Но не будет преувеличением сказать, что человечество наш ло все идеальные качества волокна как такового лишь в тэтороне. Это самое несгибаемое из всех волокон, самое прочное, очень приятное на осязание, оно не горит и весьма устойчиво против всякого рода химикатов.

Но тем, кто обеспокоен состоянием своего здоровья, советуем покупать вещи из тэвирона. С химической точки зрения это волокно является разновидностью полихлористого винила… Важнейшее достоинство его в том, что оно вызывает отрицательное статическое электричество, которое играет ценнейшую, с медицинской точки зрения, роль в оздоровлении организма. Любой медик подтвердит правильность моих слов…

— Вы, случайно, не медик? — услышал Галактионов возле се бя игривый голос. Спрашивала женщина, высокая и худая, с дряблой кожей, густо накрашенная.

— Нет, — ответил он и пошел к реке.

В аккуратно вырезанном в цементе русле с отвесными берегами текла вода. Река брала начало далеко в горах и, вероятно, там была бурлива и светла. Здесь же вода текла медленно, светилась тускло и казалась густой. Зелени на берегах не было.

На набережной, как и возле всякой приличной реки в любом городе, конечно, нашлось место ресторанчику. Из его больших распахнутых окон доносился скулеж джаза. На полупрозрачных шторах маячили тени. Ужинать не хотелось, но Даниил Романович понадеялся, что аппетит придет во время еды.

Ресторан оказался из тех, где сверхмодные танцы считались неприличными. Парочки покачивались и топтались между столиками. Ни улыбки, ни смущения, только взгляд партнера настороженно следил за выражением глаз партнерши.

Свободный столик оказался рядом с длинным столом, за которым тесно сидели офицеры. Они совсем не походили на военных, каких изображают в иллюстрированных журналах, — гордых и стройных в аккуратно пригнанных мундирах. Одежда их была проста, и оттого лица выглядели выразительными. За столом командовал толстый моложавый полковник с плутоватыми глазами. Рядом с ним сидел майор, красивый, но с холодным взглядом мутноватых и пустых глаз — этот держался с большим достоинством, чем полковник. По другую сторону — еще один майор, с лысиной и в очках, с брезгливой складкой возле губ. Остальные были ниже званием. Из них выделялся капитан — невысокий крепыш, румянощекий и густобровый.

Офицеры говорили о женщинах, об Юв Мэй, о каком-то Брау не, о новых назначениях и о деньгах. Но лишь только Даниил Романович заговорил с официантом, стараясь как можно чище произносить слова чужого языка, офицеры насторожились, оправили мундиры, подтянулись и притихли, словно одеревенели. Теперь их можно было фотографировать для журнала — вполне надежные войны, готовые, не рассуждая, выполнить любой приказ, стрелять и нажимать на рычаг, освобождая бомбодержатель.

Они начали рассчитываться. Платить должен был крепыш-капитан, но у него не хватило денег. Его выручил полковник, коротко сказав при этом:

— Опять долг…

Спустя полчаса Даниил Романович вышел на набережную. Над рекой плыл тягучий гул. Похоже было на удары колокола, из-за отдаленности сливающиеся в монотонное гудение. Или удалялся поезд, промчавшийся по воздушной дороге. Неподалеку стояла группа людей, они молча смотрели на реку, чего-то ждали. Подходили еще люди, спрашивали, в чем дело. Им отвечали:

— Аббат Рабелиус будет говорить,

— Проповедь о жизни и смерти.

Высоко на столбе потрескивал черный репродуктор. Было интересно послушать проповедь аббата. В потрескивание репродуктора влилось тихое шипение, затем кто-то кашлянул и начал говорить:

— Паки Голгофа и крест! Паки гроб и плащаница!

Даниил Романович вздрогнул от неожиданности. Громады освещенных домов, решетчатая железная дорога, вознесенная над ними, мельканье неоновых реклам, бесшумные, скользкие в лаковом блеске автомашины, повизгивание джаза, широкие витрины магазинов с манекенами, нейлоном и тэтороном, и вместе с тем — ученый и католик Доминак, голос радио: «Паки Голгофа и крест»… Что это — смещение эпох? Жизнь должна идти только вперед. Но религия такова же, как и много веков назад, лишь на ней, словно на манекене, делают примерку нового платья, взамен старого, обветшалого и вышедшего из моды. Получился странно дикий перекос времени. Радио — достижение цивилизации — говорило библейским языком.

— Есть еще фарисеи и есть еще иуды, лобызающие устами и предающие руками. Есть еще пилаты и ироды, ругающиеся истине и омывающие руки в крови праведников. Мы видим их в сонме грешников — нужно ли оглашать всех по имени?

Рабелиус, конечно, не назвал имен. Даниил Романович дога дался, в кого метил аббат. Но и газеты «Новая Атлантида» и «Патриот» безымянно были преданы анафеме.

— Нашлись, однако, такие, что возомнили себя магдалинами. Они-де, принесли первые вести о воскресении.

Ах, вот почему «Апостол» умолчал об Эрике и Гуго! Это — не божье дело. Воскрешение их — дело дьявола.

— Ничего истинно великого не свершалось на земле и не свершится без веры в него, жизнедавца, — вещал аббат. — Что такое жизнь человеческая? Это драгоценный дар небесного отца. Его всеблагая воля была — воззвать нас из ничтожества и дать почувствовать это биение жизни, всю красоту ее, все благо бытия. И возрадуется сердце ваше, сказал он, и радости вашей никто не отнимет у вас. Кого же благодарить нам, как не его, жизнедавца! Мы видим природу, мы дышим ею. Она, точно одушевленное существо, перед нами то замирает, то оживает и дробится на бесконечное множество явлений и предметов, приводящих нас в восторг перед величием творца… Мы наслаждаемся ею до последнего часа, пока не придет смерть.

Но что такое смерть? В глазах христианина смерть есть только изменение жизни, ступень от хорошего к лучшему, от менее совершенного к более совершенному, от временного к вечному.

«Да он диалектик!» — усмехнулся Галактионов.

— «Бог дал, бог взял» — говорят в народе о жизни и смерти, но это не совсем так. Со смертью бог дает еще больше. Теперь мы видим бога и его любовь к нам, по словам апостола, как бы сквозь. тусклое стекло, гадательно, тогда же увидим лицом к лицу. Кто согласится отвратить чело от бога, сойти ступенью ниже, вернуться в первоначальное состояние, какое было при жизни? Никто. Да это и невозможно, ибо все…

Проповедь оборвалась. Репродуктор начал потрескивать.

— Пленка лопнула! — услышал Галактионов молодой насмешливый голос.

Среди слушателей — а это были все пожилые люди — оказался солдат. Ворот его форменной рубашки был расстегнут, пилотка сдвинута на лоб; сильно выступал затылок, отчего шея казалась очень тонкой.

Солдат был прав — все слышали легкое шипение репродуктора перед началом проповеди, она передавалась в магнитофонной записи.

— Ждите, ждите, старички! — сказал солдат. — Рабелиус вам еще и не такое соврет.

— Идем, Карди! — окликнул весельчака другой солдат, стоявший в стороне. — Идем, лучше будет…

Карди поправил пилотку и уже серьезным тоном пояснил:

— Аббат Рабелиус записывает свои проповеди на пленку и размножает в копиях. Бизнес! А вы думали, это он сам выступает? Эх вы!

Насвистывая какой-то веселый мотивчик, Карди удалился. Репродуктор воскрес: «в руках божьих", — закончил он после длительного молчания фразу.

Галактионов тоже пошел своей дорогой.

Ночь выбрасывала огненные строки реклам. Механический по пугай дразнил, смеялся над скудостью жизни людей, манил к себе, озаряя неоновым светом земной рай для всех, у кого много денег. Скользили, красуясь блеском, автомашины, поворачивались за стеклом витрин манекены, показывая новые фасоны. Прыгали пешеходы на тротуарах-руки засунуты в карманы. Доносились слова проповеди: «Только он воскрешает умершего, а завистники хотят умертвить его и веру в него…» Было черно вверху и светло внизу, метались тени, духота не спадала, и носилась невидимая пыль. Та же толчея и спешка, угарный запах горелого бензина. Но на душе у Даниила Романовича стало легче.

Себастьян Доминак не ушел из института. И хотя категорически заявил, что не намерен оставаться директором и нести ответственность за самовольство профессора Галактионова, он не предложил директорского кресла Мартинсону, который, по условиям, должен замещать Доминака в случае болезни его или при других обстоятельствах.