Мистер Макбрайд оглянулся в возмущении. У него были свои представления о приличиях. Бантер рванулся к окну и привлек рассеянное внимание певца.

– Да, Бантер?

– Простите, ваша светлость. Но, учитывая печальное происшествие…

– Э… что? А, прошу прощения. Я издавал какие-то звуки?

– Мой дорогой.

Он едва заметно, украдкой, улыбнулся, как будто бросая ей вызов, но она не дрогнула и выдержала ровный тон укоряющей жены.

– Бедная мисс Твиттертон пытается заснуть.

– Да. Извини. Ужасно бестактно с моей стороны. Тем более в доме скорби и так далее. – В его голосе прозвучало странное раздражение. – Хотя лично мне не кажется, что хоть кто-нибудь – кто-нибудь – испытывает чувство утраты.

– Кроме этого Крачли с его сорока фунтами, – сказал мистер Макбрайд. – Он-то горюет взаправду.

– С этой точки зрения, – сказал его светлость, – вы должны быть главным плакальщиком.

– Думаете, меня ждут бессонные ночи? Это вряд ли, – возразил мистер Макбрайд. – Деньги-то не мои, – прямодушно добавил он. Он встал, открыл дверь и выглянул в коридор. – Надеюсь, они там не заснули. Мне надо немедленно ехать обратно в Лондон, поговорить с мистером Абрахамсом. Жаль, что у вас нет телефона. – Он замолк на мгновение. – На вашем месте я бы тоже особо не убивался. Как по мне, покойник был тот еще старый мошенник, туда ему и дорога.

Он вышел, и сразу задышалось легче, как если бы убрали похоронные букеты.

– Боюсь, что он прав, – сказала Гарриет.

– Ну и хорошо, так ведь? – нарочито легкомысленно отозвался Питер. – Когда я расследую убийство, не люблю излишне сочувствовать трупу. Личное отношение такого рода – дурной тон.

– Питер, тебе точно нужно это расследовать? Так не вовремя.

Бантер, сложив тарелки на поднос, отправился к выходу. Случилось неизбежное. Пусть сами договариваются. Его предупреждение прозвучало.

– Нет, не нужно. Но я думаю, что займусь этим делом. Убийства ударяют мне в голову, как вино. Я не могу от них отказаться.

– Даже сейчас? Никто от тебя этого не ждет! У тебя есть право иногда жить своей жизнью. И преступление такое мерзкое – грязное и противное.

– Вот в том-то и дело, – заговорил он с неожиданной страстью. – Потому-то я и не могу умыть руки. Оно не красочное. Оно не захватывающее. В нем нет ничего увлекательного. Грязная, скотская бойня, словно мясник поработал тесаком. Меня от него тошнит. Но кто я, черт подери, такой, чтобы выбирать себе преступления?

– Я понимаю. Но все-таки оно без спроса свалилось нам на голову. Тебя пока никто не просил помочь.

– Ты думаешь, меня так часто “просят помочь”? – спросил он с горечью. – В половине случаев я сам лезу помогать из чистого упрямства, из любопытства. Лорд Питер Уимзи, сыщик-аристократ, – боже мой! Состоятельный бездельник балуется расследованиями. Так ведь обо мне говорят?

– Иногда. Однажды я страшно вспылила, когда при мне так сказали. Еще до нашей помолвки. Это заставило меня задуматься, не слишком ли я к тебе привязалась.

– Серьезно? Тогда, пожалуй, мне не следует давать почву для таких обвинений. Какого дьявола люди вроде меня толкутся меж небом и землею?[123]Я не могу махнуть на все рукой просто потому, что случившееся создает неудобства для моей светлости, как Бантер говорит о трубочисте. Я ненавижу насилие! Я презираю войны, и убийства, и людей, которые ссорятся и дерутся, как звери! Не говори, что это меня не касается. Это касается всех.

– Конечно же касается, Питер. Продолжай. Во мне просто заговорила женщина или что-то в этом роде. Мне показалось, что тебе не помешало бы немного мира и покоя. Но похоже, лотофага[124] из тебя не выйдет.

– Я не могу быть лотофагом, даже с тобой, – сказал он прочувствованно, – когда отовсюду лезут трупы.

– И не надо, ангел мой, и не надо. Набери лучше полный рот колючего кактуса. И не обращай внимания на мои дурацкие попытки устлать твой путь лепестками роз. Нам не впервой вместе идти по следу. Только, – она на миг замялась, поскольку перед ней как кошмар замаячила еще одна разрушительная для брака опасность, – ты позволишь мне помогать тебе во всем?

К ее облегчению, он засмеялся:

– Хорошо, Domina[125]. Я обещаю тебе. Кактус обоим или никому, и никакого лотоса, пока его нельзя вкусить вместе. Я не буду притворяться правильным британским мужем – несмотря на твою опасную вспышку женской заботливости. Ефиоплянин останется черным и не отнимет пятен у барса[126].

Он, похоже, был доволен, но Гарриет обзывала себя дурой. Подстраиваться друг под друга оказалось не так просто. Нелепое обожание не мешает нечаянно причинить человеку боль. У нее было неловкое чувство, что она поколебала его уверенность и что они еще не до конца понимают друг друга. Он был не из тех мужчин, которым можно сказать: “Дорогой, ты неповторим, и все, что ты делаешь, правильно” – независимо от того, что ты думаешь. Он запишет тебя в дуры. И он был не из тех, кто говорит: “Я знаю, что делаю, поверь мне на слово”. (И слава богу!) Он хочет, чтобы ты соглашалась с ним осознанно или не соглашалась вовсе. И ее разум соглашался с ним, вот только чувства не хотели впрягаться в одну упряжку с разумом. Но было ли это ее чувство к Питеру, или ее чувство к мистеру Ноуксу, растерзанному ради их медового месяца[127], или просто эгоистичное желание, чтобы от нее отстали с трупами и полицейскими, она не знала.

– Не грусти, моя радость, – сказал Питер. – Может быть, они откажутся от моей помощи. Кирк может разрубить гордиев узел и прогнать меня.

– Ну и дурак же он будет! – возмущенно выпалила Гарриет.

Мистер Паффет вошел неожиданно и без стука.

– Мистера Ноукса выносят. Мне заняться кухонным дымоходом? – Он подошел к камину. – Отлично тянет теперь, а? Я всегда говорил, что дымоход в порядке. О! Хорошо, что мистер Ноукс уже не может видеть эту кучу угля. Вот огонь так огонь, любому камину сделает честь.

– Да-да, Паффет, – рассеянно сказал Питер. – Продолжайте.

Шаги на дорожке, и мимо окна проходит короткая мрачная процессия: сержант полиции и еще один человек несут носилки.

– Очень хорошо, м’лорд. – Мистер Паффет выглянул в окно и снял котелок. – И что дало ему его крохоборство? Ничего.

Он прошагал в кухню.

– De mortuis[128], – сказал Питер, – и так далее.

– Да уж, эпитафии бедняге достались одна другой хуже.

Труп и полиция – вот они, никуда от них не денешься, что бы ты по этому поводу ни чувствовал. Лучше смириться с положением и сделать все, что можешь. Вошел суперинтендант Кирк, а за ним Джо Селлон.

– Ну что ж, – сказал Питер. – Все готово к допросу с пристрастием?

– До этого вряд ли дойдет, милорд, – весело ответил мистер Кирк. – У вас с леди на прошлой неделе были занятия поинтереснее убийств, сдается мне. Да-да, Джо, заходи. Посмотрим, как у тебя со стенографией. Сержанта я послал в Броксфорд разузнать что сможет, поэтому Джо будет помогать мне с показаниями. Я хотел бы воспользоваться этой комнатой, если можно.

– Пожалуйста. – Видя, что взгляд суперинтенданта скромно устремлен на изящное изделие эдвардианских ремесленников, Питер немедленно пододвинул ему солидное высокое кресло с подагрическими ножками и подлокотниками и буйными завитками в изголовье. – Думаю, это как раз подойдет для вашей комплекции.

– Мило и внушительно, – добавила Гарриет.

Сельский констебль вставил свое слово:

– Это кресло самого Ноукса, то есть было его.

– Что ж, – сказал Питер, – сядет Галахад на место Мерлина.

Мистер Кирк, почти было опустивший свои солидные пятнадцать стоунов[129] в кресло, резко подскочил.