– Мистер Ноукс торговал радиодеталями?
– Да, сэр.
– Если бы приемник сломался, он смог бы его починить?
– О да, сэр. Он уж в этих штуках понимал.
– Но слушал только вечерние новости?
– Точно, сэр.
– В котором часу он обычно ложился спать?
– В одиннадцать часов, сэр. Точный он был как часы: ужин в полвосьмого, новости в полдесятого, в одиннадцать спать – то есть это когда он дома ночевал.
– Хорошо. А как вышло, что в половине десятого вы оказались поблизости и слышали, работает ли радио?
Миссис Раддл колебалась.
– Я только сходила к сараю, сэр.
– Да?
– Кое за чем, сэр.
– Да?
– Всего лишь чуточку керосина, сэр, – сказала миссис Раддл, – я его честно утром вернула, сэр.
– Вот как. Ну что ж, это не наше дело. Спасибо. Джозеф Селлон, вы хотите еще что-нибудь сказать?
– Да, сэр. Только одно, сэр. Я про миссис Селлон этого не говорил. Я, может, сказал так: “Не заявляйте на меня, сэр, не то мне конец, а что тогда станет с моей женой?” Это все, сэр.
– Покойный был как-то связан с вашей женой?
– Нет, сэр. Конечно же нет, сэр.
– Думаю, лучше спросить вас, не затаила ли предыдущая свидетельница на вас обиду.
– Ну, сэр, это все куры мисс Твиттертон. По долгу службы мне пришлось допросить ее сына Альберта. И она, надо думать, обиделась.
– Понятно. Думаю, на этом… да, суперинтендант? Мистер Кирк получил очередную записку от своего высокородного коллеги. Похоже, она его озадачила, однако он честно задал вопрос.
– Ну, – сказал мистер Перкинс, – надо думать, вы и сами могли у него спросить. Тем не менее. Суперинтендант желает знать, какой длины была свеча в руке у покойного, когда тот подошел к окну.
Джо Селлон замер.
– Не знаю, сэр, – наконец проговорил он. – Я не заметил. Кажется, ничего необычного в ней не было.
Коронер вопросительно посмотрел на Кирка, который не знал, в чем смысл вопроса, и покачал головой.
Мистер Перкинс раздраженно высморкался, отпустил свидетеля и повернулся к присяжным.
– Что ж, джентльмены, похоже, сегодня мы дознание не закончим. Сами видите, точное время смерти покойного установить невозможно, ведь не исключено, что вечерние новости он не слушал из-за по ломки радиоприемника, который впоследствии мог починить. Вы слышали, что полиция испытывает значительные трудности со сбором улик, поскольку (в результате неудачного стечения обстоятельств, в котором совершенно некого винить) все возможные улики были уничтожены. Я правильно понимаю, что полиция хотела бы отложить дознание?
Кирк подтвердил, что да, правильно, коронер отложил дознание на две недели, и так много обещавшее событие закончилось безо всякого блеска.
На выходе из импровизированного зала суда Кирк догнал Питера.
– Старая ведьма! – проворчал он. – Перкинс ей, конечно, спуску не дал, но зря он меня не послушал – не надо было принимать показания, только чтоб личность установить.
– Думаете, это было бы разумно? Она всей деревне прожужжала бы уши своей историей, и все бы решили, что вы побоялись выслушать ее на дознании. Он, по крайней мере, позволил ей открыто выразить неприязнь к Селлону. Полагаю, этим он сослужил вам хорошую службу – лучше, чем вы думаете.
– Может, вы и правы, милорд. Я на это иначе смотрел. А зачем вы спросили про свечу?
– Проверял, насколько хорошо он все запомнил. Если не уверен насчет свечи, то и про часы мог просто выдумать.
– И правда, – проговорил Кирк.
Он не очень-то понимал, при чем тут это. Уимзи, по правде сказать, тоже.
– Он мог соврать про время, – шепнула Гарриет мужу на ухо.
– Мог. Странно, что соврал. На часах миссис Раддл было то же самое.
– Детектив Хокшоу[211] в пьесе “Кто перевел часы?”.
– Батюшки! Вы только гляньте! – гневно вскричал Кирк.
Питер глянул. Миссис Раддл, стоя на крыльце, продолжала давать показания репортерам.
– Боже правый! Питер, а ты не можешь их про гнать? Как звали того молодца, который прыгнул в пропасть?[212]
– Для Рима все граждане равны…
– Но англичанину подавай лорда. Потому и прошу.
– Моя жена, – скорбно сказал Питер, – охотно бросит меня львам, если ей будет надо. Moriturus…[213] Ну ладно, попробуем.
Он решительно приблизился к журналистам. Мистер Панчен, увидев, что благородная дичь идет к нему прямо в руки и тучные Васанские тельцы[214] не защитят ее, спикировал на него с ликующим клекотом. Их окружили остальные стервятники.
– А я говорю, – раздался поблизости недовольный голос, – что мне тоже надо было дать показания. Суд должен знать про те сорок фунтов. А они хотят это дело замять, да и все.
– Не думаю, Фрэнк, что для них это так важно.
– А для меня важно. И потом, разве он не обещал заплатить мне в среду? Я считаю, коронеру надо бы про это сказать.
Солком Гарди, уже урвавший свой кусок лорда Питера, не выпустил миссис Раддл из зубов. Гарриет коварно решила лишить его этой добычи.
– Мистер Гарди, если вы хотите информацию из первых рук, поймайте лучше садовника Фрэнка Крачли. Вон он, вон там, беседует с мисс Твиттертон. Его не вызывали на дознании, и остальные не знают, что ему есть что сказать.
Салли рассыпался в благодарностях.
– Если вы ему понравитесь, – добавила Гарриет со змеиной улыбкой, – то он ни с кем, кроме вас, не станет говорить.
– Большое спасибо за наводку.
– Мы же договорились, – сказала сияющая Гарриет. Гарди все прочнее утверждался во мнении, что Питер женился на самой очаровательной женщине в мире. Он ринулся к Крачли и вскоре уже удалялся вместе с ним в направлении бара. Внезапно оставшаяся без внимания миссис Раддл негодующе озиралась кругом.
– Ах вот вы где, миссис Раддл! Вы не видели Бантера? Пусть он отвезет нас с вами домой и вернется за его светлостью, а то мы останемся без ланча. Я просто умираю с голоду. Что за нахальные, надоедливые люди эти газетчики!
– Что правда то правда, м’леди. Я с ихней братией и знаться не желаю!
Она вскинула голову, отчего гагатовые украшения на ее шляпке зазвенели, и забралась в машину вслед за хозяйкой. Сидя посреди этого великолепия, она сама почувствовала себя кинозвездой. Надо же, репортеры! Когда машина тронулась, щелкнули шесть фотоаппаратов.
– Ну, теперь вы попадете во все газеты, – сказала Гарриет.
– Надо думать! – ответила миссис Раддл.
– Питер.
– Мадам?
– Как странно, что возникло это предположение про миссис Селлон – после того, что мы с тобой тогда придумали.
– Деревенская матрона вместо деревенской девы. Да, очень странно.
– Ты думаешь, в этом может что-то быть?
– Как знать.
– Ты ведь несерьезно это сказал тогда?
– Я всегда стараюсь городить ахинею, в которую точно никто не поверит. Никогда не получается. Хочешь еще котлетку?
– Хочу, спасибо. Бантер стряпает как домашний ангел. Кажется, Селлон на удивление хорошо справился с допросом.
– Нет ничего лучше, чем говорить чистую формальную правду – и не более. Должно быть, Кирк его натаскал. Интересно, был ли Кирк… нет, к черту! Мне это неинтересно. Не желаю беспокоиться обо всех этих людях. В этот медовый месяц нам поразительно не хватает времени друг для друга. И кстати, викарий хочет видеть нас сегодня вечером. Он устраивает прием. Будет херес.
– Прием? Херес? Боже милостивый!
– Херес предоставит он, а состоится ли прием, зависит от нас. Его жена будет страшно рада нас видеть и просит извинения, что не зашла сама – днем у нее Женский институт[215].
– Думаешь, надо пойти?
– Думаю, мы должны. Наш пример вдохновил его ввести моду на херес, он специально посылал за бутылкой.
