гранвиля до Авранш и Сен-Мало. Жерар обладал организаторскими способностями, а Софи была его правой рукой. Их тандему сопутствовала удача. Собственно только благодаря этому им и удавалось оставаться в деле так долго.

— Ты радируешь в Лондон?

— Конечно.

— Как ты думаешь, они не попросят нас попытаться вытащить этого янки с Джерси? — спросила Софи.

— Это затруднительно в любом случае, а в его состоянии вообще невозможно, — ответил Жерар, протягивая свой бокал за вином. — Конечно, есть довольно простое решение. Я вынужден думать, что при сложившихся обстоятельствах это наилучший выход для всех.

— Что ты имеешь в виду.

— Послать туда кого-нибудь перерезать ему горло.

Установилось молчание. Потом она сказала:

— Какая долгая война.

— Слишком долгая, — согласился он. — Отвези меня в кладовую, я пошлю радиограмму в Лондон.

Майор Шпеер отвернулся от умывальника, вытирая полотенцем руки. Сестра Бернадетта уже смешивала Парижскую гипсовую массу. Шпеер подошел к операционному столу и посмотрел на Келсоу, который еще не проснулся.

— Великолепная работа, — сказал Джордж Гамильтон.

— Да, должен признаться, я собой доволен. — Шпеер взял свою шинель. — Уверен, что с остальным вы справитесь. Я уже опаздываю на обед в офицерский клуб. Дайте мне знать, как пойдет восстановление, господин профессор. Генерал. — Он отсалютовал и вышел.

Гамильтон, стоявший глядя на Келсоу, вдруг ужасно устал, пока снимал перчатки и халат. Келсоу, начал слегка постанывать, приходя в себя, и неожиданно произнес мягко:

— Джанет, я тебя люблю.

Американский акцент не оставлял сомнений. Казалось, сестра Бернадетта не заметила, но пожилая сестра остро взглянула на Гамильтона, потом на Галлахера.

— Похоже, он приходит в себя, — угрюмо сказал Гамильтон.

— Да, очень похоже, — согласилась сестра. — Почему бы вам с генералом Галлахером не перебраться ко мне в офис. Одна из монахинь подаст вам кофе. Благодаря майору Шпееру у нас есть настоящий кофе. Мы с сестрой Бернадеттой наложим ему гипс сами.

— Вы очень добры, сестра.

Двое мужчин вышли, прошли мимо кухни, где работали две монахини, к офису сестры Марии Терезы в конце коридора. Гамильтон сел за стол, а Галлахер, угостив его Житан, на подоконник.

— Момент, когда он появился в дверях, останется у меня перед глазами навсегда, — сказал ирландец.

— Как я уже говорил, он не из худших, — комментировал Гамильтон. — И чертовски хороший врач.

— Как думаешь, Келсоу поправится?

— Не вижу причин, почему нет. Мы сможем его забрать через час или немного позднее. Придется за ним последить внимательно в течение нескольких дней. Нельзя сбрасывать со счетов возможность инфекции, но в том наборе первой помощи, который был на спасательном плоту, нашлись ампулы этого нового чудодейственного лекарства, пенициллина. Я начну ему колоть, если проявится опасная реакция.

— Сестра Мария Тереза, она догадалась, что все не так, как говорилось.

— Да, я чувствую перед ней вину, — признался Гамильтон. — Так, словно использовал ее. Она, конечно, не скажет. Это бы противоречило тому, во что она верит.

— Она похожа на мою старую тетушку в Дублине, у которой ребенком я часто гостил, — сказал Галлахер. — Ладан, свечи и святая вода.

— Ты еще веришь, Шон?

— Нет, с первого июля тысяча девятьсот шестнадцатого на Сомме, — ответил Галлахер. — Я был причислен к йоркширскому полку, Парни Лидса. Штабные придурки послали нас, мальчишек, под огонь пулеметов прямо с рюкзаками за плечами. К полудню из восьми сотен осталось в живых человек сорок. Я решил, что, если Бог существует, он позволяет себе развлекаться за мой счет.

— Я тебя понимаю, — мрачно сказал Гамильтон.

Галлахер встал.

— Пойду подышу ночным воздухом. — Он открыл дверь и вышел.

Джордж Гамильтон склонил голову на руки, сложенные на столе, и зевнул. День был долгим. Он закрыл глаза и мгновенно уснул.

Уже пробило десять, а Дагел Манроу еще продолжал работать за своим столом в офисе на Бейкер-стрит. Дверь открылась, и появился хромая Джек Картер со зловещим лицом. Он положил на стол Манроу ленту радиограммы.

— Соберитесь с силами, сэр.

— Что это?

— Сообщение от нашего человека из Сопротивления. Гранвиль. Это в Нормандии.

— Слава богу, я знаю, где это. — Манроу начал читать и вдруг напряженно выпрямился. — Не могу поверить. — Он снова перечитал сообщение. — Хуже некуда. На Джерси нет отрядов сопротивления. Не на кого опереться. Эта женщина, де Виль, и этот генерал Галлахер, сколько они смогут его прятать, особенно, если он болен, на таком маленьком острове? Даже подумать страшно, Джек.

Впервые за все время, что Картер знал Манроу, тот выглядел таким безнадежно беспомощным. Не знал, что предпринять.

— Вы что-нибудь придумаете, сэр. Вам всегда удавалось что-нибудь придумать.