– Хладнокровия и сдержанности там и близко не было.

– Как вы думаете, он понимал, что говорит?

– Вряд ли я могу об этом судить. Он был взволнован.

– Можете ли вы сказать, что он был взбешен?

– Да, это слово описывает его очень точно.

– Он был не в своем уме от ужаса?

– Я не компетентен, чтобы делать такие выводы.

– Итак, лорд Питер. Вы очень четко объяснили, что это орудие разрушения в самой нижней точке своей амплитуды находилось не менее чем в шести футах от земли?

– Да, это так.

– И не нанесло бы никакого вреда человеку ниже шести футов ростом?

– Точно так.

– Мы слышали, что рост подсудимого – пять футов десять дюймов. Таким образом, он не подвергался никакой опасности?

– Ни малейшей.

– Если бы подсудимый сам подготовил горшок и цепь, как утверждает обвинение, разве не знал бы он лучше, чем кто-либо другой, что ему самому нечего бояться?

– В таком случае он, конечно, должен был бы это знать.

– Но он был в большом смятении?

– Да, действительно, в большом смятении.

Внимательный свидетель, не высказывающий собственного мнения.

Агнес Твиттертон, возбужденный и недоброжелательный свидетель, чья очевидная обида на подсудимого принесла ему больше пользы, чем вреда. Доктор Джеймс Крэйвен – свидетель, сыплющий техническими подробностями. Марта Раддл – болтливый, отвлекающийся свидетель. Томас Паффет – неторопливый и нравоучающий свидетель. Преподобный Саймон Гудакр, свидетель поневоле. Леди Питер Уимзи, очень тихий свидетель. Мервин Бантер, почтительный свидетель. Констебль полиции Джозеф Селлон, немногословный свидетель. Суперинтендант Кирк, официально непредвзятый свидетель. Странный владелец скобяной лавки из Клеркенуэлла, который продал подсудимому мешок свинцовой дроби и железную цепь, – ключевой свидетель. Затем сам подсудимый, свидетель собственной защиты – из рук вон плохой свидетель, то замкнутый, то наглый.

Сэр Импи Биггс блистал красноречием от имени подсудимого, “этого трудолюбивого и честолюбивого молодого человека”, намекал на предвзятость “леди, у которой могла быть причина полагать, что с ней скверно обошлись”, выражал снисходительный скепсис относительно “столь живописного орудия разрушения, сконструированного джентльменом, известным своей изобретательностью”, пылал праведным гневом в адрес вывода, сделанного на основе “слов, случайно вырвавшихся у запуганного человека”, изумлялся тому, что обвинение не предоставило “ни крупицы прямых доказательств”, со страстным волнением призывал присяжных не приносить драгоценную молодую жизнь в жертву столь шаткому обвинению.

Обвинитель собрал воедино нити доказательств, тщательно спутанные сэром Импи Биггсом, и сплел из них петлю толщиной с канат.

Судья снова все расплел, чтобы продемонстрировать присяжным, какова прочность каждой отдельной нити, и передал им аккуратно систематизированный материал.

Жюри присяжных совещалось в течение часа.

Появился сэр Импи Биггс.

– Если все это время они колеблются, то могут и оправдать, хотя он сделал все, чтобы этого не случилось.

– Не надо было пускать его давать показания.

– Мы советовали ему воздержаться. Самомнения ему не занимать.

– Вон они идут.

– Господа присяжные, пришли ли вы к соглашению по поводу вердикта?

– Да, пришли.

– Признаете вы подсудимого виновным или невиновным в убийстве Уильяма Ноукса?

– Виновным.

– Вы считаете, что он виновен, и это ваш единогласный вердикт?

– Да.

– Подсудимый, вам было предъявлено обвинение в убийстве, и на суде против вас выступала корона.

Корона признала вас виновным. Можете ли вы сказать что-то в свою защиту, чтобы вас не приговорили к смерти, как того требует закон?

– Плевать я хотел на вас на всех! Вы ничего не смогли доказать. Его светлость – богатый человек, а у него на меня зуб – у него и у Эгги Твиттертон.

– Подсудимый, жюри присяжных, вдумчиво и терпеливо выслушав ваше дело, признало вас виновным в убийстве. Я всецело согласен с этим вердиктом. Приговор, вынесенный вам судом, состоит в том, что вы направитесь отсюда к месту, из коего вы прибыли, и оттуда к месту казни, где будете повешены за шею, и будете висеть так, пока не умрете, и ваше тело будет похоронено на территории тюрьмы, в стенах которой вы проведете свои последние дни, и да помилует Господь вашу душу.

– Аминь.

Одной из самых восхитительных черт английского уголовного правосудия считается его скорость. Почти сразу после вашего ареста назначают суд, который занимает, самое долгое, три-четыре дня, а после приговора (если, конечно, вы не станете его обжаловать) вас казнят в течение трех недель.

Крачли отказался от обжалования и предпочел заявить, что да, это он убил и что убил бы снова, и пускай делают что хотят, а ему без разницы.

В результате Гарриет пришла к выводу, что три недели – это худший срок ожидания из возможных. Осужденного следует казнить наутро после приговора, как после трибунала, чтобы он получил разом всю дозу страданий, и дело с концом. Или тогда уж пусть все тянется месяцами и годами, как в Америке, пока не устанешь до такой степени, что уже ничего не будешь чувствовать.

В эти три недели хуже всего, по ее мнению, была непоколебимая любезность и жизнерадостность Питера. Если он не торчал в тюрьме графства, терпеливо осведомляясь, может ли он что-нибудь сделать для осужденного, значит, он был в Толбойз. Всегда предупредительный, он восхищался обустройством дома и новой мебелью или катал жену по окрестностям в поисках пропавших труб и других достопримечательностей. Душераздирающая любезность перемежалась судорожными вспышками утомительной страсти, которые пугали ее не только бездумной несдержанностью, но и очевидным автоматизмом и тем, что в них было так мало личного. Она их поощряла, потому что потом он спал как убитый. Но с каждым днем он все надежнее отгораживался от нее оборонительными укреплениями и все меньше видел в ней личность. От такого его настроения она чувствовала себя несчастной, как чувствовала бы любая женщина на ее месте.

Гарриет была невыразимо благодарна герцогине, которая предупредила и тем самым до некоторой степени вооружила ее. Она засомневалась в том, что ее собственное решение “не душить супружеской заботой” было мудрым. Попросила совета в письме. Ответ герцогини освещал множество тем и в конечном счете сводился к фразе “пусть сам выпутывается”.

В постскриптуме говорилось: “Скажу одно, моя милая, – он все еще рядом, и это обнадеживает. Мужчине так легко оказаться где-то еще”.

Примерно за неделю до казни к ним пришла миссис Гудакр в сильном волнении.

– Этот негодяй Крачли! – заявила она. – Я как знала, что Полли Мэйсон окажется в положении. Так и есть! И что теперь делать? Даже если ему разрешат жениться, и если он сам захочет – а ему, я вижу, на девочку плевать, – что лучше для ребенка, когда отца вовсе нет или когда его повесили за убийство? Вот уж не знаю! Даже Саймон не знает, хотя он, конечно, говорит, что надо жениться. Почему бы и нет – Крачли-то уж точно никакой разницы. Но теперь девочка не хочет, говорит, что не пойдет за убийцу, и я ее понимаю! Ее мать в страшном расстройстве, конечно. Надо было ей держать Полли при себе или отправить служить в хороший дом – я говорила, что она слишком юна для работы в пэгфордском магазине тканей и очень легкомысленна, но сейчас об этом уже поздно толковать.

Питер спросил, знает ли Крачли.

– Девочка говорит, что нет… Боже ты мой! – воскликнула миссис Гудакр, которой внезапно от крылись варианты развития событий. – А если бы деньги мистера Ноукса не пропали, а Крачли бы не разоблачили, что бы тогда было с Полли? Он собирался прикарманить эти деньги не мытьем, так катаньем… Если на то пошло, дорогая моя леди Питер, Полли чудом избежала такой участи, о которой даже не догадывалась.