Гарриет посмотрела на часы. Было почти пять, самое время выпить чаю. Она уговорила миссис Раддл поставить чайник и накрыть на стол – скоро все будет готово. Затем села на диван и принялась за письмо. Герцогиня, вероятно, ожидает совсем не таких новостей, но крайне необходимо написать ей о случившемся, пока история не попала в заголовки лондонских газет. Кроме того, Гарриет хотела кое о чем ей рассказать – то, что рассказала бы в любом случае. Она закончила первую страницу и подняла глаза. Питер нахмурился; домик, вновь поднявшийся почти до пятого этажа, выглядел так, будто вот-вот снова рассыплется. Она невольно рассмеялась.

– Что смешного? – спросил Питер. Шатающиеся карты немедленно расползлись, и он раздраженно обругал их. Вдруг его лицо разгладилось, и уголок рта поднялся в знакомой полуулыбке.

– У всего есть комическая сторона, – извиняющимся тоном сказала Гарриет. – Так не похоже на свадьбу.

– Истинно так, господи! – печально подтвердил Питер. Он встал и подошел к ней. – Мне кажется, – проговорил он отстраненно и неуверенно, – что я веду себя как деревенщина.

– Правда? На это я могу только сказать, что ты весьма смутно представляешь себе деревенщину. То есть вообще не знаешь, что это такое.

Ее насмешка его не утешила.

– Я не рассчитывал, что все так получится, – сбивчиво пояснил он.

– Псих мой ненаглядный…

– Я хотел, чтобы у тебя все было чудесно.

Она ждала, пока он сам найдет ответ, что и произошло с обезоруживающей скоростью.

– Думаю, это тщеславие. Возьми перо и запиши[164]. “Его светлость испытывает крайний упадок духа по причине необъяснимой неспособности подчинить Провидение собственным планам”.

– Так твоей маме и передать?

– Ты ей пишешь? Боже мой, я совсем забыл, но очень рад, что ты помнишь. Бедная моя старушка, все это ее очень расстроит. Она крепко вбила себе в голову, что для ее светлоголового мальчика брак означает безмятежный рай от века до века, аминь[165]. Удивительно, как мало собственная матушка может о тебе знать.

– Твоя матушка – самая разумная женщина, какую я встречала. Она гораздо лучше тебя разбирается в жизни.

– Правда?

– Да, конечно. Кстати, ты не настаиваешь на праве мужа читать письма жены?

– Нет-нет, боже упаси! – в ужасе воскликнул Питер.

– Рада слышать. А то тебе могло не поздоровиться. Вот и Бантер возвращается, можно будет попить чаю. Миссис Раддл в таком возбуждении, что, наверное, вскипятила молоко и посыпала чаем сэндвичи. Надо было все время стоять над ней.

– Пошли к черту миссис Раддл!

– С удовольствием… но думаю, этим уже занялся Бантер.

Стремительное появление миссис Раддл с чайным подносом подтвердило эту гипотезу.

– Вот, – сказала миссис Раддл, с грохотом ставя свою ношу на маленький столик перед камином, – давно бы уже чай подала, кабы не полицейский из Броксфорда, который ворвался, как раз как я тосты жарила. У меня душа в пятки, уж думала, стряслось чего. Но это просто повестки от коронера. Целая пачка у него была. Вот ваша.

– Ах да, – сказал Питер, ломая печать. – Быстро они. “Получатель, лорд Питер Гибель Бредон Уимзи, согласно ордеру с собственноручной подписью и печатью Джона Перкинса…” – спасибо, миссис Раддл, можете не ждать.

– Это Перкинс, который юрист, – объяснила миссис Раддл. – Очень приятный джентльмен, говорят, хотя сама я его толком не видела.

– “…одного из коронеров Его Величества в указанном графстве Хартфордширском, должен явиться и предстать перед ним в четверг, на десятый день октября”… завтра вы его увидите и услышите, миссис Раддл… “в одиннадцать часов утра ровно в Коронерском суде в трактире “Корона”, расположенном в приходе Пэгглхэм указанного графства; там и тогда давать показания и быть опрошенным от имени Его Величества касательно смерти Уильяма Ноукса и не отлучаться без разрешения”.

– Вот те на, – возмутилась миссис Раддл, – а кто же моего Берта обедом накормит? Он ест в полдень, и я моему Берту голодать не позволю, даже ради самого короля Георга.

– Боюсь, Берту придется обойтись без вас, – торжественно сказал Питер. – Видите: здесь сказано:

“неисполнение сего на свой страх и риск”.

– Боже мой, – ужаснулась миссис Раддл. – Риск чего, хотелось бы знать?

– Тюрьмы, – сказал Питер ужасным голосом.

– Меня – в тюрьму? – воскликнула миссис Раддл в крайнем негодовании. – Хорошенькое дело для порядочной женщины.

– Но вы же можете попросить подругу накормить Берта обедом, – предложила Гарриет.

– Гм, – неуверенно проговорила миссис Раддл, – миссис Ходжес небось не откажет. Но ей охота будет прийти послушать, что там будет на дознании. О! испеку-ка я с вечера пирог да оставлю его Берту.

Она задумчиво направилась к двери, затем вернулась и хрипло прошептала:

– А про керосин говорить надо будет?

– Не думаю.

– Уф! – выдохнула миссис Раддл. – Ведь нет ничего плохого в том, чтобы позаимствовать каплю керосина, да и долить обратно проще простого. Но только заикнись об этом полиции, и они тут же вывернут все наизнанку.

– Думаю, вам не о чем беспокоиться, – сказала Гарриет. – Закройте, пожалуйста, дверь, когда будете выходить.

– Да, миледи, – с неожиданной покорностью проговорила миссис Раддл и тут же исчезла.

– Насколько я знаю Кирка, – сказал Питер, – полное дознание отложат[166], так что все должно пройти быстро.

– Да. Я рада, что Джон Перкинс не мешкал – не будет большой толпы зевак и репортеров.

– Тебе очень помешают репортеры?

– Гораздо меньше, чем тебе. Не делай из этого трагедию, Питер. Смирись с тем, что на этот раз в дураках остались мы.

– Ага, так оно и есть. А как Элен раскудахчется.

– Ну и пусть. Бедняжка, у нее так немного радостей в жизни. В конце концов, она все равно ничего не может нам сделать. То есть вот я, как видишь, наливаю тебе чай – правда, из отколотого носика, но тем не менее.

– Элен не налила бы мне чаю, поскольку я не оправдываю ее чаяний.

– И сама она тоже не смогла бы им насладиться – сколы на чайнике не давали бы ей покоя.

– Элен не терпит сколов.

– Разумеется. И она потребовала бы серебряный чайник – пусть даже и пустой. Вот тебе еще. Я не виновата, чай сам капает в блюдце. Это знак щедрой души, или переполненного сердца, или еще чего-то в этом роде.

Питер принял чай и стал пить его молча. Он по-прежнему был недоволен собой. Как будто он пригласил любимую женщину разделить с ним пир жизни и обнаружил, что их столик заняли чужие. Мужчины в таких унизительных обстоятельствах обычно придираются к официанту, ворчат на еду и решительно отказываются получать какое бы то ни было удовольствие от происходящего. Его хороших манер хватало, чтобы не допустить наихудших проявлений оскорбленного самолюбия, но сознание собственной вины не давало ему вести себя естественно. Гарриет сочувственно следила за его внутренней борьбой. Если бы они оба были лет на десять моложе, то ситуация разрешилась бы ссорой, слезами и примирительными объятиями, но для них этот путь был четко отмечен табличкой “ВЫХОДА НЕТ”. Ничего не поделаешь, Питер должен сам перестать дуться. Гарриет не вправе предъявлять ему претензии. Добрых пять лет она изливала на него свое дурное настроение, по сравнению с ней он держится очень неплохо.

Он отодвинул чайные принадлежности в сторону и зажег ей и себе сигареты. Затем, словно сыпля соль на старую рану, сказал:

– Ты принимаешь вспышки моего дурного нрава с похвальным терпением.

– Вот как ты это называешь? Видала я такие вспышки, по сравнению с которым это – разлитие небесной гармонии[167].

– Что бы это ни было, ты пытаешься отвлечь меня лестью.

– Ничуть. – Ну что же, он сам напрашивается. Лучше применить шоковую терапию и взять крепость штурмом. – Я просто пытаюсь тебе сказать как можно тактичнее, что, если только я смогу быть с тобой, меня не слишком огорчит, если я останусь глуха, нема, хрома, слепа и тупа, больна опоясывающим лишаем и коклюшем, если я окажусь в открытой лодке без еды и одежды, в ожидании близкой бури. А ты ведешь себя как дурак.